Посмотрел котёнок на его сытые щёки, на плывучие какие-то жабьи глаза, сказал уверенно:
— Пёс ты! — и, загнув хвост, решительно пошагал домой.
Дома сказал матери:
— Ничего у меня не вышло. Ну как я ему скажу «братец», если я точно знаю, что он — пёс. Я лучше без ужина спать лягу.
Упала на нору Енота осинка и прикрыла вход в неё. Енота дома не было. На охоте был Енот. Приходит он домой, смотрит — не войти ему внутрь. Всполошился:
- Как же быть мне? У меня в норе енотики. А уж день кончается. Мне кормить их надо. Мне снаружи стоять никак нельзя.
Совсем было Енот духом упал, а потом смотрит — осинка- то тоненькая. В такой и тяжести, гляди, нет.
- Сейчас, — говорит, — вздохну поглубже, поднатужусь и отодвину её в сторону.
Мимо Барсук бежал. Услышал его слова, приостановился:
— О чём это ты?
- Да вот осинка упала и вход в нору прикрыла. Я сперва было растерялся, закручинился, голову повесил, а потом смотрю — ничего страшного нет.
— Как нет! Это же осина. Беда какая!
- Какая там беда, — усмехнулся Енот, — вздохну сейчас поглубже, поднатужусь и отодвину в сторону.
А Барсук заайкал:
— Ай, ай, быстрый какой! Нет, брат, выше ветра головы не носи. Осине-то, гляди, лет двадцать будет. А тебе сколько?
— Три года.
- То-то и оно, а ты козлишься. Не к добру ты, брат, весел. Двадцать лет и три года — разница. Слаб ты против неё: двадцать лет она тяжести набирала, а ты, бормотун, всего три’ года силы копил и куражишься. Не сдвинешь вдруг-то.
Осмотрел Енот себя — и впрямь слабоват он против осины. Вон она разлеглась как, не столкнуть. А Барсук похаживает вокруг, лапами всплёскивает:
— Ай-ай, сучков-то сколько! И каждый за землю держится. Не оторвать, ни за что не оторвать — у тебя всего четыре лапы-то.
Смотрит Енот—верно, много сучков на осине. И каждый за землю ухватился. Где их оторвёшь, когда у него всего четыре лапы-то.
И повесил Енот голову. А Барсук побегал ещё немного, поайкал:
— Ай-ай-ай, беда-то какая!
И побежал дальше. А Енот у норы своей остался. Сидит, губами чмокает, вздыхает:
— Что же мне теперь делать? У меня же в норе — еноти- ки. Бедный я, бедный.
Мимо Мышка бежала. Услышала его слова. Остановилась:
— О чём это ты?
— Да вон осина на мою нору упала, вход закрыла, а у меня в норе енотики. Мне кормить их надо. Мне снаружи стоять никак нельзя.
Обежала Мышка осину вокруг, сказала:
— Ну и чего ж ты сидишь? Носом клюёшь, горишься. Бери и отодвигай её в сторону.
— Отодвинь попробуй. Это же осина.
Обежала Мышка опять осину вокруг, сказала:
— Да какая же это осина? Осинка. Чего ты, вахлак, на себя страх нагоняешь? Ты не закормыш какой-нибудь. Переполошился. Бери и отодвигай в сторону.
Сказала так Мышка и словно бархатом провела — так ему легко стало. Но вспомнил он Барсука, загундосил:
— Куда мне! Осине-то двадцать лет, а мне всего три года.
— Двадцать лет! Нашёл чем пугать, балабола. Да она все эти двадцать лет на месте простояла, а ты три года по земле бегал, сил набирался. Ты посмотри на себя, какой ты крепыш. У тебя вон грудь круглая какая. И плечи покатые.
Осмотрел Енот себя — точно, круглая у него грудь и плечи покатые. Может, и впрямь попытаться? Но вспомнил Барсука, сказал:
— Да, у неё вон сучьев сколько. И каждый за землю держится. Сдвинь её попробуй.
Обежала Мышка осину вокруг, сказала:
— У тебя что, мозги набекрень сдвинулись, что ли? Какие же это сучья? Так, веточки зелёные. Раскудахтался. Погляди лучше, пустоплёт несуразный.
Смотрит Енот: точно, какие там сучья — ветки зелёные и не держатся вовсе за землю, а отталкиваются от неё. Может, попытаться всё-таки?
А Мышка топчется рядом, торопит:
- Берись, берись, не робей. Поднимешь сейчас, я ухну, и отбросишь ты эту осинишку в сторону.
Взялся Енот и чувствует — точно, не такая уж осина и тяжёлая, а если ухнет сейчас Мышка, двинет он её, и откроется вход в нору.
И ухнула Мышка: