— Там есть село Джовдарлы, знаешь такое? — спросила Сарв.
Повернув голову, Ханчалов ответил, что не знает.
— В Джовдарлы живет моя подруга. Зовут ее Раваят. Такая приятная девушка, мы вместе учились в университете. Было бы отлично, если бы мы разыскали ее.
— Посмотрим, — пробурчал Ханчалов. — Дороги горных сел обычно бывают в безобразном состоянии.
Сарв заговорила о своих не таких далеких студенческих годах, и брокер увидел, что, несмотря на длинный промежуток времени, отделяющий от прошлого большие события, произошедшие с тех пор в стране, в жизни людей, особенно в жизни преподавателей высших учебных заведений и студентов, не произошло никаких существенных изменений. Ханчалов хотел, чтобы эти изменения были основательными и ускоренными, но и этот вопрос казался брокеру бессмысленным, точно так же, как дополнение чего-то к ландшафту с нулевым процентом древних вулканических гор, оставшихся позади.
Ого, все, кто преодолел беспрепятственно перевал, были здесь. Чувство уважения брокера к людям возросло, так как он увидел, что они так же, как и он, сумели бежать от скуки городских улиц и тупиков. Одни из них ели-пили и веселились, другие спали, уединившись в прохладных уголках, жарили шашлык, готовили чай, продавали воду, третьи любовались неповторимым пейзажем окружающих гор, ущелий и рек, с тенистых балконов гостиницы, с которой свисали ступенчатые каменистые тропинки — и все они с чувством блаженства и удовольствия радовались этому, словно за какие-то чрезвычайные заслуги перед человечеством были премированы несколькими часами отдыха здесь в такое неимоверно жаркое время года. Когда люди ничем не обязаны друг другу, их устраивает даже самое малое. Вместе с тем люди меняются, как только собираются вместе: в них пробуждаются пещерные инстинкты, просыпается чувство вожделения. В древних сражениях именно это чувство придавало воином героизм. Теперь те люди, тайно наблюдая подобное скопление себе подобных, думают, что получают гораздо больше энергии, и не могут понять того, как перестали существовать подобные элементы героизма, поджидающие их каждое мгновение.
Всю эту неразбериху они увидели, после того как поднялись на машине на маленькую площадку позади отеля, и, забронировав номер на одну ночь, спустились вниз. Балкон их номера выходил на противоположную сторону: оттуда были видны некоторые отрезки лабиринтообразной дороги и лысые скалы зеленой горы, возвышающиеся, словно кулак.
Некоторое подозрение вызывали качество предлагаемых услуг, заимствованных из турецких отелей, чистота постельных принадлежностей. Достав живой фруктовый натюрморт из холодильника, молча взяв оттуда желтый банан, аккуратно, словно принимая лекарственную процедуру, сняла с него кожуру и медленно стала есть, как будто для лечения какого-то недуга врач прописал ей в качестве бальзама есть только бананы, да еще так аккуратно, слегка пережевывая прелестными зубами. Горничная, получив за работу свой манат, вышла из комнаты, и лишь после этого они вместе приняли душ. Вода, смешанная с шампунем, пахла то шампанским, то свежевыкошенной травой. В течение всего этого сердцещипательного процесса, снимающего всю дорожную усталость, Сарв-ханум позволила снять с себя трусики, однако бюстгальтер, затерявшийся под ее большими грудями и помогающий держать их в упругом виде, расстегнуть не разрешила. И этот мгновенный и головокружительный запах шампанского вина не проходил у Ханчалова.
— Не думай плохо обо мне, — серьезным голосом сказала Сарв-ханум. — Каждому делу свое предназначение!..
— Наоборот, я плохо подумал бы, если бы этого не было, — ответил он.
Когда вечером на главной ресторанной площадке перевала и на тропинках, словно тайком ведущих в дальние уголки обширной территории, загорелись световые дуги, а на небе зажглось бесчисленное множество звезд, они снова сидели за двухместным столиком, пили прохладное шампанское и слушали низкий, холодный голос какого-то провинциального певца. Многие столы были заняты. Двигающиеся какой-то кривой походкой официанты просовывали полные подносы между кустами и выходили оттуда с пустой посудой как-то играючи легко. По мере того как воздух постепенно охлаждался, место, занимаемое этой площадкой перевала, еще больше расширялось и согревалось. По одну сторону стояли громадные, как горы, белоствольные чинары, по другую же, в направлении к спуску, росли аккуратно обстриженные черноствольные липы. Гусейн Джахангир, посмотрев на тесный и стройный ряд этих лип, полюбовавшись, как они тихо и бесшумно стоят, неожиданно вышел из-за стола.
Сми-и-ирно-о-о! — крикнул он, пошатнувшись на ногах. Положив руку на плечо Ханчалова, он удержал свое равновесие, затем вновь пробурчал, словно не он сам, а деревья, не подчинившись приказу, стали покачиваться.
— Сми-и-ирно-о-о-о! Враг вцепился в нас, словно бешеной пес, — сердито сказал он, и Ханчалов не мог понять, цитата ли это из какой-то пьесы или же собственная импровизация.
