Полагаемся ли мы на свою память, или доверяем уму действовать на свой страх и риск, — результат один: в конечном счёте человек действует и мыслит, живёт и умирает благодаря источнику, лежащему за пределами «нашего» знания и управления. Но этот источник — мы сами, и стоит это осознать, как он перестаёт противостоять нам и довлеть над нами как некая враждебная сила. Ведь никакая предусмотрительность и предосторожность, никакой самоанализ и интроспекция не могут изменить того факта, что ум:
Подобно глазу, видит всё, но не может увидеть себя.
В конце концов единственной альтернативой к паралитическому дёрганью оказывается прыжок в действие — по принципу «будь что будет». С точки зрения обычных условностей, такой поступок может быть и правильным, и неправильным. Но на этом уровне наши решения должны сопровождаться убеждением, что всё, что мы делаем, всё, что с нами «происходит», в конечном счёте правильно. Иначе говоря, мы должны вступить в действие без оглядки, без «задней мысли» сожаления, сомнения, колебания или самоосуждения. Когда Юнь-мэня спросили «Что такое Дао?»— он ответил очень просто: «Продолжай идти!» (цзю).
Принцип «действия без задней мысли», без раздвоения, нельзя, однако, воспринимать всего лишь как правило или предписание для подражания. Мы не сможем осуществить действие такого рода, пока ясно не осознаем, что иначе действовать просто невозможно. Выражаясь словами Хуан-бо:
Люди боятся забыть о своём собственном уме из боязни провалиться в пустоту, потерять опору, за которую можно ухватиться. Они не знают, что пустота на самом деле — не пустота, а истинное царство Дхармы… Её нельзя открыть или отыскать, постичь с помощью мудрости или знания, выразить в словах, коснуться физически (т. е. как объекта) или обрести в качестве заслуженной награды. [19, с.29]
И только когда поймёшь невозможность «ухватить ум с помощью ума», возникает ‘недействие’ (у-вэй); это и значит «сидеть себе спокойно, ничего не делая», в то время как «весна приходит и трава растёт сами собой». При этом уму не нужно стараться отпустить себя или стараться не стараться. Это может привести только к новым искусственным осложнениям. Но в качестве приёма психологической тактики можно посоветовать не стараться избегать и этих осложнений. По учению японского наставника Дзэн, Банкея, (1622–1693) — ум, который не может схватить себя, называется ‘Нерождённым’ (фусе), — это ум, который не возникает и не проявляется в царстве символического знания.
Один мирянин сказал: «Я очень ценю ваши указания о Нерождённом, но в силу привычки у меня продолжают возникать вторичные мысли (нянь), и так меня пугают, что трудно оставаться в совершенной гармонии с Нерождённым. Что мне делать, чтобы полностью довериться ему?»
Банкей сказал: «Если ты попытаешься подавить возникающую заднюю мысль, то твой ум окажется расколотым на тот, что подавляет, и тот, что подавляется, и в нём уже не будет спокойствия. Так что лучше тебе просто поверить, что, в сущности, никаких вторичных мыслей (возможности контроля с помощью вторичных мыслей) нет. В силу кармического влечения они то возникают, то исчезают благодаря тому, что мы видим и слышим, но сами лишены сущности.
Этой же точки зрения придерживался Хуан-бо, который писал:
Когда считают, что существует нечто, отдельное от ума, и его нужно осознать или достичь, и для этого используют ум — это означает неспособность понять, что ум и цель его поисков — одно и то же. Ум нельзя использовать для поисков чего-то в самом сознании; даже через миллионы кальп никогда не наступит день, когда это можно будет сделать. [19, с.24]
Не следует при этом забывать о социальном контексте Дзэн. Дзэн — это путь освобождения преимущественно для тех, кто овладел правилами социальной конвенции и принципами, с помощью которых группа обусловливает индивида. Дзэн является лекарством против дурных последствий такой обусловленности, против умственного паралича и тревоги, вызванных гипертрофированным самосознанием. Нельзя забывать, что Дзэн возник в обществе, управляемом в духе учения конфуцианства, с его акцентом на этикете и пунктуальном исполнении ритуала. Что касается Японии, то здесь Дзэн следует рассматривать в связи с жёсткой дисциплиной, необходимой для воспитания касты самураев, которые в годы беспрерывных войн подвергались особенно сильным эмоциональным нагрузкам.
Будучи лекарством против таких социальных условий, Дзэн не пытается бороться против самих конвенций, наоборот, он принимает их как нечто само собой разумеющееся. Это отчётливо видно в таком проявлении Дзэн как тя-но-ю, или ‘чайная церемония’. Поэтому в другом социальном контексте Дзэн может оказаться весьма опасным средством. Это может случиться там, где конвенции ослабли, или, в обратном случае, там, где царит дух прямого бунта против конвенций и готовность злоупотреблять Дзэн в разрушительных целях.
Помня об этом, мы можем оценить свободу и естественность Дзэн, не теряя из виду перспективу. В процессе социального обусловливания общество для самоконтроля принуждает личность отождествлять свой ум с неподвижным представлением о себе. Это приводит к тому, что человек мыслит о себе самом, как о «я» — о том, что мы называем «эго». Вследствие этого умственный центр тяжести переносится от спонтанного или изначального ума к вымышленному образу «эго». Как только это произошло, сам центр нашей психики отождествляется с самоконтролирующим механизмом. В таком состоянии становится уже почти невозможным понять, как это «я» могу сам «себя» отпустить, раз «я» — это и есть моё привычное усилие быть верным самому себе. Я оказываюсь совершенно неспособным произвести какое-либо умственное действие, которое не было бы преднамеренным, искусственным и нарочитым. Так что всё, что я ни делаю для того, чтобы забыть о себе, отпустить себя, — будет той же, хотя и замаскированной привычкой держать себя в руках. Я не могу быть сознательно бессознательным, намеренно — спонтанным. Стоит мне захотеть быть спонтанным, как усиливается моё намерение быть таковым. Я не могу от него освободиться, а это и есть то единственное, что стоит на пути к его осуществлению. Получается так, как будто кто-то дал мне лекарство и предупредил при этом, что оно не подействует, если, принимая его, я буду думать о белой обезьяне.
Поскольку я стараюсь забыть о белой обезьяне, я остаюсь в ситуации «двойной мысли», где «делай» означает «не делай» — и наоборот. «Да» подразумевает «нет», а «вкл.» — «выкл.». Тут приходит Дзэн и спрашивает: «Если вы не можете удержаться от мысли о белой обезьяне, вы что, вспоминаете о ней специально?» Иными словами, имею ли я намерение иметь намерение; нарочно ли веду я себя нелепо? Тогда я вдруг понимаю, что само моё намерение — спонтанно; что моё контролирующее я — «эго» — представляет собой творение моего неконтролируемого или естественного я. В этот миг всем уловкам «эго» приходит конец: оно исчезает, попав в свои собственные сети. Я вижу, что не быть спонтанным просто невозможно. Ведь то действие, от которого я не могу удержаться, я выполняю спонтанно, а поскольку в то же самое время я пытаюсь его контролировать, постольку отношусь к нему как к выполненному по желанию. Как сказал бы мастер Дзэн, «теперь вам не остаётся ничего иного, как хорошенько посмеяться».
В этот миг изменяется вся система ума, и я оказываюсь в каком-то новом мире, но почему-то ясно ощущаю, что был в нём всегда. Стоит мне осознать, что моё умышленное и целенаправленное действие происходит спонтанно, «само собой», так же, как дыхание, ощущение или восприятие на слух, я тут же разрываю замкнутый круг усилий быть естественным. Никакого противоречия больше нет: сама «попытка» и есть естественность. Исчезает чувство принуждённости, скованности и «задавленности». Выходит, что я был увлечён схваткой, в которой одна моя рука сражалась с другой, и совсем забыл, что обе руки принадлежат мне. Преграда спонтанному действию рухнула, когда обнаружилось, что усилия ни к чему. Как мы видим, открытие, что и произвольные, и непроизвольные действия ума происходят одинаково спонтанно, может быстро положить конец фиксированному дуализму между умом и миром, познающим и познаваемым. Новый мир, в который я попадаю, насквозь прозрачен благодаря своей свободе от запретов. Кажется, что я сам стал как бы пустым пространством, в котором всё и происходит.
В этом и состоит смысл таких часто повторяемых утверждений как: «все существа с самого начала находятся в нирване», «всякий дуализм — ложная выдумка» «обычное сознание и есть Дао», так что нечего и стремиться к гармонии с ним. Говоря словами Чжэн-Дао-ке:
Человек, который понял, что невозможно отступить от Дао, становится беззаботным, подобно герою стихотворения Сюань-чэ, который:
Человек перестаёт стараться быть естественным, когда понимает, что в этом нет нужды, — и тогда в неожиданный момент эта естественность приходит сама собой. Наставники Дзэн часто вызывают это состояние с помощью особого приёма: не отвечая на вопрос ученика, они ждут, пока тот отвернётся, и когда он уже готов уйти, вдруг окликают его по имени; он, естественно, оборачивается: «Да?» — а учитель восклицает: «Вот оно!»
Западному читателю может показаться, что всё это — нечто вроде пантеизма, попытки снять противоречия с помощью утверждения, что «всё есть Бог». Но с точки зрения Дзэн такой подход как раз и далёк от подлинной естественности, ибо нуждается в специально созданной теории — «всё есть Бог» или «всё есть Дао». Дзэн упраздняет эту искусственную теорию, показывая, что она так же излишня, как и все прочие. Человек не достигнет спонтанной жизни тем, что будет повторять какие-то мысли и утверждения. Он достигнет её, когда осознает, что все эти способы ни к чему. Все средства и способы реализации Дао Дзэн называет «ногами змеи» — т. е. совершенно лишними приспособлениями.
Строгому рационалисту, конечно, может показаться, что вывод, к которому мы пришли, есть чистый абсурд, — что отчасти и верно. С буддийской точки зрения реальность как таковая не обладает смыслом, ибо не является знаком, указывающим на нечто вне себя. Соприкоснуться с реальностью — с «таковостью» — значит выйти за рамки кармы, за рамки последовательного действия, и вступить в жизнь, лишённую какой бы то ни было цели. Но для Дзэн и для даосизма это и есть подлинная жизнь вселенной, каждое её мгновение самодостаточно и не нуждается в том, чтобы оправдываться какой-то внешней целью.
Выражаясь словами из «Дзэнрина»:
Видящий это подобен двум друзьям из другого двустишия «Дзэнрина»:
Для даосского умонастроения в жизни бесцельной, пустой — нет ничего угнетающего. Напротив, она созвучна свободе облаков и горных ручьёв, бродящих повсюду, цветам в недоступных ущельях, красоту которых никто не видит, и океанскому прибою, вечно омывающему прибрежный песок.
Следует также учесть, что опыт Дзэн носит характер скорее вывода, чем посылки. Он никак не может служить первым шагом для создания этической или метафизической системы, ибо выводы скорее ведут к нему, чем вытекают из него. Подобно «Блаженному Видению» в христианстве, это есть «которое того которого, у которого уже нет которого» — подлинный конец, а не средство для достижения какого-то иного конца. Философам трудно согласиться с тем, что процесс мышления, как и варка яйца, не может продолжаться до бесконечности. Пытаться свести опыт Дзэн в формулу «всё есть Дао», а затем начать её анализировать и делать из неё выводы — значит совершенно не понимать Дзэн. Как распятие Христа — это «соблазн для иудеев (моралистов) и безумие для эллинов (рационалистов)». Сказать, что «всё есть Дао» — значит почти выразить суть, но в тот самый миг, когда кажется, что её уже постигаешь, слова вдруг рушатся и откровение превращается в околесицу. Ведь здесь мы находимся у самой границы слов, и они лопаются, как мыльные пузыри, потому что указывают на нечто, находящееся вне их, а здесь нет ничего «вне».
Из опыта, что «все вещи принадлежат единой «Таковости», нельзя делать посылку для создания этической системы всеобщего братства. И Дзэн далёк от этой ошибки; Юань-у, например, говорит прямо противоположное:
Если ты настоящий мужнина, ты можешь свободно угнать вола у крестьянина или отнять пищу у голодного. [8–3]
Это только значит, что Дзэн начинается по ту сторону моральной позиции, санкции которой черпаются не из самой реальности, а из взаимного соглашения человеческих существ. Ведь при попытке их универсализировать или абсолютизировать, с точки зрения морали оказывается невозможным само существование: мы не можем прожить и дня без того, чтобы не погубить жизнь других существ.
Если считать, что Дзэн играет ту же роль, что на Западе — религия, естественно возникает желание проследить логическую связь между центральным переживанием и прогрессом в человеческих отношениях. Но это как раз и значит ставить телегу впереди лошади. Куда вернее считать, что подобного рода опыт или образ жизни является целью высокоразвитых человеческих отношений. В культуре Дальнего Востока проблемы человеческих взаимоотношений являются областью скорее конфуцианства, чем Дзэн, но начиная с династии Сун, Дзэн последовательно поддерживал конфуцианство и в Японии был основной силой, внедрявшей в жизнь его принципы. Это было в интересах Дзэн, ибо он стремился к созданию культурной матрицы такого типа, где он мог бы процветать, не вступая в конфликт с социальным порядком. А конфуцианская этика, не претендуя на божественный или абсолютный характер, открыто провозглашала себя человеческой и относительной.
Хотя по существу Дзэн глубоко «непоследователен», — его опыт даёт последствия в том смысле, что может с пользой применяться в любой из возможных сфер человеческой деятельности. И где бы он не применялся, он на всём оставляет свой безошибочный след. Характерные признаки спонтанного поведения ощущаются и в мо-чжи-чю — ‘иди вперёд, не колеблясь’, и в у-вэй, которое здесь можно перевести как ‘бесцельность’, и в у-ши — т. е. отсутствия притворства, или простоте.
Хотя Дзэн не предписывает действиям никакой определённой направленности, так как не имеет ни цели, ни мотивов, он, не колеблясь, обращается к тому делу, которое возникает перед ним как необходимое. Сознание, функционирующее без затора, без колебаний между альтернативами, называется мо-чжи-чю, и в обучении Дзэн много места занимают упражнения, когда ученика ставят перед дилеммой, которую он должен решить, не застревая на обдумывании и «выборе». Его реакция на ситуацию должна быть мгновенной — и следовать за вызовом, как звук за хлопком ладоней, как искра за ударом кремня. Ученик, не привыкший к такой реакции, сначала теряется, но со временем, уверовав в своё «изначальный» или спонтанный ум, он начинает реагировать легко и мгновенно, да и сами его ответы становятся на редкость меткими. С ним происходит то же, что бывает у профессиональных клоунов, мгновенно импровизирующих остроты в ответ на любую ситуацию.
Беседа наставника с учеником может начаться с вопросов о простейших вещах, и ученик будет отвечать на них самым естественным образом. Но вдруг учитель спросит: «Когда из ванной вода уходит в водосток, она течёт по часовой стрелке или против?» И если ученик остановится, поражённый этим вопросом, и начнёт припоминать, как же это происходит, наставник крикнет: «Не думай! Действуй! Вот так!»— и покажет рукой в воздухе. Или же, — что менее эффективно — он скажет: «До сих пор ты отвечал на вопросы вполне свободно и легко, почему сейчас ты в затруднении?»
Ученик тоже может «поймать» учителя, и можно себе представить, как в прежние времена, когда обучение Дзэн ещё не приняло столь официального характера, члены дзэнской общины забавлялись, расставляя друг другу ловушки. До некоторой степени эти отношения сохранились и в наши дни, хотя теперь сандзэн, т. е. беседа, в которой задаётся коан и получается на него ответ, происходит в обстановке торжественной. Покойный Судзуки Роши, угощая чаем двух монахов из Америки, вдруг небрежно спросил их: «А что вам, господа, известно о Дзэн?» Один из гостей тут же кинул свой сложенный веер в лицо учителю. В тот же миг наставник слегка отклонился в сторону, и веер пролетел мимо и разорвал бумажную занавеску содзи позади него. А учитель залился серебристым смехом.
Однажды весьма агрессивный монах из Ничирена приставал к Банкею, утверждая, что не в силах понять ни слова из его речей. Учитель попросил его подойти поближе. Монах выступил на шаг вперёд. «Ещё ближе» — сказал Банкей. Тот сделал ещё шаг. «Как хорошо вы меня понимаете!»— сказал Банкей. [83, с.123] Это значит, что наш организм естественным образом производит самые удивительные и сложные комплексы действий без малейших колебаний и размышлений. Сознательная мысль сама опирается на спонтанное функционирование системы организма как целого, так что для «я» просто нет иного выхода, как целиком положиться на его работу. «Я» — это и есть его работа.
Дзэн, однако, не сводится к культу импульсивного действия. Смысл принципа мо-чжи-чю не в том, чтобы ликвидировать рефлексирующую мысль, а в том, чтобы ликвидировать блокировку в мыслях и в действиях. Освобождённый ум сможет каждый раз реагировать с лёгкостью мячика, летящего в пене горного потока, и стать «мыслями, следующими друг за другом без задержки». Это нечто близкое психоаналитической технике «свободных ассоциаций», которая призвана удалить помехи, препятствующие свободному излиянию мыслей из подсознания. Ведь есть тенденция путать «блокировку» — чисто отрицательный механизм — с размышлением над ответом. Различие между ними легко вскрыть на примере такой чисто мыслительной операции, как сложение чисел. При сложении некоторых цифр, например, 8 и 5 или 6 и 7, многие люди ощущают какое-то затруднение, замедляющее подсчёт. И так как оно мешает и раздражает, человек пытается помешать самой блокировке и попадает в состояние дёрганья и колебания, подобное испорченной системе обратной связи. Простейший выход в такой ситуации — не обращать внимания на затор и не стесняться стеснения. Если человек не препятствует блокировке, она автоматически исчезает. Это как езда на велосипеде. Если тебя начинает клонить влево, ты не станешь, сопротивляясь падению (т. е. блокировке) поворачивать руль направо; ты повернёшь его налево, и равновесие восстановится. И, конечно, это тот же самый принцип, что применялся для выхода из противоречия «усилий быть естественным»: принимай само усилие за естественное, не сопротивляйся блокировке.
