Петухов снова выпустили на арену, и именно тогда произошло то самое историческое событие в истории петушиных боев на Апшероне.
Главным приемом Кащея было то, что он поначалу стремительно кружил по арене, затем внезапно бросался на соперника, обхватывая его когтями, заставляя жаться к земле, наносил клювом сильные удары по гребешку, шее, груди. И когда несчастный соперник наконец умудрялся выпростать голову из-под крыльев Кащея, то со скоростью ракеты, часто с выбитым глазом, окровавленной бородой, сбегал с арены.
Но на сей раз внезапно случилось совсем другое: Пятнистый еще в воздухе обхватил когтями гневно бросившегося на него Кащея, мгновенно прижал его к земле, стал разрывать клювом шею, грудку Кащея.
Очнувшись от гипноза этой ужасающей картины, зрители в один голос вскричали:
— Эй, братаны, он же убивает Кащея!
— Держите его, он добивает его!..
— Ну что, разве вы ничего не видите, держите!..
Хозяин пятнистого петуха, вскочив, схватил своего петуха за крылья, поднял его вверх, несколько мгновений голова Кащея, зажатая клювом соперника, висела в воздухе. Наконец освободившись от тисков Пятнистого, Кащей шлепнулся о землю и со страшным криком о помощи, так не соответствующим его славе, сбежал с площадки и, извиваясь, проскользнув между ног зрителей, скрылся где-то в стороне миндалевого дерева.
Зрители замерли в молчании, и в наступившей тишине был слышен лишь гневный клекот пятнистого петуха.
И это тоже было поразительно, сельский люд имел свой — без телефона и компьютеров — беспроводной телеграф: если что-то происходило на одном конце села, тотчас это становилось известно на другом. И в тот исторический день, когда Зарбала принес всего обагренного кровью Кащея, что, сложив крылья, прятался за миндалевым деревом и на всем белом свете ждал только его, Зарбалу, Амина уже знала о происшедшем.
Никогда прежде Амина не была столь встревожена, а у Зарбалы было такое чувство, будто с клюва Пятнистого сорвался и шлепнулся о землю не Кащей, а он сам. Он был растерян — до того, что во всем его теле ощущалась какая-то вялость, расслабленность, более всего его удручало не поражение Кащея, а то, с каким позором петух бежал с поля боя.
А Амина, помогая мужу вытащить Кащея, что, не издавая ни звука, съежившись, жался к стенке картонной коробки, воскликнула:
— О боже!.. Как такое с ним могло приключиться?!
И после того субботнего вечера старания и заботы Зарбалы были сами собой разумеющимися, а Амина, что прежде занималась лишь здоровьем Гюльбалы, как только выдавалась свободная минутка, тоже приглядывала за Кащеем, и через несколько дней раны петуха покрылись коркой и он стал постепенно приходить в норму.
Впервые познавший поражение в своей блестящей бойцовской практике Кащей, казалось, начисто забыл этот свой позор и, как прежде, ранним утром мощным кукареканьем потрясал окрестность и, высоко вытянув шею, горделиво вышагивал по двору.
Хотя болельщики с нетерпеливым интересом ожидали появления Кащея в следующую субботу, дядя Ибад несколько раз захаживал к ним, смотрел на Кащея, что, кудахча, уверенно прохаживался по двору, и, стараясь поддержать Зарбалу, говорил:
— Слава богу, Зарбала, провалиться мне на этом месте, он стал куда боевитей, чем прежде, — но в очередную субботу Зарбала все же не стал относить Кащея на арену.
— Подожди еще некоторое время, — сказал он.
Правда, неделя уже прошла, и в доме уже не было денег на текущие расходы, но Амина не сказала ни слова по поводу этого решения мужа, кое-как они перебились, и Зарбала только в следующую субботу появился с Кащеем на площадке за базаром.
Дядя Ибад был в отличном настроении, во-первых, потому что вечер выдался знойный, и зрители еще до начала боев уже выпили, стоя у столика под миндалевом деревом, немало стаканов чая с лимоном за 50 копеек, с другой стороны, новое явление Кащея вызвало у болельщиков особый подъем духа, что в свою очередь зарядило дополнительной энергией и Ибада. Аура, созданная этим подъемом духа, сулила ему прекрасные солнечные горизонты будущего.
Сначала бились две пары петухов, и зрители встретили эти схватки с прохладцей, но когда очередь дошла до Кащея, как только Зарбала, что держал его под мышкой и поглаживал головку, грудку петуха, отпустил Кащея на землю, и Кащей, высоко подняв шею, сильно захлопал крыльями, казалось, по арене пронеслась волна, приведшая зрителей в особый раж. Высоко держа голову, выпятив грудь, продолжая махать крыльями, Кащей, верный своему обычаю, совершил круг по арене, и то, сколь гордо он исполнил эту свою всегдашнюю церемонию, дополнительно вдохновило зрителей, особенно болельщиков Кащея.