— Агдам — моя Кербяла!
Гусейн замолчал и, сделав несколько спотыкающихся шагов в направлении спуска, обнял черный ствол липы. Ханчалов не тронул его, опустившись на корточки, он выкурил сигарету, подождал, пока певец споет все, что накопилось у него на сердце.
Вдоволь насмотревшись на грустную зелень лип, Ханчалов опять не смог ничего сказать Сарв-ханум по поводу этой сцены, пережитой несколько лет тому назад. Брокер точно знал: есть вещи, о которых нельзя просто так говорить с кем-либо, поэтому он пошел в сторону биржи, которую хоть и мало, но знала ханум. При этом он объяснял Сарв-ханум, что аукционы не имеют отношения к бирже, и говорил, что это управление было навязано впоследствии; заметил при этом что горное дело и аукцион — это разные вещи: если биржа определяет мировую экономическую политику, то аукцион с интересом окупает ее в мелочах. То ли от воздействия шампанского, то ли от чего-то другого горы перевала и леса, окутанные темнотой, казались непроходимыми.
— Я бывала там один-два раза, — сказала Сарв. — Но так ничего и не смогла понять…
Ханчалов знал, как трудно что-то понять в биржевых делах человеку, не имеющему экономических знаний, поэтому он вначале попытался разъяснить смысл всего им сказанного. Он сказал, что люди прежде всего должны быть достойны занимаемых ими должностей, соответствовать им, чувствовать ответственность, которую они несут сами или от имени других, должны быть достойны даже произносимых ими слов. Он сказал, что, в общем, все в жизни построено на человеческом достоинстве, а там, где этот принцип нарушается или не соблюдается, всегда происходят трагедии.
Опорожненные бутылки, прохладный бриз, дующий временами на снежных вершинах Большого Кавказа, распутывающий запутанные клубки, и пестрота женских лиц, тайком переглядывающихся в темноте при разноцветных лучах света, медленно приводило в себя посетителей ресторана. Отправляя глубокомысленные сообщения по Интернету, Сарв словно крепко наказывала кому-то на низменных равнинах, чтобы в жизни они желали только того, чего они достойны.
Девушки из-за соседнего стола, пригласив танцевать с ними и Сарв, смеясь, то и дело окидывали скользящим снизу доверху взглядом Ханчалова. Это приглашение, эти улыбающиеся женские взгляды, скользящие по его лицу, быть может, впервые не пришлись по душе Ханчалову. Он ничего не сказал, но Сарв уже встала с места и направилась со своими сверстниками в сторону той части площадки, которая находилась близко к музыкантам. Впервые в жизни Ханчалов смотрел на свою новую подругу со стороны: вдруг ему показалось, что этой медленной, красивой и спотыкающейся походкой высокорослая и с нежной талией Сарв-ханум навсегда покидает его. Ему стало больно не столько от мысли о том, что Сарв уходит навсегда, сколько оттого что она уходит именно здесь, в этот момент, и он почувствовал это заранее. Но чтобы убедиться в том, что он ошибается в своих догадках, он замер, посмотрел на оставшуюся за соседним столом девушку, отказавшуюся танцевать с теми парнями, которую совсем не интересовала его персона. Хоть это и усилило душевное смятение Ханчалова, он старался обвинить себя в беспричинной ревности. Он глотнул вино из бокала, в котором мерцали звезды, маленькими глотками, чтобы жгло рот и горло.
Как и все танцующие, Сарв вернулась повеселевшей. Ханчалов был восхищен тем, что человек так мог измениться на вершине перевала. Вероятно, от тех молодых людей, когда-то прокладывающих дорогу по этим обрывистым горам, всем последующим поколениям, находящимся на самом близком расстоянии к звездам, досталось в наследство веселое настроение, которое принималось молодежью гораздо легче и спокойнее, чем старшими. Когда Сарв вернулась и села на свое место, ее раскрасневшиеся щеки и улыбка, светящаяся на ее лице, несколько успокоили Ханчалова.
— Ну, как мы выглядели? — спросила Сарв.
Ханчалов, в течение этих минут думающий совершенно о другом, не видел, как танцевали девушки. Но если бы даже он и смотрел на это, все равно сказал бы то же самое, что и сейчас:
— Со стороны все танцы мира смотрятся ужасно.
— Наверное, нужно быть достойным и танца! — громко и с намеком сказала Сарв.
После того как Сарв станцевала с теми девушками второй раз, Ханчалов, подозвав официанта, расплатился с ним и, взяв под руку свою подругу, вышел из фокусного круга обложенной камнями светлой ресторанной площадки, словно движущийся объект. Из-за того, что было относительно темно и невозможно было определить личности проходящих мимо людей, все они говорили тихо, а некоторые — даже шепотом.
— Пиршество только-только разгоралось, — сожалея, сказала Сарв.
— Нам надо встать завтра пораньше, — сказал Ханчалов.
— Мы куда-то должны ехать? — недовольным голосом спросила Сарв. — А может, останемся здесь?
