- Им этого и не надо, - сказал Мрадхон сквозь зубы. - Женщина, им будет вполне достаточно того, что он поджарится вместе с нами. Если у тебя припасен какой-то трюк, пускай его в дело. Торопись.
- Мы предупреждаем вас, - раздался голос с улицы. - Выходите или вы все сгорите! Ишад выпрямилась.
За оконными ставнями неровным пламенем вспыхнул огонь. Вспыхнул ярко, словно солнце. Послышались крики людей и свист ветра. Мрадхон вздрогнул, увидев вспышки в каждом окне, и Ишад, стоящую спокойно, будто черное изваяние посреди этого света. Ее глаза….
Он отвел взгляд и посмотрел в бледное лицо Хаута. Крики снаружи стали громче. Вокруг дома рокотал огонь, подобно пламени печи. Цвет его менялся, переходя от белого к красному и вновь от красного к белому. Неожиданно крики смолкли.
Вдруг наступила тишина. Всполохи пламени исчезли. Даже свет свечей и огонь в очаге стали затухать. Вис повернулся к Ишад и увидел, как она перевела дыхание. Ее лицо - он никогда не видел его в гневе - сейчас оно было таким.
Колдунья подошла к столу, спокойно отхлебнула вина темно-красного цвета. Затем достала вторую чашу, третью… шестую. Но вином наполнила только свою. - Чувствуйте себя, как дома, - произнесла она. - Ешьте, если хотите есть. Пейте. Вреда от этого не будет. Я знаю, что говорю.
Ни один из них не тронулся с места. Ни один. Ишад осушила свою чашу и заговорила спокойным тоном.
- Ночь, - сказала она. - До рассвета остается час или чуть больше. Садитесь. Садитесь там, где вам больше нравится.
И отставила чашу. Потом сняла плащ, аккуратно развесила его на стуле, наклонилась и стащила один ботинок, затем другой, стала босиком на лежащую на полу подстилку. Стянула с пальцев кольца и положила их на стол. Посмотрела на них, но ни один так и не двинулся с места.
- Располагайтесь, - еще раз пригласила она, и на этот раз в глазах колдуньи помимо ее воли промелькнуло что-то очень мрачное.
Мрадхон отступил назад.
- Я не стала бы, - сказала она, - открывать дверь. По крайней мере, сейчас.
И отошла на середину шелкового ковра. - Стилчо, - позвала она, и человек, который только что был почти при смерти, сделал движение, пытаясь сесть.
- Нет, - сказала Мория сдавленным тихим голосом, но не из особой любви к пасынкам, в этом не было сомнения. Мрадхон испытывал то же чувство, к горлу его подступила тошнота.
Ишад протянула руки. Пасынок поднялся и качаясь подошел к ней. Она взяла его за руки и потянула за собой на пол, где заботливо усадила рядом.
- Нет, - сказал Хаут спокойно и тихо, почти беззвучно. - Нет.
Но Ишад даже не посмотрела на него. Она принялась что-то шептать этому человеку, словно делясь с ним какими-то своими секретами. Его губы начали двигаться, повторяя за ней слова, которые она произносила.
Мрадхон схватил руку Хаута, так как тот стоял ближе всех, и потянул его назад. Хаут отступил, прижавшись к стене. Мория подошла к ним. Мор-ам тоже нашел убежище в их углу, наиболее удаленном от этих двоих.
- Что она делает? - спросил Мрадхон, вернее попытался спросить - комната поглотила звук, и никто ничего не услышал.
Она грезила, глубоко уйдя в свои видения. Человека, который находился под ее чарами, звали Стилчо. Он тоже внимал этим грезам, но так, что мог уходить в них и возвращаться. Сейчас он хотел вернуться: его душа стремилась вылететь из темных коридоров к яркому свету.
«Сджексо, - звала она, вновь и вновь, пытаясь вызвать одного из своих многочисленных духов. - Сджексо». Наконец она овладела его вниманием. «Сджексо. Это Стилчо. Иди за ним. Я жду тебя».
Это был молодой негодяй, он как раз приближался к границе света, и, как обычно, пытался быть независимым, но дрожал от воспоминаний о холоде улиц, по которым пробирался, и от силы ее гнева.
