В окрестностях Томска много осиновых трубковертов, и нам не раз приходилось наблюдать за ними. Слоник слегка надрезает черешки листьев и постепенно навертывает листья один на другой, пока не получится плотный тючок, напоминающий сигару. На один из первых листочков слоник откладывает пару яичек, из которых выходят личинки, питающиеся скрученными листьями.
Нам даже удалось обнаружить небольшой секрет трубковерта, касающийся, правда, не столько строительства домика для детей, сколько искусства кулинарии. Перегрызая черешок листа, слоник заражает его спорами грибка. Грибок быстро распространяется по жилкам, отчего лист становится черным. Личинки слоника и питаются в основном этим богатым белком грибком.
— Кто там ползает в коробке? — спросили студенты, разглядывая экспонат.
По существующим на кафедре правилам, после изготовления экспоната энтомологическая коробка была тщательно оклеена плотной черной бумагой, чтобы предотвратить проникновение в нее вредителей музейных коллекций — коварных жучков-кожеедов. Не верилось, чтобы в коробке мог кто-нибудь очутиться.
Но там действительно не спеша разгуливало странное небольшое насекомое светло-охристого цвета, с короткими усиками, толстым брюшком, сравнительно тонкими и длинными ногами. Крыльев у него не было. В коробке лежала этикетка: препарат был изготовлен более чем три года тому назад. Вот загадка!
Конечно, это не личинка слоника. Она давно, как только сигары были сорваны и принесены в лабораторию, погибла бы. Оставалось единственное предположение: какое-то насекомое отложило яички в сигары и жило в них на положении квартиранта. В коробке, в необычной обстановке, в засохших листьях, личинка этого насекомого сильно замедлила развитие и тем не менее вышла через три года, неожиданно оказавшись в плену.
Подобные случаи широко известны, особенно с личинками насекомых, развивающихся в древесине. Описаны факты, когда из бревен, зараженных еще в лесу, выходили жуки уже в давно построенном доме, через пять или даже десять лет. Однажды жук-дровосек вывелся из кресла, сделанного около пятнадцати лет назад. Запоздание в развитии нашего знакомца на три года не казалось таким уж большим.
Коробку осторожно вскрыли, таинственное насекомое извлекли и положили в спирт.
Летом из леса принесли в лабораторию много сигар, изготовленных изумрудно-зеленым слоником. Но никто из них не вышел.
А насекомое? Оно никак не поддавалось определению! В царстве животных класс насекомых самый громадный. В нем насчитывается значительно более миллиона видов. Насекомых больше, чем всех других видов животных и растений, вместе взятых. Как известно, любой класс животного мира разделяется на отряды, которые в свою очередь дробятся на семейства, роды и, наконец, виды. Класс насекомых состоит из 38 отрядов, а семейств и родов — бесчисленное множество. Нашего загадочного пленника мы не могли определить даже до отряда. Такое затруднение приходилось испытывать впервые.
Насекомое немного походило на представителей одного отряда тропических насекомых с неизученной биологией. В этом отряде известно только одно семейство, только один род и всего лишь несколько видов. Но как обитатель тропиков мог попасть в наши северные края? К тому же, ряд признаков не подходил под определение. Может быть, это была недоразвитая самка? Среди насекомых известны самки, сохраняющие некоторые черты личинки и совсем непохожие на самцов.
— Нет, это непременно новое насекомое и, возможно, даже новый отряд или, по меньшей мере, семейство, — заверяли те, кому я показывал незнакомца.
Но торопиться с выводом не следовало.
Время шло, а отгадки все не было. Пришлось послать находку в Ленинград в Зоологический институт Академии наук, где работали крупнейшие специалисты по систематике насекомых. Там наш таинственный пленник долго переходил из рук в руки, пока не попал к старейшему энтомологу. Насекомое показалось ему знакомым. Он даже видел где-то его изображение. К счастью, память не подвела: рисунок и книга, в которой он был помещен, вспомнились.
Это была всегда недоразвитая самка довольно редкого жука-кожееда. Кожеед, как и все другие виды семейства кожеедов, питается сухими остатками растений и животных и, наверное, издавна жил в университете. Но как он мог попасть в тщательно заклеенную коробку?
Кожееды — коварные жуки. Они откладывают яички где попало, а микроскопически маленькие личинки проникают в мельчайшие щелочки. Так пробралась в коробку с сигарами осинового слоника и личинка нашего кожееда, но, став взрослой, выбраться не смогла.
Сколько хлопот задала нам эта необычная самка кожееда!
Муравей, изловчившись, выдвинул брюшко, чтобы подсунуть капельку яда.