— Нет, нам надо ехать, — обнял Ханчалов девушку. — Я хочу, чтобы ты видела Долину родников.
— Я не желаю видеть никаких родников.
И Сарв, выскользнув из его объятий, попыталась самостоятельно идти по полуосвещенной тропинке.
Ханчалов еле сдержался. Обломив нежную веточку с распустившимися цветами и очистив ее от листьев, стал вертеть ею в руке, словно карандашом. Он не нашелся, что сказать на это. Ему показалось, что его конец, связанный со случайной встречей с Сарв, уже настал, и они расстались, так и не соединившись.
Затем, посидев на скамейке, они несколько раздраженно отзывались о ресторане, о тамошних парнях и девушках, но больше молчали. Ресторанная музыка теперь гремела более собранными и точными аккордами. Певец исполнял выученные наизусть русские песни: «Нет, нет, нет!» — вместе с ним повторяла припев вся танцующая площадка. С высоты, на которой они сидели, были видны внутренние части некоторых гостиничных комнат: большинство туристов, занятых обычными заботами вечернего отдыха, были полуголыми мужчинами.
— Как по-твоему, почему эти мужчины не привозят с собой на отдых своих жен? — спросила у него Сарв.
Ханчалова занимал тот же вопрос. Про себя он пытался дать на этот вопрос разнообразные ответы. Он еще не завершил анализ этих ответов. Он терпеть не мог мужских кампаний без женщин, а особенно мужчин, танцующих без женщин.
— Разве с тобой танцевали не женщины? — спросил Ханчалов.
Оттого что ответ показался Сарв колючим, она прекратила эту тему. Ей показалось, что если бы наверху не было усилителей звука, распространяющих музыку на всю округу, теперь эти горы, леса, окутанные в темноту, шептались бы совсем по-другому, и у нее не было бы резона задавать этот нелепый вопрос.
По длинному гостиничному коридору Сарв шла вслед за ним, как обычно ходят деревенские женщины. Яркий лунный свет освещал комнату. С таким освещением комната больше была похожа на какой-то вокзальный угол, нежели на гостиничный номер. Ханчалову не хотелось выключать этот свет, зашторив окна. Однако постепенно свет стал ему мешать. Он вспомнил Америку, жену, поселившуюся там, сына, пишущего ему сухие, но четкие сообщения, и, когда он почувствовал, что у него вспотел лоб, встал и, выйдя на балкон, закурил сигарету. Было холодно, и сигарета не доставила удовольствия, а лишь увеличила горечь во рту. Ему показалось, что, приняв вечером душ, он, после этого очень долго находясь под холодным душем, немного простудился. Вернувшись, он лег в постель, почувствовал, что у него поднялась температура. В тишине вновь слышался рев двигателя грузовой машины, преодолевающей подъем, затем этот громкий рев медленно смешался с темнотой ночи и растаял. Эта кратковременная ревущая натуга грузовиков, преодолевающих крутые подъемы перевала, завершалась как определенный пиковый момент тесной связи между дорогой и машиной, дорога остается там, где она была, а отдышавшиеся машины, постепенно увеличивая скорость, со счастливым видом продолжают движение к месту назначения.
Ханчалов попытался было поделиться своими соображениями по поводу этих ассоциаций с Сарв, но почувствовал, что это не понравилось ей. Он подумал, что, несмотря на их близость, между ними существует тонкий, прозрачный занавес, они достаточно хорошо видят друг друга, но не могут понять со всей ясностью то, что слышат. Какой-то невидимый барьер их разделял. Днем Ханчалов захотел рассказать Сарв о своем друге Гусейне Джахангире, но словно только сейчас он понял мистическую причину того, что не смог рассказать, и решил впредь не делиться вообще ни с кем своими душевными тайнами.
Ближе к утру, продрогнув от холода и проснувшись, Ханчалов почувствовал, что действительно простудился: лоб мерз, текло из носа, и, как только проснулся, тут же начал чихать. Вот и все! Автопробег, стартовавший из точки А в точку Б в неизвестном направлении, завершился. Он хотел разбудить Сарв, но ее не было слышно. Брокер принял это как запоздалое «поздравление» с праздником, от которого бежал, а также понял, что необходимо возвращаться обратно, в город. Встав и одевшись, он, обращаясь не к Сарв, все еще неподвижно лежавшей в постели, а к черному экрану телевизора, холодно смотрящего на него с противоположной стены, в стиле якобы наставления сыну сказал: «Сынок, нельзя спасаться от невзгод бегством!».
— Сарв, я приболел, — сказал Ханчалов, обращаясь в этот раз к подруге, — вставай, мы возвращаемся в город. В противном случае мне станет хуже, и я не смогу управлять машиной.
Сарв не ответила. Наконец, перевернувшись на месте, она наполовину открыла глаза. И Ханчалов увидел, что Сарв еще не вернулась из той дали, куда вчера вечером прошла с танцевальной площадки ресторана своей нежной, чуть спотыкающейся походкой. Он снова повторил сказанное.
— Я никуда не еду, — жалобно сказала Сарв. — Поеду в Джовдарлы.