Многие утверждают, что государству не следует беспокоиться об ухудшившихся личных отношениях и чувствах. Эти люди считают, что так поступает только “государство-нянька” и что даже подобные попытки со стороны государства следует считать угрозой свободе. Они также утверждают, что принуждать людей улаживать разногласия с их противниками — значит ограничивать их свободу. Вместо этого жертвы должны иметь право искать государственного правосудия и, добившись решения суда, просто отвернуться от тех, кто причинил им зло.
На это можно возразить, что государства располагают дорогостоящими системами правосудия, которые способны удовлетворить весьма сложные и очевидные потребности больших обществ, в которых невозможно разбирательство “лицом к лицу”. Тем не менее мы можем научиться чему-то полезному у новогвинейцев, не отказываясь от очевидных преимуществ нашей системы правосудия. Как только государство берет конфликт под свою юрисдикцию, оно несет расходы по его улаживанию. Почему бы не предоставить сторонам возможность разрешить разногласия не только юридически, но и на личном уровне? Ведь никто не обязывает противоборствующие стороны обязательно воспользоваться системой посредничества, которую им может предложить государство, и эта система вовсе не призвана заменить судебный процесс (если только стороны не согласятся на это). Посредничество могло бы стать просто более удобной альтернативой формальной юридической системе, которая также останется доступной. Предложить людям такую возможность можно без всякой опасности, и от этого можно было бы ожидать много добра. Существует опасность, хорошо видная на примере Новой Гвинеи: люди могут принуждаться к использованию посредника под угрозой для их свободы и достоинства, и это может приводить к несправедливости и отказу от возмещения причиненного вреда. Реформированная система должна иметь защиту от подобных нарушений, но возможность нарушений — не основание для того, чтобы полностью пренебречь возможностью разрешить человеческие противоречия на человеческом уровне.
Сравнив государственную и негосударственную системы разрешения конфликтов в гражданском судопроизводстве, обратимся теперь к судопроизводству уголовному. Тут мы немедленно обнаружим два основополагающих различия. Первое: государственное уголовное правосудие видит цель в наказании за преступления против законов, установленных государством. Цель назначаемых государством наказаний — укрепить законопослушность и поддержать мир в обществе. Тюремный срок преступнику не компенсирует жертве понесенный урон и не предназначен для этого. Второе: гражданское и уголовное правосудие — это две отдельные системы, в то время как в традиционных сообществах, в первую очередь стремящихся к компенсации за причиненный ущерб — независимо от того, считался бы этот ущерб в государстве насильственным преступлением, гражданским правонарушением или нарушением контракта, — эти системы нераздельны.
В государственном суде как гражданский иск, так и уголовное дело проходят две стадии рассмотрения. На первой стадии суд решает, виновен или не виновен обвиняемый по тому или иному пункту обвинения. Казалось бы, тут не может быть оттенков, лишь черное или белое, лишь “да” или “нет”. На практике же решение оказывается не таким однозначным, потому что обвинения могут различаться по степени тяжести: речь может идти, с одной стороны, об умышленном убийстве, убийстве полицейского при исполнении обязанностей или убийстве при попытке похищения, а с другой — о превышении пределов необходимой обороны, убийстве в состоянии аффекта или при других обстоятельствах, смягчающих ответственность. Наказания за каждую из этих разновидностей убийства различаются.
В действительности многие уголовные дела разрешаются до суда путем признания обвиняемым вины и заключения сделки с правосудием. Однако если дело все же доходит до суда, для осуждения требуется вердикт “Виновен”. Элли Неслер была признана виновной в убийстве Дэниела Драйвера, хотя ее мотив — месть за сексуальное насилие над сыном — вызвал симпатию у большей части публики. По контрасту с этим в традиционных сообществах любой ущерб рассматривается как нечто неоднозначное: да, я убил его, но у меня есть оправдание — он использовал колдовство против моего ребенка, или его родич убил моего дядю, или его свинья разорила мой огород, а он отказался оплатить урон, — так что я не должен его родственникам никакой компенсации (хорошо, должен, но небольшую). Нужно отметить, что подобные смягчающие обстоятельства играют большую роль и при вынесении приговора западным уголовным судом.
Если обвиняемый признается виновным в преступлении, государство переходит ко второй стадии — назначению наказания, такого, например, как тюремное заключение. Наказание служит трем целям, относительная значимость которых различается в системах правосудия разных государств: устрашению, возмездию и перевоспитанию. Эти цели отличаются от главного назначения разрешения конфликта в традиционных сообществах, а именно получения компенсации. Даже если бы Дэниел Драйвер был осужден на тюремное заключение, это не послужило бы компенсацией Элли Неслер и ее сыну за ту травму, которую нанесло мальчику сексуальное насилие.