Начало июня. Ярко светит солнце. В лесу тепло и оживленно. Между опавшими сосновыми шишками осторожно пробирается сутулая самка муравья-древоточца. Она, видимо, только что сбросила свои большие крылья после брачного полета и теперь ищет прибежище. Вот замечательная находка! Не поместить ли самку в искусственный муравейник? Может быть, ей удастся в неволе основать собственную семью. Сколько можно будет подсмотреть тайн жизни древоточца!
Издавна ученые содержали муравьев в неволе. Известный натуралист Донисторп воспитывал самку муравья в течение 16 лет. Никто тогда и не подозревал, что муравьи могут жить так долго. Самка, возможно, прожила бы еще несколько лет, но Донисторп умер и за ней некому было ухаживать. У другого ученого — Леббока — самка муравья жила 15 лет.
Я осторожно ловлю муравья пинцетом за ногу и прячу в пустую спичечную коробку. К сожалению, у меня нет гипса и не из чего приготовить искусственный домик. Придется временно посадить пленницу в пол-литровую стеклянную банку. Насыпаю в нее немного земли, кладу камешек, ватку, смоченную раствором сахара. В нашей комнате появился новый поселенец.
Но самке древоточца не везет. Ее пленение совпало со сборами в далекую экспедицию. Разве до нее в такое горячее время? И она забыта на подоконнике на долгие три месяца.
Только в начале сентября, возвратившись домой, мы вспомнили о самке. Жизнь в неволе успела сказаться на ее поведении. Большая, черная, она сидела на дне банки, как всегда, сгорбившись, и казалась вялой и совершенно безразличной ко всему окружающему. Пока не поздно, следовало переселить ее в другое место.
Я делаю из гипса домик с многочисленными камерами и переходами, прикрытый сверху стеклом. В самом просторном помещении в маленьких чашечках ставлю воду и раствор сахара и меда. Внезапно схваченная пинцетом, самка пробуждается. Наверное, стальные ветви пинцета представляются ей чем-то вроде клюва птицы. Она пытается защищаться и мощными челюстями хватает металл. Но стекло приоткрыто — и самка в столовой с яствами. Она мечется там, ища выход, долго кружит по галереям, тщательно обследуя каждый уголок вытянутыми вперед усиками. Как она насторожена! Наконец, гипсовый домик разведан до конца: выхода из него нет. Самка занимает в нем одну большую камеру, успокаивается, постепенно впадает в дремоту, и вновь неподвижна: ничего не ест, ни к чему не желает прикасаться. Припасенные угощения стоят нетронутыми.
Быть может, у нее со столовой связаны неприятные ощущения стальных ветвей пинцета, насильно толкнувших ее сюда? Тогда я хитрю и, передвинув картонку, прикрывающую от света гнездо, оставляю в темноте только столовую. Яркий свет беспокоит пленницу, она ищет укрытия. И вот оно — темный ход в столовую. Много раз подходит самка к нему, не решаясь переступить порог подозрительного помещения. Однако свет делает свое дело, и самка — около пищи. Ей понравился раствор сахара: она охотно пьет сладкую жидкость. Но оживление кратковременно: самка возвращается обратно и вновь погружается в полусон, лишь изредка пробуждаясь.
В природе самки муравьев, отыскав убежище, весьма вероятно, тоже ведут себя так, пережидая осень, а затем и зиму. Копаясь в осеннем лесу в поисках личинок хрущей, я случайно наткнулся на такую же самку. Она закопалась глубоко в землю и здесь соорудила себе закрытую со всех сторон уютную пещерку. В ней она, наверное, приготовилась зазимовать.
Я подсаживаю к пленнице гипсового домика свою находку. Самки, похожие, как две капли воды, настороженно знакомятся, слегка прикасаясь друг к другу усиками. Вот они сблизились, схватились челюстями и застыли в этой позе, будто раздумывая, что делать дальше.
Не подружатся ли они? Известны случаи, хотя и у других видов муравьев, когда бездомные самки сообща организовывали муравейник и выкармливали потомство. Правда, потом в таком муравейнике происходили кровавые распри.
Неожиданно хозяйка делает рывок вперед, а гостья, изловчившись, быстро выдвигает кончик брюшка и, опрокинув противницу, отскакивает в сторону. Неужели пришелица успела подсунуть капельку яда? Нет.
Как бы в недоумении, хозяйка некоторое время лежит на спине. Все же она какая-то вялая. Наконец, поднимается и начинает чиститься. В это время гостья оживленно обследует помещение. Случайно она приблизилась к хозяйке, отпрянула от нее и стала вздрагивать всем телом, совершая им резкие толчки. Это был сигнал тревоги, хорошо мне знакомый по другому виду древоточца. Потом она успокоилась, проскочила в столовую и напилась сахара.
