Когда-то, еще совсем недавно, я его любила. Любила по-детски искренне и без расчета на взаимность. Любила живописные склоны Днепра с золотым блеском куполов Киево-Печерской лавры, его тихие улицы и уютные кафешки, манящие запахом кофе и добродушными улыбками молоденьких официанток, любила монументальные здания Крещатика, поражающие своей мощью и силой, и ухоженные парки, утопающие в цветах, и Родину-мать, величественно возвышающуюся над городом-героем как символ его несокрушимости.
В нем мне было комфортно, по-домашнему тепло и уютно. Но моя любовь, живущая в каждом уголочке моего сердца и, как мне казалось, обреченная на вечность, оборвалась и в одночасье разбилась в дребезги… Осталась только боль, которая неустанно преследовала меня и усиливалась с каждой секундой, с каждой минутой, с каждым часом пребывания в нем, городе, казавшимся мне когда-то лучшим в мире.
Киев стал леденяще холодным и чужим летом 2014-го. В самый разгар войны. Через пару дней после приезда из уже израненного и пустынного Луганска я встретила свою старую знакомую, интеллигентную молодую женщину с ученым званием и степенью, которая на мой рассказ о пережитых ужасах войны и сотнях погибших украинских солдат и мирных жителей (тогда по официальной версии речника ВСУ их были единицы) заявила, улыбаясь: «Напевно, за ради очищення нації потрібні й такі жертви…». Слова молотом ударили в висок и застыли немым вопросом: «Откуда такой цинизм и бесчеловечность?»
А еще был молодой человек в трамвае, который живо обсуждал с кондукторшей, блондинистой теткой с грязным облезлым «маникюром», ситуацию на Донбассе. «Ну, що ж, Путін забрав у нас Крим, тепер хоче Донбас відібрати, — со знанием дела заявлял справжній патріот. — Люди там, звичайно, нікчемні (рос.), та ЗЕМЛЮ ЖАЛКО». Не знаю, что было написано у меня на лице, когда я обернулась и в упор посмотрела на это ничтожество мужского пола, но замолчал он резко. А еще хотелось увидеть этого «поборника національних інтересів» где-нибудь на передовой в берцах и каске, и не с бутылкой пива в руках, а с автоматом, и не под стук колес трамвая, а под грохот артиллерийских орудий. И там спросить: «Неужели и сейчас тебе только землю жалко?»
И был праздник. Настоящий украинский День независимости. Киев утонул в желто-синем убранстве флагов, зданий, заборов, столбов и даже бордюров. И почему-то никого не смутило, что горожане и гости столицы становятся ногами на цвета символа державы! Вышиванки на ликующих детях, их родителях, седовласых старичках и совсем юных подростках поражали своим количеством и разнообразием цветов и рисунков. А как потрясающе смотрелись веночки — символы девичьей невинности — на свежевыкрашенных головах стареющих киевлянок! Дети, танцующие и поющие на импровизированных концертных площадках, прогуливающиеся по Майдану и Крещатику парочки влюбленных, любопытные туристы — все вокруг излучали всеобщую радость и счастье!
А в это же время всего в 824-х километрах от праздничного действа, в Луганске, уже которые сутки без воды и света, прячась в подвалах от арт обстрелов, продолжали выживать дети и старики, погибали воины ополчения и Вооруженных Сил Украины. А КИЕВ ОТМЕЧАЛ ДЕНЬ НЕЗАВИСИМОСТИ!
