— Что нам делать? — крикнули слабые. — Мы погибли!
Но нашлись смельчаки, которые сказали:
— Не падайте духом, марийцы: Чымбылат все равно нам поможет!
И тут марийские воины почуяли в себе силу Чымбылата, и поверил народ в свою победу.
Дружно поднялись марийцы на хана. Через всю землю, по лесам и полям прошли они, побеждая врага.
Завидев свое отступающее войско, рассердился хан и приказал отрубить голову жадному мурзе-предателю.
Отрубили подлому изменнику голову. Упала голова, полная лживых и завистливых дум, на землю, и куда она упала, там появилось топкое, гнилое болото.
А хан и его войско бежали из марийских селений.
…Шли годы. Курган, в котором лежал Чымбылат, все больше зарастал пышной зеленью и цветами.
Не поднимался больше Чымбылат из могилы, но сила и дух богатыря всегда жили в народе. С этой силой побеждал он своих врагов…
Умолк старик, окончив сказание.
Вдали над рекою звенела песня, где-то в вышине плыл и таял легкий след самолета.
Иные песни, иная жизнь над курганом.
А сила народная — вечна.
Четыреста лет тому назад в Кокшайской стороне жил богатый марийский мурза Мамич Бердей. Его селение — илем, обнесенное высокой дубовой стеной, стояло над высоким обрывом, там, где Ошла впадает в Кокшагу.
Посреди илема возвышались высокие хоромы, в которых жил сам хозяин, а вокруг хором толпились избы для слуг и стражи, вместительные амбары, полные добра, и просторные конюшни. Очень богат был Мамич Бердей!
Зная про его богатство, казанский хан отдал ему во власть земли по Кокшаге и Кундышу и поручил собирать в ханскую казну ясак с живущих в тех местах марийцев.
Хитро рассудил хан: если плохо будет собирать Мамич Бердей ясак, ответит своим добром.
Но хан получал ясак полностью и в срок, а богатство Мамича Бердея росло год от году. В Кокшайской стороне не осталось ни одного человека, который бы не попал в кабалу к марийскому мурзе: всех превратил Мамич Бердей в своих данников — не то в вечных работников, не то просто в рабов.
Попал к нему в кабалу и Шюшкан. В любом деле — гнать ли смолу, вырезать ли посуду, выдолбить ли из колоды лодку — не было во всей округе мастера искуснее Шюшкана. Никогда не сидел он без работы. Но и Шюшкан не избежал сетей жадного мурзы.
Не знал, не ведал Шюшкан, как вдруг оказался кругом должен Мамичу Бердею. Без долгов — должен, без вины — виноват. Но знал твердо Шюшкан: мурзе долга не выплатишь, справедливости не найдешь, правоты не докажешь; одно остается — бежать. Да только как бежать? В лес уйдешь — конная стража догонит, по реке поплывешь — быстрые лодки, сделанные для мурзы самим же Шюшканом, настигнут. Остается один путь — по воздуху; уж там-то, в синем небе, Мамич Бердей не поймает.
«Небо — вольный простор… Только над вольной птицей небесной не властен марийский мурза, и сам хан не властен», — думал Шюшкан, глядя в голубую высь, где, раскинув широкие крылья, парил могучий сокол.
Высоко кружит могучий сокол, и дерзкая мысль Шюшкана парит наравне с крылатой птицей.
Долго следил Шюшкан за полетом сокола, а потом принялся за работу, невиданную и неслыханную доселе.
Мамич Бердей выехал на сбор ясака. На сером жеребце с десятью телохранителями, как волк, рыскал он с утра до ночи по илемам. Много илемов в лесной стороне, много должников у мурзы.
Обогнав спутников, мурза привстал в седле и зорким хищным глазом глядит вперед, где на склоне холма уже виднеется бедный шалаш — кудо — жилье мастера Шюшкана. Рядом с кудо навес из жердей, куча жженого черного угля, бочки со смолой, небольшая, только что вытесанная лодка, и вокруг нее среди травы, словно серебристые рыбины, сверкают белые щепки.
Заметив приближение всадников, из кудо вышел хозяин — широкоплечий, рослый Шюшкан — и встал на краю дороги.
Мурза остановился и вперил в него нетерпеливый гневный взгляд, ожидая покорного земного поклона. Но Шюшкан как будто не замечал гневного взгляда.
— Будь здоров, тора. Пусть будет счастливой твоя дорога, — сказал Шюшкан с усмешкой. — Салам алейкум.
Мамич Бердей, сжимая рукоять плети, нехотя пробормотал положенные слова ответного приветствия и сразу же раздраженно заговорил:
— На словах ты почтителен, это дело не трудное — язык без костей, а вот скажи, собираешься ли платить что положено? За тобой еще с прошлого года недоимка.
— Рад бы отдать, да денег нету, — спокойно ответил Шюшкан. — Придется тебе еще подождать.
Мамич Бердей побледнел от гнева, не ожидал он такого ответа. Он привык, что его должники с плачем и мольбами валятся в ноги и на коленях вымаливают отсрочки.
— Что-то слишком волен ты стал, — сказал мурза. — Видать, давно по твоей спине не гуляла плетка. Нет денег — плати каким-нибудь добром. Небось есть у тебя сработанная вещь?
— Есть, — ответил Шюшкан. — Я отдам тебе за долги лодку.
Мамич Бердей косым взглядом скользнул по новой долбленке и с презрением отвернулся:
— Из такого корыта только скотину поить.
— Не об ней речь, — сказал Шюшкан. — Вон видишь липу возле навеса? Это твоя лодка.
Мамич Бердей взглянул на зеленую развесистую липу и побледнел еще сильнее.
— Что болтаешь? Она еще даже не срублена. Не дают имени не родившемуся ребенку. Срубишь, тогда будет видно, на что она годна — на лодку или кадушку, или выйдет лишь щепа на растопку.
Шюшкан подошел к липе и постучал по стволу палкой:
— Смотри лучше.
Мурза и его стража окружили липу. С одной стороны ствол липы был посередине расщеплен, и в расщеп вбиты клинья.
— Пять лет назад я вбил эти клинья, — сказал Шюшкан. — С тех пор липа растет и на корню превращается в лодку.