Одной из главных целей наказания служит устрашение: оно должно удержать других граждан от нарушения законов и тем самым предотвратить появление новых жертв. Желания пострадавшего и его близких (а также преступника и его близких) в целом считаются несущественными: задача наказания — достижение целей государства как представителя всех граждан в целом. Максимум, на что могут рассчитывать жертва, преступник и их родственники и друзья, — это разрешение обратиться к суду во время вынесения приговора и высказать дополнительные пожелания; однако судья вправе их проигнорировать.
Это несовпадение интересов государства и жертвы ярко проявилось в широко известном деле Романа Полански. В 1977 году режиссер был обвинен в том, что с помощью наркотика и алкоголя одурманил тринадцатилетнюю Саманту Геймер, а затем вступил с ней в сексуальные отношения. В 1978-м он пошел на сделку со следствием, однако накануне приговора бежал в Европу. Впоследствии жертва Полански, будучи уже в возрасте сорока с лишним лет, заявила, что забыла об инциденте, не хочет преследования насильника или заключения его в тюрьму. Она даже обратилась к суду с ходатайством о прекращении дела. Может показаться парадоксальным, что штат Калифорния по-прежнему стремится покарать преступника вопреки ясно выраженной воле жертвы, однако основания для этого были убедительно изложены в редакционной статье Los Angeles Times:
Дело против Полански было возбуждено не ради того, чтобы удовлетворить стремление жертвы к правосудию или ее желание катарсиса. Оно было возбуждено штатом Калифорния от имени народа Калифорнии. Даже если Геймер больше не имеет претензий к Полански, это не значит, что тот больше не представляет опасности для других. Преступления совершаются не просто против индивида, а против общества. Человек, обвиняемый в серьезном преступлении, должен быть задержан и предстать перед судом, а в случае осуждения понести наказание.
Второй целью наказания, помимо устрашения, является возмездие; государство как бы говорит: “Я, государство, наказываю преступника, так что ты, жертва, уже не имеешь права наказать преступника самостоятельно”. По многократно обсуждавшимся причинам сроки заключения в Соединенных Штатах больше и наказания более суровы, чем в других западных странах. США — единственная развитая страна (за исключением Японии), в которой сохраняется смертная казнь. В США часто практикуется длительное тюремное и даже пожизненное заключение, которое в Германии, например, назначается лишь за самые чудовищные преступления (самой страшной серийной убийцей в послевоенной истории Германии считается медсестра, умертвившая 18 пациентов путем введения им смертельной дозы лекарства). Хотя в США долгими сроками заключения обычно караются весьма серьезные преступления, в моем родном штате Калифорния теперь введено правило, согласно которому судья обязан назначить длительный срок подсудимому, если тот уже был дважды осужден за серьезные преступления — даже если в третий раз этот человек всего лишь украл пиццу. Отчасти вследствие этого подхода суммы, которые Калифорния тратит на свою тюремную систему, теперь приближаются к затратам на высшее образование. Жители Калифорнии, возражающие против подобных бюджетных расходов, считают это не только плохой расстановкой приоритетов, но и плохой экономической политикой. По их мнению, широко известные экономические проблемы Калифорнии можно было бы в значительной степени излечить, начав тратить меньше на длительное заключение преступников, совершивших незначительные проступки. С другой стороны, следовало бы тратить больше на их перевоспитание и возвращение к производительному труду, а также лучше финансировать образование законопослушных калифорнийцев, чтобы дать получить более высокооплачиваемую работу. Совершенно неясно, эффективны ли суровые наказания в США в отношении устрашения.
Третьей целью наказания осужденных преступников является их перевоспитание, чтобы они могли заново интегрироваться в общество, возобновить нормальную жизнь и стать источником финансовых поступлений в виде налогов вместо того, чтобы сидеть на шее у общества, содержащего дорогостоящую тюремную систему. Реабилитация в большей мере, чем расплата, является целью европейского подхода к наказаниям за уголовные преступления. Например, в Германии суд запретил демонстрацию документального фильма, который объективно показывал роль виновного в серьезном преступлении, потому что право преступника продемонстрировать свое исправление и возможность вернуться в общество после отбытия наказания были сочтены более важными, чем свобода высказывания для авторов фильма и право общества на получение информации. Отражает ли такой подход большее уважение европейцев к человеческому достоинству и большее милосердие, а также меньшую приверженность заповедям Ветхого Завета и свободе слова по сравнению с США? И насколько на самом деле эффективно перевоспитание? Например, его эффективность кажется сомнительной, когда дело касается педофилов.