Я шла по одному из киевских скверов, печально смотрела на проходящих мимо меня людей и не понимала, КАК ОНИ МОГУТ ВЕСЕЛИТЬСЯ И РАДОВАТЬСЯ, когда рядом горе, смерть, война?! И вдруг из динамика полилась нежная и невероятно трогательная мелодия гимна Киева:
Как душевно звучали эти строки еще не так давно, и какими же неестественными и циничными казались они в августе 14-го. «Мирный сон» Киева, «бархат» его вечеров диссонировал с гробовой тишиной пустынного Луганска, которая регулярно пронизывалась взрывами и грохотом артиллерийских установок. Невольно возник вопрос: почему в стране, которая позиционирует себя как «ЄДИНА КРАЇНА», сотнями погибают люди, среди которых БЕЗЗАЩИТНЫЕ СТАРИКИ И ДЕТИ, а в это же время другая, МИРНАЯ часть Украины беззаботно и весело проводит время? Почему тысячи киевлян тянули на проклятый майдан воду, горячий чай, еду и теплые вещи, заставили поминальными свечами половину Университетской улицы в память о «сакральных жертвах» «Небесной сотни», и никому из них не пришло в голову хотя бы попытаться передать мирным жителям Донбасса воды или хлеба, и провести их любимую «забаву» — поминальну ходу — в память о погибших мирных «сепаратистах» Луганска и Донецка? Почему матери и жены солдат украинской армии под стенами Министерства обороны кричали: «Видайте нашим дітям бронежилети і сучасну зброю», — и ни одна женщина не попросила прекратить эту нелепую братоубийственную войну? Почему благополучные, во многом успешные люди стали бездушными и жестокими?
Ответа найти я так и не смогла. Но для себя поняла одно — нет больше того Киева, нет той Украины, щирої, гостинної, доброї й людяної, которые я так нежно и преданно любила. Наверное, потерялось все на долгом, тернистом пути в Европу.
Но остался Луганск, ставший для меня за это лето ближе и роднее. Остался дом, в который годами вкладывали силы и душу, близкие мне люди, пережившие горе вместе со своим городом и не павшие при этом духом. Я решила вернуться туда, в изнеможденный и настрадавшийся город, который уже стали называть «призраком», «второй Припятью», потому что сейчас для меня более правильно быть здесь, чем в сытом мирном проевропейском Киеве.
Чи зможу я коли-небудь знову тебе полюбити, Києве мій?
Этой знаменитой фразой нас встретила журналистка одного из российских каналов, когда мы с многочисленной толпой возвращались назад, в Луганск, домой… Все, кто стоял в эти дни на границе, выехали в начале лета под звуки первых бомбежек и наблюдали за происходящим со стороны: из интернета, ТВ и телефонных сообщений знакомых, непосредственных очевидцев тех страшных событий. Были ли мы предатели, трусы, беженцы или просто малодушные, теперь сложно сказать, каждый определял для себя свой статус сам. Было ли нам легко все это время? Конечно, нам было несравнимо проще, чем тем, кто остался в блокадном Луганске, но было ли легко в постоянно гнетущей неизвестности?
Я выехала после того, как в школе рядом с маминым домом поселись бойцы (завезли тяжелую технику, по ночам пристреливались, установили в огородах растяжки). Как и многие мы выехали в Крым, в отпуск, переждать, оказалось — на 3 бесконечных месяца.
Особенности национального сострадания про — явились уже на вокзале: бесконечные толпы народа — билетов нет, но по цепочке передается: «Берут всех!» (начальники поездов помогают уехать всем желающим на третьих полках советских плацкартов по 450 грн. за место (при стоимости 90 грн.)). Но все благодарят за сочувствие, особенно 5-й вагон — женщины и дети, чудом вырвавшиеся из осажденного Славянска. Одна из них, с тремя чумазыми изголодавшимися детьми, извиняясь говорит, что все время провела в подвале под бомбежками, у нее с собой только 600 гривен, проводник сочувствующе кивает, забирая деньги, «ничего, берем всех!».
Новое впечатление — прохождение при въезде в Крым украинской таможни: в 40 градусную жару с закрытыми окнами (они просто не открываются от старости) и дверьми нас проверяют 4 часа. Каким-то чудом в вагон прорвалась молодая торговка мороженым, у которой таможенник стал требовать проездной билет, на что она сочувственно за явила: «Тогда проверяйте билеты у всех!».
Крым тоже представляет собой довольно странное зрелище: прежние хозяева уже ушли, а новые еще не вернулись: пустые глаза многочисленных украинских банкоматов, украинские продукты по тройным цена в рублях, брошенные, с остатками мебели пансионаты — украинский сервис по русским ценам! У моря такая же забавная публика: от «свидомых» небедных дончан, ожидающих победы национальной гвардии в теперь уже российском Крыму, до девушек в красных мини- юбках, торгующих скидкой на жилье как для «беженок из Славянска».
