— Выходит, меня умом бог обидел?
— Не в том смысле, Исфендияр! Тебе что — ты лицо частное. А я — власть, за людей отвечаю! Ведь жизни не вижу! А что поделаешь — долг! Сейчас первое дело бдительность, осторожность! Чуть ослабил поводья — беда! Слыхал небось, как с Хайрой получилось. Оштрафовать я ее хотел, спекулянтку, — куда там! Набежали со всех сторон аксакалы: пожалей, мол, старуха трех сыновей на фронт проводила! А чертова баба туда же фокус выкинула — три тысячи на танк внесла… Ладно, думаю, может, одумается… Как же, одумается такая! Знаешь, что натворила? Запрягла ночью арбу — и за вином! Целую бочку привезла, в сено затолкала, в самую середину! Раздобыла где-то граммофон, назвала к себе молодых солдаток, позакрывали окна-двери — и давай! Сначала песни пели, а как разомлели солдатки от песен, поить их начала! Спаивает баб, стерва! Пропадут!
— Это точно, Гурбан, дело опасное… — задумчиво подтвердил старик.
— Вот я и говорю… Вино — это такое дело… Я, Исфендияр, насчет одной девки мнение твое хочу знать…
— Постой, Гурбан, — старик с усилием поднял руку, — мы же насчет фельдшера толковали…
— Вот еще дался он тебе, чтоб ему пусто было!.. Насчет Хромого я тебе все растолкую, не беспокойся. Ты сперва вот что скажи: есть у нас в деревне девка-сирота, та, что письма разносит… Как ты насчет нее полагаешь?
— Не понравилась она мне сегодня… — Исфендияр вздохнул.
— А что? — Гурбан затянулся и взглянул на него со спокойной уверенностью человека, не сомневающегося в неопровержимости собственных выводов. — Чем она тебе не понравилась?
— Пьяная была. Последнее дело: девка — и вином несет! Не иначе к Хайре в сети попала.
— Хм… Значит, только это?..
— Чего ж еще?.. Дальше уж вроде некуда… А вообще сказать — бесстыжая девчонка: что пройдет, что сядет — и все не как порядочная!
— И все?
— Больше вроде ничего такого…
— Ничего? Эх, Исфендияр, мало же тебе известно! А вот Гылынч-Гурбан знает! На то он здесь и поставлен! Так вот, Исфендияр, в сироте этой голоногой тоже дьявол сидит! Да еще какой! Миллионерша она!
— Ты что, Гурбан, в своем уме?
— Я знал, что усомнишься, — председатель усмехнулся. — Не веришь, значит?..
— Да как же не верить, если ты говоришь?.. Только… Люди ей, конечно, немало дарят…
— Дарят! Обманом берет!
— Обманом?
— Именно! Поступил на днях сигнал — я сначала не поверил. Ладно, думаю, посмотрим… Прошу Беневшу, чтоб вызвала девку к себе, задержала бы на часок-другой… Та, конечно, вызвала, а я тем временем пришел, отпер ее сундучок… И что, думаешь, я там увидел?
— Деньги?
— Нет! Письма! Целая груда!
— Письма? С фронта?
— Именно! Читала — и в сундук!
— Постой, постой, Гурбан!.. Позови-ка невестку, пусть еще одну подушку сунет под голову! Значит, она письма прятала? Выждет время, а потом достанет — и гони муштулук?!
— Нет… Я ее еще не допросил. Но, полагаю, что она письма припрячет. Ну, два, три письма, а потом, когда люди уж совсем заждутся, то несет куда надо: нате, мол, радуйтесь, а мне — подарок!
— Надо же! И как у нее руки не отсохли! Чтоб ей счастья не знать!
— Ну, если все это подтвердится — счастья ей не видать, это уж точно! Письма я все обратно сложил, как были, на хозяйку цыкнул, чтоб не болтала. Думаю, не скажет, побоится… Выслежу, дознаюсь, кто девку подбил на такое дело: одной бы ей вовек не додуматься! — Гурбан взял вторую подушку, подложил ее Исфендияру в изголовье. — Так удобно?
— Удобно. Слушай, Гурбан, а когда ты письма в руках держал, читал ты их?
— Штуки три просмотрел так, мельком… — Эти слова Гурбан пробормотал еле внятно, усиленно дымя папиросой…
— А как там… от моих?.. — Старик умолк, сразу вспомнив «добрую весть», которую пришлось ему выслушать от Селима… Да к чему спрашивать — достаточно было взглянуть на Гурбана, чтобы понять, что в сундучке у Милли не припасено для него ничего хорошего…
— Такие-то дела… — негромко сказал Гурбан. — Ну как, согласен, что не зря я осторожным стал?
— Не знаю, Гурбан… В одном ты прав — губит война людей! Губит!
Со двора послышался мужской голос. Гурбан взглянул на дверь и поднялся.
— Вроде пришел кто-то… Засиделся я. До завтра, Исфендияр. За доктором надо послать!
— Да сядь, ради бога! Какой еще доктор! Ты ведь так и не сказал про Хаджи…
— Опять ты о нем! Давай-ка положи голову на подушку! Вот так. И лежи. Не время нам сейчас о фельдшере разговаривать! Станешь на ноги — потолкуем!
Гурбан решительно направился к выходу, едва не столкнувшись в дверях с высоким худощавым человеком, — это был обходчик Махар, старший брат Исфендияровых невесток.
Если бы старик мог разглядеть лицо Махара, он заметил бы, что сват чем-то встревожен. Но Исфендияру был виден только силуэт вошедшего, и, не придав появлению Махара особого значения, он протянул к председателю дрожащую от напряжения руку:
— Постой, Гурбан! Нельзя так!..
Председатель обернулся.
— Вернись, Гурбан! Подойди поближе! Хочешь знать, как моя болезнь, муки мои называются? Ожидание! Жду, жду… второй год жду! Ты-то хоть не томи, не могу я больше! Говори, что Хаджи сделал!
Гурбан молча, направился к постели. Лицо у него было мрачное, сосредоточенное.
— Прикрой дверь! — не оглядываясь, бросил он.