— Ой, что это я, — смутилась девушка, — конечно, так неприлично спрашивать. Но я работаю с Владимиром Захаровичем. Лаборанткой. А вы не из Москвы?
— Это меняет дело, — сказал я. — Если вы лаборантка у товарища Капитанова, я могу говорить с вами без опаски. Да, я прибыл из Москвы вечерним поездом.
— Ой, вы шутите. — Милое у нее личико, белесое, в веснушках, с серыми раскосыми глазами. — Все москвичи такие шутники. И шутят–то одинаково. Я всегда могу отличить, если человек из Москвы. Честное слово.
— А сами вы местная?
— Ну. Я уж тут и родилась и выросла. Хотела в Киев поехать учиться… Да что же вы, вызывайте лифт.
— Успеем, — сказал я. — Давайте сначала познакомимся. Меня зовут Виктор Андреевич.
— Шура! — Она деликатно высвободила ладошку из–под папок и протянула мне лодочкой. Я с чувством пожал ее тонкие пальчики. Знаем мы таких простушек, но все–таки, черт побери, приятно. Шура, Шура! Что–то никто из наших про нее не рассказывал. Про многих рассказывали, а про Шуру — молчок.
— Вы недавно здесь работаете?
— Ой, давно! Скоро полгода.
— Старожил, значит. Ладно, Шура, мы еще поговорим с вами, если не возражаете. Я вижу, вы сейчас торопитесь. Внимание — вызываю лифт!
— А о чем мы будем говорить? — Дымка подозрительности в серых омутках. Я вас совсем не знаю.
В лифте, в тесноте.
— Вы и не могли меня знать, Шура. Зато я вас знаю.
— Вы? Меня? Ха–ха!
— Тогда давайте говорить напрямик. Вы можете показать мне город?
Подозрительный котенок в ее взгляде тут же перерос в самоуверенного слона.
— Хотите за мной поухаживать? Не правда ли?
Я ответил с достоинством:
— Что вы, что вы, Шура. Я пожилой человек с больной печенью. Можно сказать, инвалид труда. Свое место знаю. Где уж мне! Так если…
Задушевный разговор прервала остановка. Пятый этаж. Пританцовывая, Шура провела меня по коридору, указала перстом в одну из многочисленных дверей — тут.
— Так как же, Шура? — сказал я ей уже в спину глухариным голосом. Она оглянулась, повернула ко мне смеющуюся мордочку, изящно повела плечами:
— Презираю командировочные интрижки, — объяснила тоном видавшей виды светской дамы.
Огромная комната, в которую я попал, мало чем отличалась от множества подобных комнат–лабораторий в Москве, Ленинграде, Киеве, Саратове… У стен — стеллажи, на столах — приборы, паяльники и прочий «струмент», в одном углу — махина течеискателя, от которого через все помещение змеятся по полу шланги к насосам; накурено, душно, грязновато — родная, рабочая атмосфера. Три человека склонились над схемами — мужчины, четвертый развалился на стуле и читал роман, женщина в спецовке стояла на подоконнике и пыталась тряпкой дотянуться до фрамуги. Я обратился к тому, кто читал.
— Вы будете Капитанов?
Книголюб поднял брови, оглядел меня с ног до головы, оценил и молча показал на дверь в смежную комнату. И все на меня посмотрели, полюбовались, но без особого любопытства: мало ли тут шляется без дела прохиндеев. Женщина с подоконника издала плаксивый вопль:
— Да за что же это наказание такое! — Она выронила свою тряпку за окно. Уборка не заладилась у нее.
Капитанов сидел за столом в крошечной каморке с зарешеченным окном, напоминающей кладовку в продовольственном магазине. Каморка висела на Капитанове, как куцый пиджак с чужого плеча, а когда он поднялся мне навстречу, она скрипнула и покачнулась.
— Виктор Андреевич? Посланец столицы? Мне директор звонил, предупредил. Балуете вы нас. Что ни месяц, то в гости. Искренне рады, искренне!
Есть такие мужчины (их очень мало), которым тесно, которые прямо–таки одним своим видом излучают удальство и силу, вокруг них явственно гудит поле высокого напряжения, как около столба высоковольтной линии. Таков Владимир Захарович — двухметроворостый, дочерна опаленный солнцем богатырь. В его «искренне рады!», в его непреклонной, бесшабашной улыбке я сразу уловил предостережение и вызов мне, незваному; руку мою он стиснул при рукопожатии чуть крепче, чем требовалось для знакомства. За те несколько секунд, что я пробыл в комнате, он успел по меньшей мере четыре раза меня поддразнить, уколоть, ущипнуть — как оно, мол, не слабо? — и при этом в веселых его глазах скакали шустрые, коричневые дьяволята. Но я не был обескуражен, уж про начгруппы товарища Капитанова я знал предостаточно. Знал по отзывам специалистов — это серьезный ученый, автор двух–трех нашумевших публикаций, причем по тематике далекой от его нынешних занятий.
Я опустился на стул, достал сигареты. Владимир Захарович вернулся за свой стол, протянул мне фирменную английскую зажигалку, и некоторое время мы молча, радостно улыбались друг другу.
— А ну–ка, — сказал Капитанов, — закурю и я, Виктор Андреевич, московскую сигарету. Вы позволите? Четыре дня держался, не курил, воля–то у меня железная, а теперь закурю. Пора.
— Может, не стоит?
— Стоит. По случаю вашего приезда непременно надо закурить. Вы надолго, кстати, изволили к нам прибыть?
В вопросе его легкий вызов. Но на грани приличия. Он еще не решил, как ему себя держать, нащупывает почву. А вот я возьму и помогу ему сориентироваться.
Я заранее решил прикинуться незнающим, этаким дотошным простофилей, люди охотнее объясняют и рассказывают человеку несведущему в предмете, чем специалисту. О чем толковать толковому, он сам все видит и понимает. Как говорится, ученого учить — только портить…
— Неловко себя чувствую, — сказал я, потупясь. — Перегудов — вы с ним знакомы? — вызвал, наорал: езжай, говорит, срочно. Проверяй! А что я могу проверить, если в разработке почти не участвовал. Да, честно говоря, неохота мне и вникать. С какой стати? У них прибор горит, а я при чем? Стрелочника ищут. Вечная история. И всегда стрелочник найдется — вроде меня. А-а, не привыкать! Если вовремя на вершину не залез, так и будешь всю жизнь стрелочником.
Я безнадежно махнул рукой, сыто затянулся дымом. Капитанов слушал меня внимательно, и я с облегчением заметил, как коричневые дьяволята в его глазах слегка угомонились.
— И как вы намерены действовать?
— Чего там действовать. Потолкую с вашими ребятами, составлю отчет. Да ну, в общем… Неважно, главное отчет представить, а тут у меня рука набита.
Капитанов, я видел, составил обо мне мнение, смотрел покровительственно, отпустило у него в груди, расслабился. Заговорщицки ко мне перегнулся, спросил:
— Что же они там у вас все–таки подозревают?
— Прибор–то не идет, — сказал я с блаженной улыбкой, — они икру и мечут.
— Ну а мы при чем? У нас полный ажур, комиссия проверяла. Компетентная комиссия, не смежники. Зачем же нам нервы трепать понапрасну?
— Прибор не идет, — повторил я тупо. — А сверху требуют, чтобы шел.