А в это время пришла к дедушке Назару бабушка Агафья. Шумка залаяла на нее, а бабушка показала ей костыль :
— А это ты видела?
Шумка упряталась под крыльцо и забилась в дальний угол. И туда же, в дальний угол, приполз и спрятался Рыжик;
Прошла бабушка Агафья, облаяла ее Шумка вслед и стала опять учить Рыжика:
— Запомни, Рыжик, собака без смелости — волк без зубов: глаза горят а укусить нечем. Тебя для
чего у дома посадили? Чтобы ты караулил его.
И вдруг пришел гость непрошеный, а ты спрятался, струсил. Разве это хорошо?
— Нехорошо, — сказал Рыжик.
А в это время дедушка Григорий мимо шел. Хотела было залаять на него Шумка, а он как цыкнул на нее, так она и забилась под крыльцо сразу, в самый дальний угол. И Рыжик к ней туда приполз, тоже спрятался.
Прошел дедушка Григорий. Полаяла на него Шумка из-под крыльца и опять начала учить Рыжика:
— Никого не бойся. В нашей деревне некого бояться: здесь все свои. Будешь смелым, будут тебя хвалить все: смелых у нас любят.
— Я буду смелым, — сказал Рыжик и почесал лапой за ухом.
Вместе с Шумкой сидел Рыжик по целым дням у крылечка. Вместе с ней бежал прятаться, когда кто-нибудь приходил во двор. Вместе лаял из дальнего темного угла — рос. И вырос. Сам стал двор караулить.
Ходит, смелостью перед курами хвастается, а чуть появится кто во дворе, юркнет под крыльцо и лает оттуда. Громко лает, на всю деревню, а высунуться боится:
— Еще, — говорит, — по морде дадут.
И смеются над ним куры:
— Трус!.. Трус!..
И собаки смеются. А Шумка ходит по селу и удивляется :
— Ив кого он у меня вырос таким? Я ж его смелости учила. Не впрок, видать, ему моя наука пошла.
В камышах на озере рос Шакал. Жадным рос и жадным вырос. Все греб к себе, прятал, жену учитывал во всем, попрекал : то долго спит она, постель мнет, то ест много — сразу за двоих.
— Мне и надо много, — оправдывалась жена, — сын у меня грудничок. Не поем я, как следует, и молока у меня не будет, чтобы кормить его.
— Будет, — скалил Шакал белые зубы, — ты у меня в теле. Тебя не на одного,/ на десятерых сыновей хватит. А лишняя еда —баловством зовется, так-то.
Жена терпела. Молчала. Худела. Кожа да кости остались. Идет, бывало, и ветром ее качает. А Шакал
все меньше и меньше еды давал ей. И не вытерпела она однажды, заплакала:
— Слабею я, — говорит, — хожу еле.
— Ничего, — успокоил ее Шакал, — скоро сына отделим, одним лишним ртом у нас меньше станет, наешься тогда. Потерпи.
И она опять терпела. Из последних сил тянулась, пока сына на ноги ставила. Вырастила. Стал Шакал готовить свадьбу ему. Как представил, сколько израсходовать придется, совсем от жадности голову потерял. Сам высох и жену высушил. Только и слышно было, как он покрикивает на нее да попрекает:
— И чего ты все жуешь и жуешь? И как в тебе столько еды помещается.
— Да ведь хочется. Изголодалась я, — начнет она, бывало, жаловаться, а он прицыкнет на нее, зубами для острастки прискрипнет. Скажет:
— Мне разве не хочется? Да я креплюсь. Соберутся гости на свадьбу, чем я их угощать буду? Ты об этом подумала? Конечно, зачем тебе думать. С тебя спрос маленький: не ты — я хозяин, обо мне и говорить потом будут — не угостил.
А за неделю до свадьбы сказал Шакал жене своей:
— Ну, жена, в воскресенье отделим сына, и конец нашим мукам. Только ты уж эту неделю не ешь совсем, поэкономить нужно немножко. В воскресенье за все сразу и наешься.
А жена его уж так обессилела, что и слова сказать
не может. Только глядит на него поблекшими глазами да вздыхает тяжело.
Быстро в хлопотах для Шакала пролетела неделя. Собрались к нему гости. Усадил он за стол их, ложки раздавать начал. Всем раздал, к жене повернулся.
— А тебе, — говорит, — жена, не хватило ложки. Но ты — хозяйка, ты и так посидишь.
Смотрит, а ее и нет за столом. _
— Где это она? — забеспокоился Шакал и подумал: «Уж не в кладовой ли, не запасы ли мои поедает, бесстыжая...»
А запасов разных у Шакала в закромах было столько, что за зиму не поесть. Кинулся он к ним — целы они, только плесенью покрылись. Запасы целы, а жены нет возле них. Шакал в спальню — наверное, спит-
лежит, постель мнет. Уж она такая у него не бережливая.
И точно: в спальне была жена. Только не живая уже, мертвая. Всю жизнь в голоде жила и на свадьбе сына не пришлось досыта наесться, не дотянула.
Всплеснул Шакал лапами:
— Горе-то какое!..
Но тут же просиял весь радостью: