Можно сказать, что сказы-дастаны, и большие повести, и маленькие — типа вставной новеллы, примыкающей к большому дастану (например, сказание о Шируйе и Ширин — жене Хосрова, сказание о Барбеде — певце-музыканте Хосрова и др.), вплетены в основную ткань повествования, но не являются композиционной основой поэмы.
Само повествование, развертывающееся перед нами как бесконечная лента, в многочисленных, связанных между собой эпизодах, порой объединенных в пределах одного «большого» или «маленького» дастана и является основой «Шахнаме», а отдельные эпизоды — составными элементами этой ткани-основы.
В тексте рукописей и печатных изданий «Шахнаме» имеются многочисленные заголовки и подзаголовки разделов, глав, фрагментов. Отмечаются все пятьдесят царствований с указанием срока правления каждого владыки Ирана; отмечаются сказы-дастаны; внутри этих сказов имеются еще и условные подзаголовки («Письмо Заля Саму», «Взятие Кареном крепости Эланан-деж», «Третий бой Ростема с Сохрабом» и т. п.).
Если, анализируя содержание «Шахнаме», мы поставим вопрос о внутреннем делении поэмы на части, основанием такого возможного деления окажется соотношение моментов исторических с неисторическими. В конечном счете — это соотношение книги с источниками или, точнее сказать, с предисточниками Фирдоуси.
«Шахнаме», казалось бы, с легкостью могла быть разбита на две основные части: историческую и легендарную, доисторическую. В действительности провести подобное деление не так легко. Легенды переплетаются в поэме с исторической действительностью так, что подчас невозможно установить необходимую грань, отделяющую их друг от друга.
Отнюдь не следует думать, что это объясняется поэтической вольностью Фирдоуси или самим жанром поэмы. «Шахнаме», будучи поэтическим произведением, как было сказано, в своей основе есть версификация исторического свода, поэтическая история Ирана. В поэме находят отражение исторические представления современников Фирдоуси. Так же, в основном, представляли историю Ирана и последующие поколения, вплоть до рубежа феодальной эпохи, т. е. почти до середины XIX в.
Как историческую твердо можно выделить только часть поэмы, касающуюся династии сасанидов. Только здесь налицо историческая последовательность развития событий, соответствие имен и основных фактов. Сасаниды (исторически — 226—651 гг. н. э.) — последняя из четырех династий владык Ирана, о которых идет речь в «Шахнаме». Гибелью последнего представителя этой династии, Йездегерда III заканчивается поэма.
Предшествовавшему мимолетному, но блестящему историческому периоду — македонскому завоеванию Ирана и империи Александра — Фирдоуси посвящает около 2000 бейтов (точно: 1949 основных бейтов в издании Вуллерса — Нафиси). Это больше среднего объема дастана (1000—1500 бейтов) и уступает (не считая огромных, но с включением ряда вставных дастанов, царствований Кей-Кавуса и Кей-Хосрова) только разделам о Хосрове-Ануширване (4526 бейтов), Гоштаспе (4414 бейтов), Хосрове-Первизе (4125 бейтов), Бехраме-Гуре (2600 бейтов), Сиявуше (2764 бейта) и сказу о двенадцати (2529 бейтов). Казалось бы, исторический образ Александра должен найти отображение и в версифицированной истории Ирана. На самом деле — это один из наименее историчных, насыщенный легендами и фантазией раздел «Шахнаме». Александр представлен не завоевателем, а законным владыкой Ирана — последним кеянидом. В средневековой мусульманской историографии вообще даны не действительные черты и факты, а эллинистический «роман об Александре» (основная обработка так называемого «Псевдокалисфена») с вариантами местных, специфически иранских и мусульманских легенд. И здесь налицо непримиримое противоречие между персидско-зороастрийской и мусульманской тенденциями в освещении образа мирового завоевателя, противоречие, отраженное в «Шахнаме».
Таким образом, в разделе об Александре-Искендере мы видим только известную всем общую схему событий и несколько исторически звучащих имен: Дара (Дарий), Фейлекус (Филипп), Русталис (Аристотель), Фур (Пор — индийский царь).
В «Шахнаме» нет упоминания об ахеменидах, исторических предшественниках парфян-аршакидов, селевкидов и Александра. Их место занимают кеяниды, династия, последним представителем которой оказался сам Искендер-Александр, а родоначальником — связанный происхождением с мифическими пишдадидами — Кей-Кобад, лицо, явно неисторическое, как и его преемники Кей-Кавус и Кей-Хосров. Эти первые кеяниды в «Шахнаме» выступают до появления Зороастра, что исключает возможность их сопоставления с ахеменидами. Высказывались предположения, что кеяниды могут быть сопоставлены с древними царями Бактрии.
Кеяниды — перс, кейаниан, т. е. «владыки Ирана, титулуемые кей». Их всего десять. За Кей-Кобадом, Кей-Кавусом и Кей-Хосровом (о них говорится еще в Авесте) следуют: Лохрасп, Гоштасп, Бехмен, Хомай (дочь и супруга Бехмена), Дараб и его сыновья Дара[б] II и Искендер. С Гоштаспом связано появление пророка Зердешта (Заратуштры-Зороастра), с Дарабом II — македонское завоевание. Бросается в глаза отсутствие упоминания о Кире, Камбизе, Ксерксе, что одно уже делает невозможным отождествление кеянидов с ахеменидами. Кажущаяся возможность сопоставления Гоштаспа с отцом Дария I Гистаспом-Виштаспой (покровителем Зердешта), на деле отпадает, равно как и сопоставление Дарабов-Кеянидов с Дариями-Ахеменидами. Единственно в некоторых моментах Бехмен с прозвищем «Долгорукий» (Дараздаст) сопоставляется с ахеменидом Артаксерксом («Макрохейр» — у греческих авторов, Longimanus римских и даже некоторых арабоязычных). Это совпадение лишний раз подчеркивает невозможность общего сопоставления исторических «ахеменидов» с кеянидами «Шахнаме».
Таким образом, кеяниды должны быть отнесены к героической части поэмы. Основа рассказов о кеянидах — восточные народные сказания, ставшие со временем общеиранским достоянием. Но в повествовании о последних представителях династии мы впервые находим западноиранские сказания и мотивы. Это и естественно, потому что история кеянидов все же смыкается с историей ахеменидов — персидской (из Фарса) западной династии. Первые кеяниды могут быть более четко сопоставлены с исторической жизнью восточного Ирана и Средней Азии, а не мидо-персидского запада. «История» Сиявуша в сопоставлении с новыми археологическими данными утверждает нас в этом предположении, равно как и отмеченный выше, но мифический в целом, характер упоминаний о кави в Авесте и пехлевийских комментариях.
Что касается истории Искендера, то она находится, как было отмечено, вне общего цикла эпических сказаний Ирана.
Предшествующая кеянидам, первая в «Шахнаме» династия владык Ирана, именуемая описательно — пишдадиды (пишдадиан), по-видимому, в смысле «основоположники справедливости». Это десять царей от Кеюмарса до, не менее туманного, Гершаспа. В «Шахнаме» они все представлены людьми, хотя и обладают еще чертами мифологических персонажей. По существу, в рассказах Фирдоуси о первых царствованиях дается картина постепенного перехода иранцев (человечества вообще?) от первоначальной животной дикости к началу цивилизации, которая, впрочем, вскоре оказывается и вершиной, так как, упомянув в первых рассказах о ношении барсовой шкуры, о добывании огня, о приручении домашних животных, автор в описании царствования Джемшида — «золотого века» — перечисляет все элементы цивилизации и культуры. Ведь после Джемшида ни о каком поступательном движении человечества на пути общего развития в «Шахнаме» не говорится. Если есть периодические колебания, приливы и отливы, то только в сфере морально-этической (периоды справедливости и тирании), а также внешне- и внутриполитической.
Интересно отметить, что, если пехлевийские и арабские источники, в общем согласно с данными «Шахнаме» называют «первым царем Ирана» Кеюмарса (иногда с вариантом-уточнением: Кеюмарс — первочеловек, родоначальник, Хушенг—первый царь), то в поздних зороастрийских источниках (впрочем, явно базирующихся на каких-то древних преданиях) говорится о предшественниках Кеюмарса — царях-пророках, даже о четырех династиях, ему предшествовавших.