Обсуждая цели государственного уголовного судопроизводства, мы не упомянули в связи с ним о главной цели судопроизводства гражданского (возместить пострадавшей стороне все убытки) и цели разрешения конфликтов в традиционном сообществе (восстановления взаимоотношений и достижения эмоциональной разрядки). Обе эти цели, направленные на удовлетворение интересов жертвы преступления, совсем не являются главными задачами нашей системы уголовного судопроизводства, хотя некоторые меры в этом направлении предусматриваются. В добавление к предоставлению доказательств, помогающих осуждению преступника, жертва или близкие жертвы имеют возможность во время вынесения приговора обратиться к суду в присутствии осужденного и описать эмоциональное воздействие преступления. Что касается возмещения убытков жертве, существуют государственные компенсационные фонды, однако они обычно невелики.
Например, самый широко известный процесс в современной судебной истории США — суд над бывшей звездой американского футбола О. Джеем Симпсоном, обвинявшимся в убийстве своей жены Николь и ее друга Рона Голдмана. В результате процесса, длившегося восемь месяцев, Симпсон был признан невиновным. Однако семьи Николь и Рона выиграли гражданский иск против Симпсона и добились решения о выплате 43 миллионов долларов (хотя и мало преуспели в получении денег). К сожалению, случаи компенсации по уголовному иску носят исключительный характер, потому что большинство преступников небогаты и не обладают значительным имуществом. В негосударственных сообществах шанс жертвы на получение компенсации увеличивается благодаря традиционной философии коллективной ответственности: как в случае Мало, не только сам виновник, но и его родственники, члены клана и коллеги обязаны выплатить компенсацию. В отличие от этого американское общество подчеркивает индивидуальную, а не коллективную ответственность. На Новой Гвинее, если моего кузена бросит жена, я буду гневно требовать от клана жены возмещения мне доли выкупа, которую я внес в свое время; будучи американцем, я радуюсь тому, что не разделяю ответственности за брак моего кузена (впрочем, вполне успешный).
В некоторых случаях многообещающим подходом к достижению эмоциональной разрядки как для преступника, если он не осужден на смерть, так и для выжившей жертвы или ближайших родственников погибшей жертвы является программа, называемая “восстановительное правосудие”. Она рассматривает преступление как нарушение интересов жертвы или общины и государства; она сводит вместе преступника и жертву (при условии, что оба этого хотят), чтобы они могли поговорить напрямую, а не через адвокатов; она поощряет преступника к тому, чтобы он взял на себя ответственность, а жертву — к тому, чтобы рассказать, как она пострадала. Преступник и жертва (или родственник жертвы) встречаются в присутствии обученного посредника, который устанавливает определенные правила, такие как запрет перебивать друг друга и прибегать к оскорблениям. Жертва и преступник встречаются лицом к лицу, смотрят друг другу в глаза и по очереди рассказывают историю своей жизни, описывают свои чувства, мотивы и влияние преступления на их последующую жизнь. Преступник видит воочию вред, который он причинил; жертва начинает видеть преступника как человеческое существо с собственной историей и мотивами, а не непонятное чудовище; преступник получает возможность соединить поворотные моменты своей жизни и понять, что толкнуло его на путь преступления.
Например, одна такая встреча в Калифорнии свела сорокаоднолетнюю вдову Патти О’Рейли и ее сестру Мэри с сорокадевятилетним Майком Албертсоном. Майк отбывал четырнадцатилетний срок за убийство мужа Патти (его звали Дэнни) за два с половиной года до этого; он сбил его своим грузовиком, когда Дэнни ехал на велосипеде. На протяжении четырех часов Патти рассказывала Майку о том, какую ненависть к нему испытывала сначала, о последних словах мужа, сказанных ей, о том, как она и две ее малолетних дочери узнали о несчастном случае с Дэнни от помощника шерифа, о том, как ей каждый день напоминают о Дэнни такие, казалось бы, мелочи, как песенка по радио или проехавший мимо велосипедист. Майк же рассказал Патти историю своей жизни: как отец насиловал его, как он пристрастился к наркотикам, как сломал позвоночник и как у него кончились обезболивающие в ночь несчастья, как он позвонил своей девушке, а та его отшила, как он, пьяный, поехал в госпиталь, а по дороге увидел велосипедиста... Майк признался в том, что, возможно, сбил Дэнни намеренно, потому что злился на своего отца, который его постоянно насиловал, и на мать, которая не положила этому конец. Когда четыре часа истекли, Патти подвела итог, сказав: “Простить трудно, но не простить еще труднее”. Всю следующую неделю она чувствовала себя легко, ощущала прилив сил из-за того, что, глядя на убийцу своего мужа, убедилась: он осознал, какое опустошение оставил после себя. Майк, до этого также чувствовавший себя опустошенным и угнетенным, испытал подъем от того, что Патти проявила готовность встретиться с ним и его простить. Майк повесил в камере открытку, которую Патти привезла ему от своей дочери Шевонн: “Дорогой мистер Албертсон, сегодня 16 августа, а 1 сентября мне исполнится 10 лет. Я просто хочу, чтобы вы узнали: я вас простила. Мне очень не хватает моего папы, но я думаю, что жизнь долгая. Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете. Пока. Шевонн”.
Такие программы “реабилитационного правосудия” уже почти 10 лет реализуются в Австралии, Канаде, Новой Зеландии, Великобритании и некоторых штатах США. Продолжаются эксперименты — например, должны ли во встрече участвовать только преступник и жертва? Или также родственники, друзья, учителя? Должна ли встреча проводиться на ранней стадии (вскоре после ареста) или на поздней (в тюрьме, как в случае Патти и Майка) и должен ли преступник пытаться возместить убытки жертве? Известно много результатов подобных мероприятий; проводились контрольные тесты, когда случайным образом осужденные включались в несколько различных программ, а контрольную группу составляли не участвующие ни в одной, а затем результаты сравнивались статистически. Благоприятные результаты кумулятивно го статистического анализа показывают более низкий уровень последующих нарушений закона со стороны преступников и менее серьезные преступления, если они все же совершаются, меньший гнев и страх со стороны жертв и большее ощущение безопасности и эмоциональной разрядки. Не следует удивляться тому, что лучшие результаты достигаются, когда преступник проявляет готовность встретиться с жертвой, активен при встрече и осознает вред, который причинил, чем в тех случаях, когда преступник неохотно участвует во встрече, организованной по решению суда.
Естественно, восстановительное судопроизводство не является панацеей для всех преступников и всех жертв. Для его успеха требуется подготовленный посредник. Некоторые преступники не испытывают раскаяния, а некоторые жертвы оказываются скорее травмированы, заново переживая преступление в присутствии виновника. Восстановительное правосудие в лучшем случае помогает системе уголовного судопроизводства, а не заменяет ее. Однако в принципе у него многообещающий потенциал.
Какие выводы мы можем сделать из этих сравнений способов разрешения конфликтов в государстве и в малочисленных сообществах? С одной стороны, в этой области, как и в других, которые будут обсуждаться в последующих главах этой книги, мы не станем наивно идеализировать традиционные сообщества, рассматривать их как неизменно оптимальные, преувеличивать их преимущества и одновременно подвергать критике государственный строй, как в лучшем случае неизбежное зло. С другой стороны, многие немногочисленные общины действительно обладают особенностями, которые мы могли бы с пользой для себя внедрить в нашем обществе.
Для начала позвольте мне предотвратить непонимание и подчеркнуть, что способы разрешения конфликтов даже в современных развитых государствах уже включают приемы, сходные с теми, которые распространены в племенном обществе. В случае конфликта с продавцом большинство из нас Не нанимает немедленно адвоката и не обращается в суд; мы Начинаем с обсуждения и переговоров, иногда даже просим Друга обратиться к продавцу от нашего имени, если чувствуем себя слишком рассерженными или не знаем, как поступить. Я уже упоминал, что многие профессиональные группы в развитом обществе разработали собственные устоявшиеся процедуры улаживания споров. В сельской местности или небольших анклавах, где каждый знает каждого и ожидает, что отношения с соседом сохранятся на всю жизнь, мотивация к неформальному разрешению противоречий, а также давление сообщества бывают сильны. Даже когда мы все же прибегаем к помощи юристов, то часто используем адвокатов именно для восстановления взаимоотношений, особенно в ситуациях, когда мы все же собираемся продолжать контакты с противником (как в случае разводящихся супругов с детьми или конфликтующих деловых партнеров). Многие государства, не только Папуа — Новая Гвинея, образовались недавно и еще слабы, так что их общества в значительной мере продолжают решать свои проблемы традиционными методами.
Учитывая все это, отметим теперь три неотъемлемых преимущества государственной системы правосудия, те случаи, когда она функционирует безусловно эффективно. Первейшей и главнейшей проблемой почти всех малочисленных сообществ является то, что в отсутствие центральной политической власти, обладающей монополией на наказание, они неспособны помешать своим непокорным членам причинять вред другим и не могут помешать тому, чтобы обиженные взяли возмездие в свои руки и добились своего насилием. Однако насилие вызывает ответное насилие. Как мы увидим в двух следующих главах, из-за этого большинство малочисленных общин постоянно вовлечено в повторяющиеся циклы насилия и войн. Правительство государства или сильная власть вождя племени оказывают сообществу огромную услугу, разрывая этот порочный круг и утверждая монополию на насилие. Конечно, я не утверждаю, будто любое государство добивается полного успеха в ограничении насилия; нельзя не признать, что и само государство в различной степени использует насилие против собственных граждан. Однако следует отметить, что чем эффективнее контроль со стороны государства, тем более ограниченно его граждане применяют насилие в отношении друг друга.
Таково фундаментальное преимущество государственного управления, и в этом кроется одна из главных причин того, что многочисленные общества, где человек постоянно сталкивается с незнакомцами, обрели вождей, а потом и государственный строй. Каждый раз, восхищаясь способом разрешения конфликтов в традиционных сообществах, мы должны напоминать себе, что он может проявляться двояко: как в достойных всяческого одобрения мирных переговорах, так и в насилии и войне. Государственное правосудие также имеет методы разрешения конфликта — мирные переговоры и конфронтацию, но конфронтация в данном случае означает всего лишь судебное разбирательство. Даже самый суровый суд предпочтительнее гражданской войны или цепочки убийств из мести. Это обстоятельство может заставлять членов малочисленных общин более охотно, чем граждан государства, улаживать свои разногласия путем переговоров и уделять больше внимания восстановлению отношений и эмоциональной разрядке, чем отстаиванию своих прав.
Второе — по крайней мере потенциальное — преимущество осуществляемого государством правосудия над традиционным правосудием заключается в соотношении сил. Участник спора в малочисленном сообществе нуждается в союзниках, если рассчитывает отстоять свою позицию, например добиться у ответчика получения скота, который нуэрский “вождь в леопардовой шкуре” счел уместной компенсацией. Это напоминает мне о важном принципе западного законодательства, который называется “достижение договоренности под сенью закона”: он гласит (и о том знают обе стороны конфликта), что если посредничество не достигнет цели, то спор будет разрешен судом, и стороны должны оценить судебную перспективу дела. Точно так же переговоры о компенсации в традиционном сообществе происходят “под сенью войны”: это значит, что обеим сторонам известно, что, если переговоры будут безуспешны, альтернативой явится война или насилие. Такое знание создает в немногочисленной общине неравенство и обеспечивает преимущество той стороне, которая в случае войны может рассчитывать на большее число союзников.
Теоретически государственное правосудие стремится обеспечить противостоящим сторонам равные условия, справедливые для всех, и не позволить более сильному или более богатому участнику воспользоваться преимуществом для достижения несправедливого решения. Конечно, я, как и любой читатель, немедленно воскликну: “Лишь теоретически!” На самом деле богатство часто обеспечивает выигрышное положение при рассмотрении гражданских и уголовных дел. Богатый человек может позволить себе нанять дорогих (и более квалифицированных) юристов и экспертов. Он может принудить менее обеспеченного противника согласиться на невыгодные для того условия, заявляя бесчисленные ходатайства и выдвигая требования, имеющие мало отношения к делу, но влекущие большие судебные издержки. В некоторых государствах судебная система коррумпирована и оказывает предпочтение богатой или имеющей нужные политические связи стороне.
Да, к несчастью, верно, что более могущественный противник обладает незаслуженным преимуществом и в государственной системе правосудия, и в малочисленных общинах. Однако государство обеспечивает по крайней мере хоть какую-то защиту слабым, в то время как в традиционных сообществах такая защита практически отсутствует. В хорошо управляемом государстве слабая жертва все же может сообщить о преступлении полиции и обычно бывает выслушана; бедняк, начинающий дело, может искать помощи государства в том, чтобы заключенные им договоры были выполнены; обвиняемому в уголовном преступлении, если он беден, суд назначает защитника за государственный счет; бедный истец, правота которого вызывает мало сомнений, может найти юриста, который возьмется за его дело в расчете на выплату части суммы, которая будет присуждена истцу в случае успеха.
