— Ты здесь, а я даже ни разу тебя не встретила.
— Я недавно вернулась из деревни, работаю в госпитале.
— А Витя в школе работает.
— Знаю.
— И Толя Полозов там.
— Я знаю все. Ты молчи, тебе тяжело, береги силы. Она проводила меня до самого дома, даже поднялась со мной по лестнице, но к нам не зашла.
— Не стоит, — сказала она, — не нужно, чтоб меня у вас видели. Передай Вите привет.
Неделю я пролежала в постели. У меня кружилась голова, казалось, я проваливаюсь в бездну.
Больше я не ходила в школу.
Седьмого ноября Лёдзя пришла к нам с Эриком Потоцким.
— У вас сегодня праздник, — сказал он, здороваясь. Мама испугалась. Отмечать Октябрьский праздник оккупационные власти запретили. Да и совсем ни к чему в нашем доме человек в немецкой форме. Не будем же мы объяснять соседям, что это поляк, который спас нам жизнь. Увидят и начнут чесать языки: «К Михалевичам фрицы ходят!»
Когда Эрик разделся, Витя провел его в комнату, а мама с Лёдзей ушли на кухню.
— Он пришел ко мне. Не сидеть же мне с ним одной. Давай вместе принимать, — шепотом говорила Лёдзя.
— На стол поставить нечего. Знали бы заранее, достали бы хоть самогонки, — сказала мама.
Эрик словно догадался, о чем идет разговор на кухне. Он позвал Лёдзю и маму в комнату, открыл свой портфель и выложил на стол несколько банок с консервами, целую буханку хлеба и вино в тонкой, длинной бутылке.
— Все есть. Не беспокойтесь.
— Если к нам заходит гость, мы ставим на стол все, чем богаты, — возразила мама. — А теперь мы и в самом деле богаты.
Из двух яиц и муки мама замесила тесто. Я помогала Лёдзе чистить картошку, на сковороде разогревалась тушенка из консервной банки.
И вот мы сидим за столом. Отец — больную ногу он обмотал теплым платком, — мама, Лёдзя, Эрик, Витя и я. Бабушка отказалась идти за стол, осталась в своем закутке.
А я бы ни за что не удержалась, когда на столе столько лакомств. Не могу отвести глаз от мяса. Эрик перехватил мой взгляд, взял мою тарелку и положил полных две ложки тушенки. Удивляюсь взрослым — тратить время на какие-то разговоры! Я моментально съедаю все и чувствую укоризненный взгляд мамы. Мне стыдно, но не могу отвести глаз от тарелки, на которой расплылся жир. Я иду на кухню, будто для того, чтобы вымыть тарелку, и там украдкой вылизываю ее, потом мою. Вернувшись в комнату, я ставлю тарелку на стол и опять вижу укоризненный мамин взгляд. Но что я сделала плохого?
Взрослые по-прежнему разговаривают.
— И все же та война была более человечной, — говорит отец. — Знаю, сам воевал.
— Теперь машины, технику человек взял на вооружение, — соглашается Эрик.
— Ну что ты говоришь, Николай, разве может быть война человечной? — не соглашается мама.
Лёдзя сидела рядом с Эриком.
— И когда только она кончится? — вырвалось у нее наболевшее из глубины души.
— Вы имеете в виду, когда ваша армия разобьет гитлеровские войска, так? — переспросил Эрик.
Лёдзя не знала, что ему ответить.
— А когда действительно может кончиться война? — вмешался в разговор Витя.
Эрик задумался.
— Ну, если учесть, что под Сталинградом и на Кавказе наступление гитлеровских войск остановлено… — Он сделал продолжительную паузу. — А понадобилось им полтора года, чтобы дойти туда, то, как минимум, столько же потребуется, чтобы очистить всю вашу территорию от них. — Эрик похлопал Витю по плечу. — А мы с тобой коллеги, железнодорожники. Но… пани скучают от наших неинтересных разговоров. — Он увидел патефон. — У вас есть патефон? И пластинки? Может, музыку послушаем? Сегодня же праздник!
Я вскочила, завела патефон и поставила пластинку «Валенки». Пела Людмила Русланова. Эрик, видно, все понимал. Даже смеялся.
Потом мы слушали Лемешева, Утесова, Шульженко. Эрик просил поставить еще что-нибудь. Наконец я прокрутила все пластинки, кроме одной. И вот эту последнюю я взяла в руки.
— У нас есть одна пластинка на немецком языке, — сказала я Эрику. — Какая-то песня. Но мы не понимаем по-немецки. Послушайте, пожалуйста, и скажите, хорошая это песня или нет?
Я поставила на диск «Песню единого фронта», которую сочинил писатель-антифашист Брехт. И вот раздались первые звуки. У меня заколотилось сердце — я вспомнила школу. В актовом зале на сцене стоит хор. Я выхожу вперед и запеваю…
Но что вдруг стало с Эриком? Он поднимается во весь рост. Вот, думаю, сейчас ка-ак стукнет кулаком по пластинке, а нас всех прикажет забрать в гестапо. Я знаю: фашистам не может понравиться такая песня. У меня замирает сердце — что будет?! Мама со страхом глядит то на меня, то на Эрика. Перепугалась и Лёдзя.
Но Эрик стоя слушает песню.
Когда диск остановился, я посмотрела на Эрика.
— Это гимн немецких коммунистов, — сказал Эрик, — исполняет его известный певец-антифашист Эрнст Буш. Но вам нельзя держать эту пластинку дома. Если кто-нибудь услышит или увидит ее, всех вас убьют. Отдайте пластинку мне. Я скоро поеду в Германию на отдых, на Новый год. Пусть мои друзья послушают.
— Вам тоже небезопасно держать ее у себя, — сказала Лёдзя.
— Я ее хорошенько спрячу. Так вы позволите?
— Конечно, — ответила мама.
Эрик вышел вместе с Лёдзей. Витя проводил их до дверей.
— Интересный поляк, — сказал мой брат, когда гости ушли. — Про фронт сказал правду и антифашистскую пластинку забрал.