Подобные представления связаны с зороастрийскими схоластическими построениями — теорией «циклов» (периодов, исчисляемых астрономическими цифрами столетий). В каждом цикле появляется особое поколение — народ, завершающий круг развития и оставляющий в конце цикла пару людей, воспроизводящую поколения следующих циклов. Так, по свидетельству «Дабистана» (пехлевийская книга, компиляция позднего мусульманского периода) видно, что происхождение человечества, собственно говоря, терялось в несчетных глубинах истекших столетий. Предания говорят о некоем Мехабаде и его жене (очевидно оставшихся от предшествующего, уже вполне неведомого цикла) — родоначальнике последующих поколений первобытных людей, обитавших в состоянии первоначальной дикости в расселинах скал и в пещерах. Мехабад, представляющийся в ореоле царя-первопророка, следуя «божественному указанию», просветил людей «истинной верой» (в Йездана), организовал их в общество, научил культуре земли, скотоводству, строению жилищ, началам искусства и ремесл...
Время правления его преемников рисуется «золотым веком» человечества, но последний, тринадцатый потомок Мехабада — Азерабад отказался от власти и стал отшельником...
Отсутствие власти царя-пророка привело к смутам, моральному разложению людей, которые постепенно, то возрождаясь с появлением каждой новой династии, то вновь падая, вернулись в первоначальное животное состояние.
Наконец, по воле и милости Йездана был призван к власти Гельшах (гель — глина, прах) Кеюмарс, положивший начало новому циклу под эгидой преемников его — гельшахидов (гельшахиан), в свою очередь распределяющихся на знакомые нам по «Шахнаме» династии пишдадидов, кеянидов, ашканидов и сасанидов.
Это искусственное, книжное построение кастовой жреческой мудрости позднего (сасанидского) зороастризма не нашло отражения в «Шахнаме», равно как и в народном предании.
Исторические моменты можно найти на протяжении всей поэмы, в том числе и в древнейших, так называемых мифологических разделах-царствованиях. Так, разве в основе мифологического образа Зохака и его тысячелетнего царствования-тирании не лежит народное воспоминание о семитическом ассирийском владычестве над территориями западного Ирана? Или в более позднем образе кеянида Кавуса разве не отразилось исторически реальное распространение политического влияния царей — кави — востока на запад Ирана? Так что все дело, конечно, в степени историчности, в соотношении повествования «Шахнаме» с фактами реальной истории.
В этом плане тройное деление «Шахнаме» на части может быть обосновано, тогда как упомянутое двойное деление не могло бы быть с достаточной четкостью проведено.
Фирдоуси, конечно, передает не миф или легенду, а в конечном счете, основанное на них историзованное представление источников, но, несомненно, что эти, иногда отдаленные предисточники определяют и существо и, в значительной мере, форму повествования и даже язык поэта.
Явно выступает мифическая основа повествования о первых царях — пишдадидах: Кеюмарсе, Хушенге, Тахмуресе, Джемшиде, Зохаке, Феридуне, отчасти и Менучехре. И в первоисточниках — яштах и гатах Авесты — мы находим прототипы имен и образов, а иногда и факты, так или иначе отраженные в поэме. С этими мифическими в основе образами поэмы, естественно, связываются некоторые предисторические представления, в общем виде сохранившиеся в народной памяти: смутные воспоминания о миграциях, о «золотом веке», о войне и мрачном периоде чужеземной тирании и т. п. Несмотря на отдельные реальные моменты, все же главное здесь — мифологическая основа повествования и характера героев. Таким образом, сверхъестественное, чудесное сочетается в «Шахнаме» с элементами реальными — черта, общая для всей поэмы, характерная для ее стилевого своеобразия.
Уже в эпизодах, относящихся к царствованию Менучехра, меняется характер повествования и образы действующих лиц — героев поэмы. Если раньше, в мифологической части, основной фигурой событий был сам царь, олицетворяющий собою Иран, то теперь царь часто остается лишь формальным представителем единства страны, а на первое место в действии выходят богатыри-«вассалы», образы которых порой затеняют даже самого «владыку Ирана».
Борьба Ирана и Турана представлена (но не заменена) в героической части «Шахнаме» борьбой иранских и туранских богатырей. За богатырями стоят еще аморфные, но уже присутствующие в поэме массы.
Некоторые действующие лица эпопеи и здесь имеют свои прототипы в Авесте: цари-кеяниды (Кей-Кобад, Кей-Кавус, Кей-Хосров и др.), герои (Сам, Исфендиар, туранец Афрасиаб и др.), но самых славных и основных имен героической части (Заля, Ростема, Сохраба и т. д.) в Авесте не найти.
В былинно-героической, эпической части поэмы, иные предисточники: не мифы, а народные сказания-былины, отразившие и реальные в далеком прошлом события и реальных некогда героев, участников этих событий. Образы некогда живых людей с течением веков теряли индивидуальные черты, превращались в обобщенные народно-эпические образы. И не только отдельные образы народных героев, а даже целые сказания и циклы легли в основу поэмы Фирдоуси.
Среди таких циклов особое место занимают так называемый систанский цикл о героях Систана: Саме (Гершаспе), Зале, Ростеме, его сыновьях (Сохрабе, Фераморсе и др.) и внуках.
Систан (Сеистан) — древняя Сакастана, страна саков. Саки (т. е. скифы) заняли территории по низовьям реки Хильменд в глубокой впадине географического Ирана (современный Систан разделен политической границей Ирана и Афганистана).
Саки принесли свои предания, постепенно оформившиеся в особый цикл. Сам-Гершасп и его внук Ростем — основные образы цикла. В «Шахнаме» образ Сама не получил полного отражения, но ему посвящена особая примыкающая к «Шахнаме» поэма Асади Тусского «Гершасп-наме» (XI в.). Образ же Ростема стал основным в «Шахнаме». С ним связано около трети всей поэмы Фирдоуси. О рождении Ростема повествуется в начале эпической части, а смерть Ростема в «Шахнаме» знаменует собой как бы конец героического былинного периода.
Саки, обосновавшись в Иране и в известной мере территориально обособившись, все же вошли в круг объединенных иранских империй: ахеменидов (VI—V в. до н. э.) и сасанидов (первые века н. э.). Равным образом и богатейший систанский цикл влился в общий цикл иранских (преимущественно восточно-иранских) сказаний.
Идея единства Ирана, в идеале Ирана сасанидов, определенно проведена в поэме Фирдоуси. Полностью сохранить цикл легенд и сказаний о Саме-Гершаспе означало бы создать образ, затмевавший «Владыку Ирана» Менучехра, а, следовательно, противоречащий принципиальной установке поэмы. Поэтому образ Сама как, «мирового богатыря» остался в «Шахнаме» как бы не раскрытым и противоречивым. С одной стороны, Сам подчиняется своему «суверену» Менучехру, с другой — подчеркивается фактическая самостоятельность Систана, а его владыка Сам выступает как опекун отнюдь не малолетнего и не нуждающегося в этой опеке Менучехра.
В развитии образа Ростема, не только «мирового богатыря», но и верного вассала своего не всегда достойного суверена Кей-Кавуса, которого он явно затмевает, сказалась тоже систанская тенденция. Восхваление Ростема за счет снижения образа Кей-Кавуса — это не личная обработка поэта, а тенденция, закрепленная в источниках Фирдоуси.
Былинно-героическая, собственно эпическая часть «Шахнаме» одновременно и наиболее изучена и наиболее широко известна. Она включает все подвиги Заля, Ростема, Исфендиара, такие — с мировой славой — эпизоды, как «Ростем и Сохраб», «Заль и Рудабе», «Бижен и Мениже», «Сказ о Сиявуше» и многие другие и выделяется как законченное целое, своего рода богатырская симфония Фирдоуси. Хронологически события этой части укладываются в рамки от правления последних пишдадидов до воцарения первых кеянидов. Появлением Заратуштры, религиозными войнами (новый аспект борьбы Ирана и Турана) и гибелью Ростема и Исфендиара, излюбленных героев народных сказаний, заканчивается эта часть.
Иная, былинно-героическая основа повествования Фирдоуси определяет и его характер, оформление и некоторые стилевые приемы автора.
В противоположность «мифологической» части, герои здесь не только цари, но даже чаще всего не цари. Персонажи былинной части — не мифические существа, а люди, обладающие сверхчеловеческой, но не сверхъестественной силой. Так, Ростем имеет силу слона. Однако он лишен способности перевоплощаться, делаться невидимкой и т. п.
Чудесное, фантастическое здесь сочетается с реалистическим, что характерно для народного творчества. В мире народной фантазии рядом с героями живут и действуют и демоны, и пери, и чудовища-драконы и т. п. Ростем борется с дивами и одолевает их силой, отвагой, умом, хитростью. В его жизни, как и прежде в жизни его отца Заля, важную роль играет чудесная птица Симорг. Но какая разница в «воспитателе» Заля Симорге и «воспитательнице» Феридуна корове Бермайе! Последняя — туманный мифический образ, а Симорг — прямо чудесная птица народных сказаний, сказочный добрый гении рода Сама. Чудес в эпической части много, но они как бы< подчеркивают реальную человеческую сущность героев повествования.
