Пленный стал пробираться навстречу женщине. И удивительно: в него не стреляли. Он и женщина стояли на тротуаре обнявшись, а колонна шла дальше.
Возвращались мы домой все вместе. Витя держал меня за руку. Толя, нахмурясь, помалкивал, а Славка бормотал:
— Гады, фашисты проклятые. В кого стреляют? Больных, раненых убивают.
Позавтракали драниками. Мама напекла их из тертого картофеля, муки и крапивы. Пили чай без сахара.
— Как жить дальше? Что есть будем? — вздыхала мама. — И керосин кончается.
Отец был настроен более оптимистически.
— До осени с немцами расправимся! Вот начнутся дожди, они на наших дорогах со своей техникой и засядут. Погубят их наши дороги. Вот увидишь…
Половину лепешки я спрятала в карман, чтобы потом съесть, и нащупала там метрики. Достала, развернула.
— На, это твоя, — подала Вите его метрику.
Он глядит на метрику, точно она свалилась с неба.
— Где взяла?
— В школе.
Увидел в моей руке еще несколько бумаг.
— Покажи.
Просмотрел их. Взял книгу с этажерки, положил в нее метрики, поставил книгу на место. За руку он вывел меня в коридор, осторожно прикрыл дверь.
— Пошли!
— Куда?
— В школу. Покажешь, где взяла.
Мы выбежали на улицу. Ветер гнал по дороге обрывки бумаг, опавшую с деревьев листву. Над головой совсем низко плыли тяжелые темные облака. Казалось, вот-вот хлынет дождь.
— Эх, ты, — журил меня по дороге Витя, — нужно было брать метрики старших ребят, десятиклассников.
— Зачем? Это же не наши!
— Не наши… Какая разница чьи? Документы, и все.
— Ну и что?
Витя разозлился и вдруг выпалил:
— Нам документы нужны, пленных из города выводить. Понимаешь?
Я даже остановилась, недоверчиво посмотрела на Витю.
— Пленных? Их же охраняют! Я сама видела.
Витя помолчал, наверное, колебался, говорить или не говорить.
— В Дроздах находится лагерь для военнопленных, обнесен колючей проволокой. У ворот стоит охрана. Так мы нашли одно место… Поднимем палками проволоку — и пленные выходят. А ты говоришь, ну и что! Нужны хоть какие-нибудь документы.
— Надо было раньше сказать. Я ведь не знала.
— И я не один придумал эту операцию.
Во дворе школы горел костер. Вокруг костра ходил фриц с автоматом. Мы стояли и смотрели, как сгорают школьные документы — метрики и другие бумаги. Наконец фриц заметил нас и прогнал со двора.
Домой шли хмурые. Витя не смотрел в мою сторону.
Я чувствовала себя виноватой и, чтобы как-то загладить свою вину, спросила:
— Ты читал объявления, что висят у магазина? Там про какую-то регистрацию написано?
Витя усмехнулся.
— Мстислав Афанасьевич вчера как ушел на эту регистрацию, так домой и не вернулся. Зайду к ним, может быть, что-нибудь удалось разузнать.
Я поняла, что мешаю ему.
— Что ж, иди, — сказала я.
Когда Витя отошел, я повернула назад, на Грушовскую, в сторону товарной станции.
Может, опять будут гнать пленных, так отдам им хоть лепешку, решила я.
Колонну я увидела издалека. Она была не такая длинная, как вчерашняя. Я подошла поближе, остановилась. Мимо меня проходили пленные. Их пошатывало от страшной усталости. Они шли согнувшись, еле-еле переставляя отекшие ноги.
Я смотрела на них и ломала голову, как незаметно передать лепешку. Я проследила за ближайшим конвоиром и, когда он прошел мимо, сунула лепешку в руку пленного с перевязанной головой. Он быстренько спрятал лепешку в карман. А я повернулась, чтобы идти домой, как вдруг услышала:
— Доченька, доченька моя!