Хозяин соперничающего петуха также опустил свою птицу на противоположный конец площадки. Этот старый петух, у которого еле открывался один глаз, видимо, провел множество боев, его гребень и борода, по всей видимости, не раз ощущали силу чужих клювов и оттого, казалось, были в оспинках, оперенье на грудке повыдергано так, что кое-где даже просматривалась кожа; своим видом петух явно проигрывал в сравнении с Кащеем.
Старый петух, не сходя с места, пару раз тоже захлопал крыльями, затем, как бы прочищая горло, громко и гортанно закукарекал.
Именно тогда произошло то немыслимое событие: услышав гортанный крик старого петуха, Кащей в явной панике бросился бежать и, проскользнув опять, как всегда, меж ног зрителей, снова скрылся где-то рядом с миндалевым деревом.
Все это случилось столь внезапно и неожиданно, что все остолбенели, мгновенно воцарившуюся тишину нарушил лишь громкий возглас Музаффара:
— Кореш, Зарбала, почему так случилось, почему?
И этот бесславный побег тут же лишил Кащея всего завоеванного прежде авторитета и уважения.
— Братан, да он оказывается, слабак!..
— Ну и ну!
— Что это было?
— Кащей оказался трусом!..
Как уже говорилось, с тех пор как стоматолог Фейзи-бек, прибыв из Стамбула, начал практиковать в зоне отдыха «Райский уголок», он всегда старался говорить на азербайджанском наречии турецкого языка, но это событие так потрясло его, что он перешел на чисто анатолийское наречие и, глядя на Зарбалу, застывшего, только хлопавшего глазами, сказал замысловато:
— Бессмертный Кащей оказался не соответствующим своему прозвищу! — затем добавил с видимым сочувствием: — Брат мой, на этом свете нет ничего вечного!.. Забудь!..
В свое время потерявшая в течение одного года отца, мать, а затем и сестру, Анна Викторовна в подтверждение своих мыслей часто говорила про себя: так и есть, беда не приходит одна, но, ясное дело, Зарбала не знал. Однако оказалось, что несчастья Зарбалы не ограничились позорным побегом Кащея с поля боя, основная беда была еще впереди хода ее мыслей.
Как только Кащей на глазах у собравшихся смылся с арены и на площадку выпустили очередную пару петухов, Зарбала больше не стал задерживаться, прихватив коробку, направился непрочными от потрясения шагами в сторону миндалевого дерева, схватил за крыло Кащея, что, снова прижавшись к земле, прятался за толстым стволом дерева, забросил его в коробку. Закрыв глазки, Кащей не издавал ни звука, словно стыдился собственного позора, но это уже не так беспокоило Зарбалу.
Естественно, Амина уже знала о случившемся, и когда Зарбала с коробкой под мышкой вошел во двор, она не сказала ни слова. Зарбала тоже не промолвил ничего, и только когда он, отбросив коробку с Кащеем к дверце курятника, направился к воротам, Амина инстинктивно и с тревогой спросила:
— Ты куда, Зарбала?
— К чертям собачьим!.. — выпалил он, выходя со двора.
Мирзаага — мясник в нескольких поколениях — являлся, быть может, самым худющим из мясников в Азербайджане. Он был настолько худ, что, казалось, кости его виска и челюсти выступали наружу; процесс разжевывания им пищи виделся людям как на рентгеновском снимке, но подобная худоба нисколько не сказывалась ни на его трудолюбии, ни на том, как он, крепко держа в руке секач, высоко поднимал его над головой и ловко рубил даже бычьи туши.
Мясник Мирзаага слыл человеком, придававшим большое внимание культуре, любившим всяческие культурные мероприятия. Сам, правда, он книг не читал, но уважал людей начитанных, хотя бы раз в месяц, в воскресные дни, прихватив жену, детей, невесток и зятьев, водил всю свою большую семью в бакинские театры, особенно на новые спектакли Театра музыкальной комедии. Правда, некоторые актеры бакинских театров злоупотребляли его любовью к театру, заезжая, особенно в летние месяцы, в его кафе, ели и пили задарма, и хотя мясник Мирзаага от этого терпел определенные убытки, но внутренне был доволен.
Однажды, года три-четыре тому назад, местные актеры привезли с собой коллегу из какого-то московского театра, прибывшего с гастролями в Баку, и после того как клиенты слегка подзаправились, русский актер, глядя на его длинные и тонкие пальцы, сказал:
— Ваши пальцы похожи на пальцы пианиста!..
И с той поры всегдашняя любовь мясника Мирзааги к культуре еще больше возросла. Порой, когда взгляд касался собственных пальцев, внутри него поднималось какое-то приятное, теплое, горделивое чувство.
Наверное, по всему этому сельская интеллигенция видела в лице мясника Мирзаага ровню, порой устраивала в его кафе теплые посиделки в компании с приезжавшими из Баку гостями, но в отличие от наезжавших из города артистов платила за все сама.