Началом последней исторической части «Шахнаме», по нашему мнению, следует считать раздел об ашканидах (аршакидах). Хотя-здесь всего 22 бейта посвящено аршакидам (и вместе с тем, историческим селевкидам), а перечисление нескольких имен не дает еще оснований для сопоставления событий поэмы с реальной историей парфянской державы аршакидов, но эти строки не содержат в себе ничего легендарного, а являются точным отражением раннесредневековых представлений об истории парфян. Большая часть раздела повествует о Сасане-Папаке-Ардешире и, независимо от реальности, в основных моментах полностью сопоставляется с историческими данными, как и вся последующая история сасанидов.
Сасанидская — наименее изученная и малоизвестная в целом часть «Шахнаме». В то время как многие эпизоды мифологической и особенно героической части «Шахнаме» пользуются мировой славой, и, можно сказать, популярностью в широких кругах читателей Запада, из сасанидской части знают только некоторые фрагменты сказов про Ардешира, Бехрама-Гура, Хосрова-Ануширвана, Хосрова-Первиза. Даже потрясающий трагический финал эпопеи — арабское завоевание и гибель династии-империи — почти не известен широким кругам.
Надо сказать, что и на Востоке популярность сасанидской части поэмы не сравнима с популярностью, народностью и славой первых двух частей. В сущности говоря, это понятно: во-первых, самая тематика, в которой отразилась сокровищница основных народных сказаний, богатейший былинно-героический эпос народов Ирана и Средней Азии определяет интерес к героической части. Кроме того, блестящая обработка народных эпических сказаний осталась единственной в литературе иранских и других народов Ближнего и Среднего Востока, тогда как чудесные и часто тоже народные сказания, которые мы находим в последней части, кроме Фирдоуси, обрабатывались и позднейшими авторами. Так, циклы легенд и сказаний об Искендере-Александре, Бехраме-Гуре, Хосрове и Ширин, пусть в несколько ином плане, широко известны по гениальным поэмам Низами («Хосров и Ширин», «Семь красавиц», «Искендер-наме») и по блестящим обработкам тех же сюжетов Хосрова-Дехлеви (XIII—XIV в. — в Индии), Джами и Навои (в XV в. — в Герате) и многих других талантливых и широко известных соперников Низами-Хосрова.
В науке неоднократно ставился вопрос о том, что по сравнению с первыми частями, последняя часть «Шахнаме» бедна и слаба. Объяснялось это упадком таланта автора, глубокого старца, исчерпавшего якобы себя и привычной рукой штампующего без порыва и вдохновения завершающие главы эпопеи.
Надо прямо сказать, что для такого рода предположений, а тем более заключений, не имеется никаких оснований. Ведь отдельные разделы последней сасанидской части могли быть написаны раньше некоторых хронологически более ранних эпических сказаний, следовательно, старость поэта здесь не при чем. Кроме того, сасанидская часть «Шахнаме» отнюдь не придаток, округление, концовка всей книги, а ее существенная, столь же органическая, как и первые две, часть, а в композиционном плане, может быть, и кульминация поэмы. Так, если центральной фигурой и излюбленным героем поэмы (и самого автора) можно считать Ростема, то государственным идеалом поэта, воплощением образа идеального правителя является не столько Феридун или Джемшид, сколько сасанид Хосров (Кисра) Ануширван. Правлению Ануширвана посвящено 4526 бейтов поэмы (максимальный объем раздела — царствования). И вообще историческая (сасанидская) часть «Шахнаме» объемом свыше 18 ООО бейтов, (несколько более одной трети всей поэмы), разумеется, не может быть сочтена дополнением, придатком к основному повествованию. Все же изучена эта часть гораздо менее, чем мифологическая и героическая, и для развернутых окончательных суждений еще слишком мало оснований.
Но для понимания поэмы Фирдоуси в целом необходимо и важно изучать сасанидскую часть «Шахнаме». Разумеется, историческая часть имеет свои особенности как внутренние (специфика содержания), так и внешние (язык, стиль), объясняемые в основном характером источников и предисточников Фирдоуси. В целом твердые рамки и схемы официальных исторических хроник ограничивали полет его творческой фантазии; отсюда сухость и однообразие отдельных эпизодов (отражение в версификации официальных штампов и стиля). Но ведь, с другой стороны, некоторые эпизоды блестяще развернуты Фирдоуси и насыщены народно-эпическими и лирическими элементами, что делает их достойными сравнения со ставшими классическими эпизодами первых частей.