Так случилось, что все отдыхающие нашего двора — мои знакомые из Луганска: я и моя мама, моя коллега с сыном, невесткой и двумя малолетними детьми, ее брат с женой и ребенком, их родители, выехавшие из Луганска последним поездом. Поначалу наша встреча воспринимается как летние каникулы, но с развитием событий в Луганске все кардинально меняется. Каждое утро начинается со сводки боев, попыток дозвониться родственникам и знакомым, узнать, как они, поддержать. Зачастую возникают парадоксальные ситуации: сидя на пляже, чудом дозвонишься знакомым, в ответ услышишь: «у нас все хорошо, только нет света, воды и… вот опять стреляют из „градов“, не волнуйтесь, все хорошо, мы побежали в подвал…». Странное чувство: они в подвале и у них все хорошо, а я на пляже — и у меня истерика!
С того момента, как пропала связь, стало еще хуже: каждое утро начинается с поиска новостей в интернете и их совместного обсуждения всем двором. Чтобы хоть как-то отвлечься, бьешь себя по щекам: надо идти на море! На море как на работу, ужас… Вечером тоже никуда не деться. Не греют ни общее застолье, ни прогулки по ночному берегу, ни тоскливые украинские песни таких же как мы теток, распеваемые на пляже вместе со спиртными напитками.
Все это время ты пытаешься определиться, кто ты: гражданин Украины, которой уже нет, трусливый беженец, малодушный временный переселенец? Эти события — крах всей прежней жизни или неповторимый шанс, новые возможности? Самое странное, что ни ты, ни твои друзья по несчастью не могут этого понять, не могут определиться со своим новым статусом, стать хоть на какой-то свой внутренний учет. Держимся одной ментальной фразой «Подождем, как-то будет», но с каждым днем понимаем, что ждать и надеяться — верный способ сойти с ума.
До войны я мечтала жить у моря. Что ж, может это шанс начать другую жизнь? Кажется, что «переходный период» в Крыму — это масса новых возможностей. Пробую поискать работу по специальности. Результатов — ноль. Ни дослужить, ни преподавать нельзя: «нет гражданства, да и „своих“ девать некуда, все на переаттестации (да такой, будто их в космос собираются запускать); можете еще фиктивно выйти замуж…» Нет, спасибо, это уж совсем как-то мерзко… Да, новый Крым — это масса новых возможностей, возможно, но не для таких, как мы, выпавших из обоймы прежней жизни. Все упираются в тот же злосчастный статус — внутренний и внешний. Кончается лето, нужно что-то решать.
Из новостей по-прежнему — только ТВ и Интернет. На сайте «Наш город — Луганск ВКонтакте» видео про городок прошибает до слез… Но есть и другие новости: в воскресенье в наш университет попали снаряды: в новый актовый зал, библиотеку, общежитие, плац … Впервые ощутила, что это совсем близко, реально, стало как-то страшно, что все изменилось, не думала, что буду так сильно скучать по Луганску. Но надежды остаются надеждами…
Заканчивается еще одна неделя, а воз — и ныне там. Надеюсь, что следующая неделя что-то определит и прояснит ситуацию, а пока осваиваю азы садоводства, подрезаю розы, и пытаюсь беречь нервную систему. Ощущение, что я в засаде… Тоскливо, хочется уже определенности. Для успокоения мамы сходила в миграционку: сказали, думайте, как вас оформить. Легко сказать, с мая думаю — никак не надумаю… Сегодня опять все сказали «мы за мир», а как стреляли, так и стреляют. Но решать, как жить дальше, пока не могу… На море уже прохладно, хожу через раз. Стараюсь нырять за уехавших изо всех сил, но море неспокойное, сердитое, как будто надоела я ему. Надеюсь, через неделю попробовать пробраться домой, а потом дам клич остальным возвращаться. Вынужденные каникулы пока продолжаются. Скоро все закончится в какую-то сторону, тогда и будем разгребать.