Она называла другие имена и вызывала их, а затем отсылала глубоко-глубоко, на самое дно своих воспоминаний - все они были ее людьми, в большинстве своем грубыми. Правда, было несколько деликатных и несколько таких, кто не хотел подчиняться. Одним из них был разбойник, который бросал свои жертвы в гавань после того, как уродовал их лица. Другой был цербером: его имя было Риннер; он часто путался с проститутками, о чем его командир даже не догадывался. Они не хотели подчиняться, очень не хотели; и еще было несколько душ, которые следовали ее воле покорнее всех: мальчик с лицом, залитым слезами - один из нищих Морута; придворный Кадакитиса - сладкоречивый, с волосами медового цвета и подлым черным сердцем. Они поднимались к ней, вились вокруг нее, словно облака.
Губами Стилчо она произносила слова на языке, который был совершенно не известен ему, как неизвестен любому из живущих. - До рассвета, до рассвета, до рассвета…
Видения разрослись, выйдя из под контроля, и это испугало ее. Она хотела послать их обратно, но это было бы опасно.
Близился рассвет.
У ворот образовалось настоящее столпотворение: «Санктуарий, - раздался шепот, - Санктуарий открыт», и часть призраков устремилась в ворота в стремлении попасть домой к своим женам, мужьям, детям; другие были сильно разгневаны, очень, очень многие были разгневаны - и причиной тому был город, который захватил их в ловушку.
Состоятельная вдова отвернулась в постели от раба, которого она держала для любовных утех, и встретилась с мертвыми глазами мужа, полными укоризны: отчаянный крик раздался в мраморных залах с вершины холма.
Почувствовав рядом какой-то холод, проснулся судья и начал озираться вокруг, окруженный толпой призраков, которых воскресили его воспоминания. Он не закричал - его сердце не выдержало такого позора.
В Лабиринте зазвучали голоса детей, бегущих, как безумные, по улицам:
- О мама, папа! Я здесь! - Один из них оказался у роскошного дома торговца и постучал в дверь. - Я пришел домой. О! Мама, пусти меня!
Вор зашевелился во сне, раскрыл глаза, и два раза моргнул. «Каджет», - сказал он, думая, что еще спит, и в то же время чувствуя холодок, исходящий от стоящего рядом старика. «Каджет?» Старик пристально смотрел на него, как делал обычно, и Ганс Шедоуспан в оцепенении сел в постели, когда его старый наставник уселся у него в ногах, не сводя с него глаз.
Снаружи, на улицах царила суматоха, вызванная сборищем мертвых. Один из них барабанил в двери, от чего в доме все дребезжало. - Где мои деньги? - вопил он. - Культяпка, где мои деньги?
«Распутный Единорог» начал заполняться толпами посетителей, отовсюду слышался жужжащий шепот, от чего нескольким запоздалым клиентам пришлось спасаться бегством вон из дверей трактира.
- Брат, - сказал призрак, обращаясь к толстому человеку, лежащему в роскошной постели, и к женщине рядом с ним. - Он стоит того, Tea?
Раздался крик, долгий, эхом пронесшийся по всем улицам. Этот крик был подхвачен ветром и разнесен им по городу.
Бейсибская женщина почувствовала, что рядом с ней зашевелилась змея, заползшая в ее постель. Она открыла свои темные глаза и уставилась на бледную фигуру в ночной сорочке, стоявшую в комнате.
- Узурпаторша, - произнесла фигура. - Убирайся из моей постели. Убирайся из моего дома. Ты не имеешь права.
Никто и никогда не говорил ей таких слов. Она заморгала, смутилась, услышав крики, как будто город подвергался разграблению.
А за рекой Морут пробирался, гонимый ужасом, по улицам, наполненным криками, пытаясь побыстрее отыскать для себя в ночи новое, более безопасное место.
Он остановился, видя, что путь ему преградили какие-то люди. Это были маски, и четверо из них направились к нему. Морут повернулся и увидел пасынков, вооруженных мечами.
Цербер проснулся в караульном помещении, с затуманенными от выпитого накануне глазами и видом человека, который услышал шаги возвращающегося друга, узнал ту единственную походку, такую знакомую и любимую, которую мог отличить от тысячи других. С болью в сердце вспомнил, что это невозможно. И все же рванулся навстречу, вскочил, с грохотом перевернув стул.
Перед ним стоял Рэзкьюли, вполне реальный, с головой, твердо сидящей на плечах. - Я не могу долго здесь оставаться, - сказал он.
Еще выше, в своем Дворце, закричал Кадакитис и потребовал охрану, приказав отыскать в его комнате незнакомых людей - целую стаю призраков. Некоторые из них были с веревками на шеях, другие в запыленных, разбитых в пух и прах латах; среди них был и его дед, который не был Принцем в Санктуарии и не носил корону только для видимости.