«Блокировка» является, по-видимому, наиболее точным переводом дзэн-буддийского термина нянь как он употреблялся в сочетаниях у-нянь — ‘без мысли’, или, точнее ‘без вторичной мысли’. Такуан подчёркивает, что это и есть истинное значение буддийского термина «привязанность», когда, например, говорят, что Будда свободен от мирских привязанностей. Это ведь не значит, что он «каменный Будда», — лишённый чувств, эмоций и ощущений голода и боли. Это только означает, что у него нет блокировки ни на что. Характерно, что Дзэн свойствен стиль действия, сильно окрашенный чувством полной самоотдачи. Дзэн «вкладывается» во всё, свободно и целиком, и действует самозабвенно и без оглядки. Он не смешивает духовность с размышлением о Боге во время чистки картошки. Духовность Дзэн — как раз в том, чтобы просто чистить картошку. Говоря словами Линэ-чжи:
Когда пришло время одеваться, оденься. Когда надо идти — иди. Когда надо сесть — садись. Забудь совсем о достижении состояния Будды. Ты говоришь, что достиг полной власти над своими шестью чувствами и над всеми своими поступками, но я считаю, что всё это создаёт карму. Искать (природу) Будды и искать Дхарму — тоже означает создавать карму, которая ведёт в ад. Стремиться стать Бодхисаттвой, — тоже означает создавать карму, так же как изучать сутры и комментарии к ним. Будды и патриархи — это люди, свободные от подобной искусственности. Повсюду говорят, что есть Дао, которое следует культивировать, и Дхарма, которую следует исполнять. Какое ещё Дао следует, по вашим словам, культивировать? Какую Дхарму — исполнять? Чего не хватает вам в том, как вы функционируете прямо сейчас? Что вы хотите добавить к тому, что вы уже есть? [5–1: 4:6, 1 1-12, 12]
Как говорит другое двустишие «Дзэнрина»:
Это и есть свойство у-ши — естественность без малейших устремлений или ухищрений к тому, чтобы быть естественным, без мыслей о Дзэн, Дао или Будде. Бороться с этими мыслями не следует — они отпадут сами собой, когда выяснится их ненужность. «Он не задерживается там, где есть Будда, а там, где Будды нет, он идёт вперёд не останавливаясь». Или вновь цитируя «Дзэнрин»:
Как «рыба плавает в воде, но не помнит о воде», как «птица летает по ветру, но не знает о ветре», так истинному дзэн-буддисту нет нужды «поднимать волны, когда не дует ветер», некстати притягивать религию или духовность, как нечто высшее и лучшее, чем сама жизнь. Поэтому мудрец Фа-юн перестал получать приношения цветов от птиц после того, как встретился с Четвёртым Патриархом: его святость уже не «торчала на виду, как больной палец». О таком человеке «Дзэнрин» говорит:
Его никто не замечает, потому что он сам не замечает себя.
Часто говорят, что человек, цепляющийся за своё «я», живёт как бы с постоянным шипом в теле, а буддизм — это другой шип, с помощью которого извлекается первый. Когда же шип вытащен, оба шипа выбрасывают. Но как только буддизм, философия или религия становятся средством обретения духовной безопасности, новым способом цепляния за своё «я», то оба шипа сливаются в один — и как их тогда вытащить? Получается, как говорит Банкей, «смывание крови кровью». Поэтому в Дзэн нет «Я», нет Будды, за которых можно уцепиться; нет добра, которое можно приобрести, и зла, которого следует избегать; нет мыслей, которые нужно искоренять, и ума, который нужно очищать, нет ни тела, которое погибает, ни души, которая спасётся. Одним ударом вдребезги разбивается вся эта конструкция из абстракций.
Как говорит «Дзэнрин»:
Об этом «едином мече» Линь-чжи сказал:
Если человек станет культивировать Дао — Дао не будет действовать — со всех сторон, соревнуясь друг с другом, поднимутся злые силы. Но стоит обнажиться мечу мудрости (праджни), как все они исчезнут. [5:1, 4:1 3]