Наконец, новости с работы: аттестованным сотрудникам в понедельник-вторник явиться в Северодонецк в МВД, для дальнейшего прохождения службы. А кто не появился — никто не виноват. Странно, но после 18 лет службы, я себя среди них не вижу, оказывается, взаимно — меня тоже не видят.
Но все это будет после: дорога по сожженной Новосветловке, и моя разбитая квартира со сгоревшим, не поделенным при разводе холодильником, и рапорт на увольнение, написанный в траве на теплотрассе вместе с такими же сослуживцами при всех званиях и регалиях… А сейчас я стою на Пункте пропуска «Изварино», а впереди — флаг ЛНР и бодрые бородатые парни, проверяющие луганскую прописку в украинских паспортах.
Больше не хочу ничего решать, как будет — так будет. Возвращаюсь в «ЛуганДонию», как выразился бывший министр МВД Луценко, потому что для меня, как и для многих, более честно жить здесь, чем в нынешней «проевропейской» Украине, потому что нам выпал уникальный шанс в середине жизни начать все с начала, определившись, наконец, со своим статусом жителя «Новой страны». И как и для многих, для меня эта «дорога домой начинается с Пункта пропуска „Изварино…“».
Еще раз убедилась, что история идет по спирали, в том числе и история моей жизни. В начале 90-х стала разваливаться страна (СССР). После периода относительного личного благополучия (я — молодой доцент, зам. декана, с хорошей зарплатой, позволяю себе ездить за границу, пусть и в соц. страны по молодежным путевкам) я оказалась ниже плинтуса. Папа кочует по больницам, мама лежачая (начались серьезные проблемы с ногами), я без денег и вечно голодная. Начала сдавать в комиссионку что могла, подрабатывала, где могла. Вроде бы, выгреблась. Перешла в другой вуз, финансово окреп ла. Снова стала позволять себе ездить за границу (уже подальше, в Турцию и Грецию), баловать себя разными вкусностями, ходить в достаточно дорогой салон на стрижку, на массаж, пить итальянские и испанские вина. И, на тебе, приехали!
Снова разваливается страна, снова лежачая (на этот раз абсолютно неподвижная) мама, снова нет денег. Только еще добавились новые факторы, как плюсы, так и минусы. Минусы: нет работы; весьма неопределенная политическая перспектива (вплоть до возобновления гражданской войны); возраст + двадцать лет; нет рядом старых друзей, которые могли бы помочь. Но зато есть и плюсы: у меня уже есть опыт выживания в подобной ситуации, поэтому я наделала продуктовых запасов; у меня достаточно одежды и обуви на несколько лет вперед; у меня в принципе есть пенсия, которую, возможно, будут платить; у меня есть уже взрослая племянница и новые друзья. Но, главное, у меня есть вера в то, что ситуация нормализуется! Какое-то иррациональное чувство, что все устаканится. Конечно, на французские вина и поездку в Испанию пока не надеюсь, Но верю, что у меня будет и работа, и нормальная жизнь. Нужно только верить, и все так и будет!!!
В мае, перед войной, я успела побывать на Кипре. Во время одно из экскурсий мы ездили на турецкую часть острова. Нам показали город Фамагусту. До оккупации это был известнейший курорт. После того, как север острова захватили турки, греки покинули город. Там никто не живет, дома стоят с выбитыми стеклами, кое-где разрушенные. Фамагуста стала мертвым городом… В августе, во время особенно сильных обстрелов Луганска, когда я выходила с Джемом гулять и шла по абсолютно пустынным Советской и Оборонной, я вспоминала это выражение — «мертвый город». Мне было страшно, что Луганск может превратиться в украинскую Фамагусту…
Я прекращаю писать эти заметки. Появилась масса новых забот, хотя отпали некоторые старые. Но свободного времени стало еще меньше. И появилось ощущение, что ничего принципиально нового тем, кто будет читать эти строки, я уже не скажу. Главное, я вижу, что Луганск жив! Раненый, замученный, он все равно не стал Фамагустой. И пусть говорят, что он не возродится, что здесь нечего делать, нужно уезжать отсюда. Я для себя определила: это мой город! Я прекращаю писать эти заметки. Они были о войне, война закончилась, очень надеюсь, что навсегда…