Третье преимущество государственного правосудия заключается в том, что оно ставит своей целью установить правого и виноватого и наказать преступника или наложить наказание на виновника, чтобы таким образом отвратить от нарушения закона других членов общества. Устрашение есть явная задача системы уголовного правосудия. Оно на самом деле является и задачей гражданского правосудия, которое рассматривает причины ущерба и ответственность за него и тем самым стремится предотвратить поведение, ведущее к ущербу, демонстрируя, что за него приходится расплачиваться. Например, если бы Мало был предъявлен гражданский иск в связи со смертью Билли, то на суде адвокаты Мало утверждали бы (и с хорошими шансами на успех), что ответственность за гибель мальчика лежит не на Мало, который не нарушал правил дорожного движения, а на водителе микроавтобуса, который высадил Билли, не обращая внимания на встречные автомобили, и на дяде мальчика, который ждал мальчика на противоположной стороне дороги с интенсивным движением. В Лос-Анджелесе имел место аналогичный несчастный случай: дело “Шварц против пекарни Хелмса”. Маленького мальчика сбил автомобиль, когда тот перебегал улицу, чтобы купить шоколадку у водителя машины пекарни Хелмса. Мальчик попросил водителя подождать, пока он сбегает домой за деньгами; водитель согласился и остановил машину на другой стороне улицы с интенсивным движением. Суд признал пекарню отчасти ответственной за смерть мальчика, потому что водитель проявил небрежность.
Такие гражданские иски оказывают влияние на граждан государства, заставляя их постоянно быть начеку и следить за тем, чтобы их небрежность не стала причиной несчастного случая. В противоположность этому достигнутая в частном порядке договоренность между кланом Билли и коллегами Мало не заставила взрослых новогвинейцев и водителей задуматься о том риске, которому подвергаются школьники, перебегающие улицы. Несмотря на то, что по улицам Лос-Анджелеса ездят миллионы автомобилей, а патрульных машин немного, большинство жителей почти всегда соблюдают правила дорожного движения, и лишь незначительная доля процента попадает в несчастные случаи и получает увечья. Одна из причин этого — устрашающее воздействие гражданской и уголовной судебной системы.
Однако позвольте мне снова исключить непонимание: я не превозношу государственное правосудие как неизменно превосходящее таковое в традиционных сообществах. Государства платят определенную цену за указанные выше преимущества. Уголовное судопроизводство существует в первую очередь ради достижения целей государства: снижения уровня насилия в обществе, поощрения послушания законам государства, защиты населения в целом, перевоспитания преступников и наказания за преступления. В фокусе интереса находятся именно эти цели, в результате чего меньше внимания уделяется частным интересам участников процесса, на удовлетворение которых направлено разрешение конфликтов в малочисленных сообществах, — восстановлению взаимоотношений и эмоциональному катарсису. Нельзя сказать, что такое пренебрежение со стороны государства неизбежно, однако оно часто происходит из-за сосредоточенности на других целях. Кроме того, существуют другие недостатки государственной судебной системы, не столь явные, но тем не менее широко распространенные: отсутствие или незначительный размер компенсации жертвам уголовного преступления (за исключением случаев отдельного гражданского иска), медленность решений по гражданским делам, трудности в получении денежной компенсации личного и морального ущерба, отсутствие (в США) возмещения судебных издержек выигравшей стороне, отсутствие примирения (а часто и хуже — усиление враждебности) между сторонами конфликта.
Как мы видели, государства могли бы смягчить эти проблемы, позаимствовав некоторые методы, применяемые в традиционных сообществах. В гражданском судопроизводстве следовало бы вкладывать больше средств в подготовку и привлечение посредников, сделать судей более доступными. Мы могли бы в большей мере использовать посредничество. Мы могли бы при определенных условиях оплачивать юридическую помощь выигравшей дело стороне. В уголовном судопроизводстве мы могли бы больше экспериментировать с восстановительным правосудием. В Соединенных Штатах мы могли бы присмотреться к тому, что европейские системы правосудия больше внимания уделяют перевоспитанию и меньше — наказанию, что пошло бы на пользу и преступникам, и обществу в целом, и экономике.
Все эти предложения многократно обсуждались. Все они имеют свои сложности. Я надеюсь, что, узнав больше о том, как разрешаются конфликты в традиционных сообществах, наши ученые юристы смогут найти способы внедрения этих позитивных процедур в нашу собственную систему.
