Ее сестра-близнец произнесла:
— Они всегда задают неправильные вопросы.
Первая девочка одной рукой схватила меня за пояс, а другой поманила пальцем. Я присел на корточки, и она шепнула мне в ухо:
— Но мы все равно вас любим.
На следующее утро мы сидели за кухонным столом, угощаясь кофе и булочками с корицей. Кофе я сварил в автоматической кофеварке с фильтром и алюминиевым корпусом, самой настоящей, антикварной машинке «Мистер Кофе». И запер все ножи в баре, прежде чем выпустить Джин из комнаты.
Питер извинился.
Джин нет.
Питер спросил, как он может все исправить.
Джин долго молчала.
— Чтобы все исправить, ты должен быть мужчиной, не встречающимся с Моникой.
— Я сотру все воспоминания, — сказал Питер.
Стукнув себя кулаком в грудь, он добавил:
— Я к ней никогда не прикасался.
— Мне нужно, чтобы ты был мужчиной, который никогда и не хотел с ней встречаться.
В комнате повисло тяжелое молчание.
— И как мне это сделать? — спросил Питер.
— Никак.
— А что насчет ребенка?
— Не знаю.
— Тебе не обязательно вынашивать ее, — сказал Питер, — Это могу сделать я. Я хочу, чтобы мы были семьей. Но если ты не можешь быть со мной, то оставь ее мне. Пожалуйста.
Внезапно смена пола обрела смысл.
Джин сжала кулаки.
— Она моя.
— Наполовину, — поправил ее Питер.
Взгляд сестры метнулся к опустошенной стойке для ножей. Затем Джин и Питер обернулись ко мне.
— Я провентилирую этот вопрос, — сказал я. — И скажу, какие у вас варианты.
Булочки мы доели в тишине.
Прежде чем приняться за дело, я взял у обоих кредитные коды и заставил назначить себя адвокатом. Тяжбами об опеке архивированных детей занимался сам Цайтгайст, а не старые суды по семейным делам. Явного прецедента, кажется, не было — а точнее, я не мог понять принципа, по которому он принимал решения. Иногда назначалась совместная опека, иногда дело решалось в пользу одного из родителей, иногда…
Я отправился на прогулку с Питером. Большинство моих соседей рьяно ухаживали за своими лужайками. Они постоянно что-то высаживали, пололи, удобряли, косили и поливали.
Мы шагали, переходя с одной стороны улицы на другую, чтобы не попасть под струю шланга или брызги вращающейся дождевальной установки. Мы махали хозяевам домов, но не останавливались, чтобы поздороваться. Ни с кем из них я не был толком знаком. Настоящие семидесятые.
— Я оплачу все твои тела, — сказал я.
— Ты не обязан это делать.
— Нет, обязан. Деньги тебе понадобятся, если ты серьезно решил насчет ребенка. А ты ведь серьезен?
Она кивнула.
— Ну вот. Это влетит тебе в копеечку. Цайтгайст разрешил тебе опеку — с параллельной копией.
— Копией?
— Поздравляю, — сказал я, — Ты будешь гордой матерью-одиночкой номер два для самых дорогих в мире идентичных близнецов. Если хочешь. Решать тебе.
Я протянул ему распечатку охранного ордера, лицензию на рождение ребенка и воспитательный план. Питеру не разрешили присутствовать при родах. Он должен был забрать копию своей дочери в любой точке воспроизводства в течение первой недели жизни ребенка. Если он этого не сделает, все его родительские права будут упразднены.
Взглянув на балансовый отчет, Питер облизнул губы.
— Я не смогу…
— У тебя может быть дочь. Или двойная жизнь. Но не то и другое одновременно.
Женщина кивнула.
— Что ж, резонно, — сказала она.
Джин вышла из кабинки воспроизводства с огромным животом и странной робкой улыбкой на лице. Она собиралась какое-то время пожить у меня. Пару недель. Или десять лет. Мы еще не обговорили детали.