А дальше произошло разделение гипсового домика, и муравьи засели по обе стороны темного прохода, соединяющего столовую и галереи. Иногда они сближались, и тогда перекрещивались их крепкие челюсти, а мне казалось, что слышится лязг оружия. К счастью, узкий проход мешал выдвинуть вперед брюшко и воспользоваться ядом.
Непримиримость самок была слишком очевидной, чтобы продолжать это испытание. Пришлось гостью забрать и предоставить ей новое гипсовое помещение. Хозяйка оказалась вновь единственной владелицей домика, но она по-прежнему безвыходно сидела все в той же камере. В столовую ее теперь не удавалось загнать никакими мерами. Ни к чему не приводила попытка воздействовать светом: обеспокоенная самка искала укрытия в тесных уголках, металась, грызла гипс. Как-то я нашел ее мертвой.
Теперь все внимание я переключил на вторую самку. Она чувствовала себя превосходно, но яичек класть не желала.
Наступила зима. Я поместил свою пленницу на холодный подоконник: пусть испытает что-то вроде зимовки. Она окоченела и заснула. Но зато через месяц, перенесенная в тепло, оживилась, деловито засновала по своему домику. И аппетит у нее стал отменный! Через неделю у самки появилось несколько яичек. Из них вышли личинки. Они росли с каждым днем, и самые крупные свили себе шелковую оболочку и превратились в куколок.
У меня раньше тоже воспитывалась самка древоточца. Она, по муравьиному обычаю, сидела в замурованной каморке. Поедая слабых и отстающих в росте своих детей-личинок, она уничтожила почти всех, вырастив только одного муравья-помощника. Наша пленница не поедала свое потомство. Она преломила инстинкт затворничества и регулярно наведывалась в столовую. А насытившись, кормила отрыжками личинок.
Одна за другой из куколок выходили маленькие муравьи-работницы и, окрепнув, принимались за дела. Вскоре около самки было уже восемь черных дочерей — настоящая семья. Все были заняты, все что-то делали: возились с новой партией личинок и яичек, без устали шныряли в столовую и набивали животы сладкой сахарной водой, жидким медом, кусочками мяса, спешили кормить всех остальных отрыжками. Те же, что были свободны, не отходили от матери. Спокойная, малоподвижная, она сидела в окружении свиты, беспрестанно принимала подносимые ей отрыжки и клала яички. Брюшко ее сильно располнело.
Когда в окно комнаты стало заглядывать солнце, а из-под больших сугробов потекли ручьи, у нашей самки был уже свой собственный муравейник. Интересно, сколько времени он проживет в неволе?
Старую осину нетрудно было повалить.
Утром, едва проснувшись, Коля бежит к окошку и, оттаивая пальцем лед, смотрит на градусник. По тому, как под ногами прохожих скрипит снег, можно догадаться, что мороз силен. Нигде не видно воробьев: попрятались в теплые закоулки. Сегодня 28 градусов ниже нуля, и наша воскресная экскурсия в лес, наверное, не состоится. Но воздух совершенно неподвижен, деревья в саду замерли и не шелохнут ветвями, из труб струйки дыма поднимаются вертикально.
Может быть, еще потеплеет. Ведь небо такое синее, и, хотя из-за зданий еще не показалось низкое солнце, мы, согретые надеждой, собираем рюкзаки, прямо у крыльца надеваем лыжи и мчимся к реке.
Город позади. Над ним нависла мгла. Высоко в небе застыл большой столб дыма. Сквозь дымку проглянуло солнце, и сразу по реке побежали желтые полосы, а синие тени стали прятаться в мелкие снежные ложбинки и ямочки. На кустиках полыни расселась стайка снегирей. Они повернулись к солнцу и, красногрудые, засветились, будто огоньками.
Мороз пощипывает щеки и нос.
Уже не видно реки и заснеженных огородов. Рядом с нами — густая, темная стена леса. Как торжественно, тихо и сумрачно в лесу! Сосны украсились белыми шапками и, склонив под тяжестью снега ветви, застыли в молчании. Только ворон звонко крикнул где-то высоко, и его зычный призыв пронесся в морозном воздухе.
Далеко впереди на вершинах сосен сверкают лучи солнца: на смену темному лесу приходят перелески и полянки — такие светлые, солнечные. Потом — снова темные строгие ряды деревьев, и, наконец, перед нами большое круглое болото. Хорошо оказаться на просторе! Маленькие старушки-сосенки кажутся игрушечными, а мы рядом с ними точно великаны. Здесь снег особенно глубок, и достается тому, кто прокладывает лыжню!