В этой главе будет описана война в традиционном сообществе и показана довольно типичная серия сражений и набегов новогвинейского племени дани, необычных только в одном отношении: за ними наблюдали и их снимали на пленку антропологи. Дани — одна из самых многочисленных и компактно проживающих народностей Новой Гвинеи, поселения которой в основном располагаются в долине реки Балием. В 1909-1937 годах восемь экспедиций западных ученых вступали с дани в контакт и посещали их окраинные деревни или деревни их соседей, не проникая в саму долину. Как уже говорилось в главе 1, густонаселенная долина была “открыта”, т.е. впервые обнаружена европейцами примерно через 46,000 лет после прибытия туда предков новогвинейцев. Это случилось 23 июня 1938 года, когда самолет экспедиции Арчболда совершал разведывательный полет. Первый контакт лицом к лицу произошел 4 августа, когда экспедиционный отряд, возглавляемый капитаном Тиринком, вошел в долину. После того как экспедиция Арчболда отбыла в декабре 1938 года, дальнейшие контакты с дани долины реки Балием (не считая краткой спасательной операции, проведенной армией США после крушения самолета в 1945-м) прекратились до 1954 года, когда в долине появилось несколько миссионерских станций и правительственный голландский пост.
В 1961 году в район проживания дани прибыла экспедиция музея Пибоди Гарвардского университета с целью проведения антропологических исследований и съемок. Лагерь экспедиции расположился в районе Дугум, потому что там не было правительственных или миссионерских миссий и население имело относительно мало контактов с внешним миром. Как выяснилось, там все еще шла война. Между апрелем и сентябрем 1961 года отчеты о военных действиях появлялись в нескольких формах; в первую очередь это была докторская диссертация (на голландском языке) социолога Яна Брукхёйзе из университета Утрехта; две книги антрополога Карла Хейдера, основанные на его же докторской диссертации, защищенной в Гарварде, научно-популярная книга Петера Маттисена “Под стеной гор” и документальный фильм “Мертвые птицы” Роберта Гарднера, включающий замечательные съемки сражений между вооруженными копьями членами племени.
Следующий краткий обзор войны дугум-дани в эти месяцы 1961 года почерпнут в основном из диссертации Брукхёйзе, потому что это самый подробный отчет; он дополнен информацией из работы Хейдера и некоторыми деталями из книги Маттисена. Брукхёйзе интервьюировал участников сражений, которые давали ему оценку каждой битвы, описывали свое настроение после нее и раны каждого участника. Между этими отчетами есть некоторые незначительные расхождения, в основном в написании имен дани (Брукхёйзе пользовался голландской транскрипцией, а Хейдер — американской) и таких деталях, как несовпадение на один день даты одной из битв. Впрочем, все три автора обменивались информацией друг с другом и с Гарднером и их сообщения в целом совпадают.
Читая это совместное описание, вы, я думаю, отметите, как отметил и я, что многие особенности военных действий, которые вели дани, сходны с войнами в других традиционных сообществах, которые будут описаны в главе 4. Эти общие особенности заключаются в следующем. Частые засады и открытые сражения, после которых остается несколько мертвых тел, перемежаются более редкими, но кровопролитными бойнями, когда истребляется все население или его значительная часть. Так называемая межплеменная война часто или даже как правило на поверку оказывается внутриплеменной и ведется между группами, говорящими на одном языке и имеющими общую культуру. Несмотря на культурное сходство или даже идентичность противников, враги иногда описываются как демоны, а не человеческие существа. Мальчиков с детства учат сражаться и ожидать нападения. Очень важно обзавестись союзниками, но союзы часто меняются. Месть играет главную роль в мотивации цепочки насилия. (Карл Хейдер описывает в качестве мотива также потребность в умилостивлении душ недавно убитых товарищей.) В войне участвует все население, а не маленькая профессиональная армия из взрослых мужчин; происходят намеренные убийства “гражданского населения” — женщин и детей, а не только мужчин-воинов. Деревни врага подвергаются разграблению и сжигаются. Эффективность военных действий невелика по стандартам современной войны, поскольку имеется только оружие, действующее на близком расстоянии, почти отсутствует руководство и планирование, нет совместной тренировки отрядов и обучения стрельбе залпом. Впрочем, поскольку война носит хронический характер, она оказывает всеобъемлющее влияние на поведение людей. Наконец, военные потери невелики в абсолютных цифрах из-за малого размера участвующего в войне населения (по сравнению с населением почти любого современного государства), однако относительно численности населения они велики.
