Чистюлей решила себя показать. Этого Улькер уже не выдержала.
— Что ж это у тебя получается: рука поганей ноги, что ли? Ты лучше глины щепотку в сок брось, прозрачней будет.
А Мамы, пожаловавшись Улькер, и сам вдруг поверил, что никуда не денешься — пришло его время зависеть от людей.
— Помощь тебе нужна, — сказала Улькер. — Людей надо звать, пускай соберут каштаны.
«Помощь тебе нужна». Мамы так и замер с открытым ртом.
Скоро неделя, как в деревне только и разговору: «У Мамы каштаны пропадают неубранные. Помощь нужна».
Он тогда чуть было не сказал Улькер: мне помощь нужна, и потому, мол, задумал я тут одну вещь… Но не сказал, сдержался. Человек пришел к тебе в дом, а ты ни с того ни с сего — бух ему… Так нельзя, на все есть свой порядок.
А вот с лезгинской девушкой он потолковал. Беру, мол, тебя по закону шариата, будешь в моем саду плоды убирать. Не станет же он распинаться: люблю, мол, приди, зажги свет в моем доме… Не молодой…
Лезгинка очень даже обрадовалась. Прежде всего, потому что такой достойный мужчина сам, своими ногами пришел к ней с этим разговором, а не прислал кого-нибудь, как это обычно делают. Она, ему, конечно, ни слова, но видом своим, смущением своим выразила согласие. И с той поры сон покинул ее. Перед глазами стоял роскошный двор Мамы, тендир, в котором готовились эти удивительные кушанья. А яблоки гызылахмеди!.. Объедение!
Зимой разгребешь под навесом снег, а оно лежит себе в листьях папоротника, как в теплой постели, красное-красное, откусишь — и от холода даже и вкус не сразу разберешь. А сам Мамы!.. Благородный человек. Не побьет, не обругает. Борода какая — так и тянет погладить. Только вот что-то не приходит. Этим моголам не больно-то можно верить. Не лезгин: тот слово сказал — все железно. Но только Мамы тоже слов на ветер не бросает. И лезгинке уже слышалось, как ее называют «Гелин баджи».
— Нет, «Гелин баджи» — это Гюльсум, старшая жена, а я буду «Бала баджи» — младшая. А Улькер я буду звать, как он, — Ширин баджи. Джорабы, что свяжу, сама буду носить и ему надену.
Она произнесла эти слова вслух и даже вздрогнула. Опять задумалась.
Да, Бала баджи. «Проходи, скажут, вперед, Бала баджи… Она из семьи нашего Мамы…»
Лезгинская девушка решила отыскать буйволенка и погнать его мимо дома Мамы, может, и прямо к нему в сад загнать, глядишь, что-нибудь и услышит. Да только где его, поганца, найдешь средь бела дня? А хоть и найдешь, что у Мамы, забор — безделка какая, чтоб буйволенок сквозь него прошел? Ох, хоть бы уж поскорей отворилась та дверь, чтоб избавиться ей от буйволицы и от буйвола. Мужчина в доме нужен, чтоб такую скотину прокормить. Без мужчины-то кто их сможет держат?!
Мамы, чтоб все обошлось без сучка без задоринки, решил ждать нарождения новой луны. Высчитал, что первый день новолуния приходится на пятницу. Выходит, дело его верное. Вот с этого он и начнет разговор с Ширин баджи. Не иначе, скажет он ей, сам Всевышний одобряет это дело.
В пятницу Мамы, словно решил сватать саму Улькер, зарезал барашка, взял кишмишу, рису и отправился к ней. И так он к ней заявился, так с ней говорил, что старуха наутро сама привела лезгинку к нему в дом. Живите вместе, сказала она, такова, видно, воля Аллаха.
Конечно, нашлись болтуны: для того, мол, на молодой женился, чтоб детей от нее иметь. Но болтунов этих сразу приструнили: «У человека каштаны пропадают, а вам бы только шутки шутить. Дай бог им счастья!».
И односельчане Мамы, сидевшие на пригретой солнцем лавочке у автобусной остановки, хором произнесли: «Аминь».
Была та пора, когда в жилах начинает бурлить кровь. Лиц людей, что собирались на поминки по Гасану Мамы, уже коснулась ранняя весна. Когда прочли фатиху, младшая дочь Улькер, мать четверых сыновей, завела такой разговор:
— Вы что ж, решили Садай дома оставить? Взрослая уже девушка.
— Почему дома? — хором произнесли обе вдовы Мамы.
— Да потому что у Мамы, слава богу, есть кому хозяйство оставить… Не бездетным с этого света ушел. Он Садай за родную почитал, хвалил всегда…
— Почему дома? — повторила лезгинская девушка. — Мамы выучил ее прилично говорить по-азербайджански. Найдется подходящий человек, выдадим. Нам-то что нужно? Клочок земли…
— Я уж и то парням своим сказала, чего, дескать, в стороны рветесь, будто жеребцы откормленные. Девочка Гюльсум Гелин баджи — наша, берите кто-нибудь. Девочка-то какая! Домовитая, сноровистая… — Дочь Улькер-гары явно таким образом закидывала удочку.
Улькер-гары громко вздохнула.
— Старой закалки был Мамы! — произнесла она, сверля дочь пронзительным взглядом.
Та сразу ее поняла:
— Ты чего несешь…. Да такую собака съест — животом будет маяться. Она же безрукая!..
Улькер-гары, как положено, провела ладонью по лицу. Дрожа, распрямила поджатые под себя ноги, кривые то ли от старости, то ли от такого вот сидения, и поднялась.
— Жалко его, уж так жалко, — сказала старуха, — благочестивый был человек. Осиротели мы без него.
Сказала и ушла.
Дочери моей Ляман
— Алло, это покойницкое отделение мечети?
— Да.
— Простите, с кем я говорю?
— Со старшим мюрдаширом.
— Простите, покойника за сколько обмываете?
— Это зависит от его веса, роста…
— Вес — восемьдесят килограммов, рост — метр семьдесят четыре.
— Сто пятьдесят долларов.
— Простите, а если родственники помогут, будет дешевле?
— Нет. Впускать посторонних не имеем права.
— Спасибо.
— И вам спасибо. Всегда готовы услужить. Дуд…. Дуд… Дуд… Дуд… Дуд…