В описываемой войне дани друг другу противостояли два союза, насчитывавшие каждый до 5,000 человек. Чтобы помочь читателю разобраться в незнакомых названиях, которые будут появляться на следующих страницах, я привожу состав союзов в таблице 3.1. Один союз, именуемый союзом Гутелу по имени его вождя, состоял из нескольких конфедераций примерно по 1,000 человек каждая, в частности конфедерации вилихиман-валалуа, охватывавшей район проживания дугум-дани, плюс их союзников гози-алуа и длоко-мабел. Другой союз, члены которого проживали к югу от союза Гутелу, включал видайя и их союзников сиеп-элоктак и хубу-гози и конфедерацию асук-балек. Союз Гутелу одновременно вел войну на своей северной границе; она на следующих страницах обсуждаться не будет. За несколько десятилетий до событий 1961 года вилихиман-валалуа и гози-алуа состояли в союзе с сиеп-элоктак и были врагами длоко-мабел, пока кражи свиней и ссоры из-за женщин не побудили их вступить в союз с длоко-мабел под руководством Гутелу, напасть на прежних союзников — сиеп-элоктак — и изгнать их, после чего изгнанники стали союзниками видайя. После событий 1961 года длоко-мабел снова напали на вилихиман-валалуа и гози-алуа и снова стали их врагами.
Все эти группы говорят на языке дани и сходны между собой по культуре и образу жизни. В следующих абзацах я буду именовать противоборствующие стороны для краткости вилихиман и видайя, но следует понимать, что в сражениях на стороне каждой из этих конфедераций всегда участвовал один или даже несколько их союзников.
В феврале 1961 года, до основных событий, описанных Брукхёйзе, Хейдером и Маттисеном, четыре женщины и один мужчина из племени вилихиман, входящего в союз Гутелу, были убиты видайя, когда пришли на пир к родственникам из своего клана в соседнее племя. Это привело вилихиман в ярость, тем более что до этого были и другие убийства. Таким образом, следует говорить о хроническом насилии, а не о войне, имеющей определенную дату начала и определенную причину.
Третьего апреля член конфедерации видайя, раненный в февральской схватке, умер. Для вилихиман это означало отмщение за смерть одного из своих и послужило подтверждением благоволения предков, но от видайя новая смерть их человека требовала новой мести для восстановления отношений с их собственными предками. На рассвете следующего дня видайя выкрикнули вызов на открытую битву; вилихиман вызов приняли, и сражение продолжалось, пока в пять часов пополудни ему не положил конец дождь. Десять вилихиман были легко ранены, один из гози-алуа (человек по имени Экитамалек) ранен серьезно (острие стрелы застряло у него в левом легком, и он умер 17 дней спустя); было также ранено несколько видайя. Такой исход только усилил у обеих сторон желание новой битвы.
15 апреля последовал новый вызов, он был принят, и около 400 воинов сражались, пока наступление темноты не заставило их отправиться по домам. С каждой стороны раны получили примерно по двадцать человек. Троих хубу-гози, союзников видайя, унесли на руках под издевательский хохот вилихиман, выкрикивавших насмешки вроде “Пусть эти сопляки идут сами, они же не свиньи!” и “Отправляйтесь домой, жены сварят вам картошку”. Один из этих раненых умер через шесть недель.
27 апреля Экитамалек из народа гози-алуа, раненный 10 апреля, умер и был кремирован. Видайя заметили, что никто из гози-алуа и лишь немногие из вилихиман вышли на свои огороды, поэтому 30 видайя пересекли реку, проникли на землю вилихиман и устроили засаду. Когда никто из противников не появился, видайя снесли наблюдательную вышку вилихиман и вернулись домой.
4 мая вилихиман и их союзники бросили видайя вызов, выбрали удобное для себя место битвы и ожидали там врага, но никто из видайя не явился, и вилихиман разошлись по домам.
10 или 11 мая отец Экитамалека возглавил налет гози-алуа, валалуа и части вилихиман на огороды видайя; в это время оставшиеся дома вилихиман, мужчины и женщины, работали в своих огородах и вели себя так, словно ничего особенного не происходит, чтобы шпионы видайя не заподозрили опасности. Участники налета увидели двоих мужчин видайя, работающих в своем огороде, в то время как третий нес стражу на наблюдательной вышке. Несколько часов нападающие подкрадывались к видайя, и когда часовой заметил их, они уже были на расстоянии 50 метров. Все трое видайя обратились в бегство, но нападающим удалось поймать одного из них по имени Хуваи; они нанесли ему несколько ударов копьем, после чего убежали. Раненый умер в тот же день. Трое нападавших вилихиман получили легкие ранения. Засада, которую видайя в ответ устроили на территории вилихиман, оказалась безуспешной. Теперь вилихиман могли считать, что отомстили за смерть своего союзника гози-алуа, и отпраздновали это, протанцевав всю ночь.
25 мая воины Гутелу на северной границе своей территории убили человека из конфедерации асук-балек, союзника видайя; это происшествие связано с событиями 25 августа и будет описано ниже.
26 мая обе стороны обменялись вызовами, совершили набеги и сражались до конца дня, после чего разошлись по домам. Были легко ранены 12 вилихиман.