— Этот непутевый малый все спустил, — сказала теща. — Все подчистую проиграл в рулетку, на петушиных боях да оставил в «Шейке».
То ли мысли мои были заняты другими делами, то ли еще почему, не знаю, но я не придал ее словам никакого значения. Скорее всего, я уже забыл и Монинон и Андоя. Но случилось так, что нам опять пришлось побывать в Мониноне. Меня посылали учиться в Штаты, Роза ехала со мной, а наших четырех детишек мы оставляли у бабушки и дедушки. И вот тогда-то я снова встретил Андоя.
Честно говоря, я не ожидал встретить его в таком прекрасном и ровном расположении духа. Я полагал, что он казнит себя, расстроен потерей денег и испытывает угрызения совести. Ничего подобного: меня встретил все тот же Андой, улыбающийся, беззаботный и веселый.
— Подожди минутку, — сказал он мне. — Сейчас я освобожусь и займусь тобою.
Когда я сел к нему в кресло, он сказал без всякого огорчения:
— Ты, наверное, уже знаешь — плакали мои денежки. А я что говорил? Если кому суждено быть парикмахером, так уж тут, хоть тресни, ничего не изменишь.
Андой смеялся и шутил, как обычно, он был явно доволен собой и всеми, вполне удовлетворен жизнью, и его не волновали никакие проблемы. Когда я вышел из «Комфорта», меня обуревали сложные чувства — жалость, гнев, скорбь и злость сразу. Не оглядываясь, я пошел вниз по улице. Мне хотелось быть подальше от «Комфорта», подальше от этих людей и этого городка, над которым наступавшая ночь уже простерла черные крылья.
© «Sagisag», 1978
Перевод Е. Фроловой
Он не был коренным жителем Пантабангана. Он приехал к родственникам и нашел здесь свое счастье: ему понравилась девушка по имени Пина.
Даниэлю пришлось продлить визит, чтобы еще до отъезда получить согласие Пины. Вскоре он вернулся вместе с родителями. Его приняли в дом невесты и после недолгих приготовлений отпраздновали свадьбу.
Даниэль поговорил со старостой деревни и тещей и стал арендатором полутора гектаров земли. В Пантабангане было достаточно дождей, и Даниэль собирал до двухсот каванов риса в сезон.
Когда случилось это несчастье, у Даниэля уже было двое детей, Эдмонд и Риа. Однажды в их хижину, рыдая, вошла сестра Даниэля и сообщила, что их отца уже нет в живых. Он задолжал тысячу песо господину Сантосу, но из-за того, что тайфун уничтожил урожай, не смог вернуть долг. Господин Сантос пришел к их отцу и заявил, что забирает буйвола за долги. Отец ответил, что если у него возьмут карабао, то ему не на что будет жить. Они заспорили. Господин Сантос велел своим людям забрать карабао. Отец вскипел, выхватил нож и бросился на господина Сантоса. Но у того было ружье. Он выстрелил несколько раз, и отец тут же умер.
Даниэль привез свою семью в родную деревню на отпевание и похороны. В те дни все заметили, что он был очень уж спокоен, как будто что-то задумал. А перед возвращением в Пантабанган Даниэль сказал матери и сестрам, что не стоит требовать компенсации, потому что у них нет денег платить адвокату, да к тому же с богачом все равно не поборешься.
Всю дорогу до Пантабангана он оставался спокойным, как будто что-то про себя обдумывал. Через несколько дней он попрощался с Пиной, сказав, что навестит мать. Его не было трое суток, а когда он вернулся, то вроде бы снова стал таким, как был раньше.
И вот наступил этот день. По дороге с поля его кто-то поджидал. Даниэля искромсали ножами и бросили, решив, что он уже мертв. Но ему повезло: на него случайно наткнулся один крестьянин.
Когда приехали мать, сестры и другие родственники Даниэля, Пина узнала все. Однажды в полночь кто-то проник в дом господина Сантоса, вошел в его комнату и, воспользовавшись тем, что вдовец был один, быстро расправился с ним. Лицо господина Сантоса накрыли подушкой, и он умер без звука. Но, убегая, убийца в темноте наткнулся на стул, и этот шум разбудил одного из сыновей господина Сантоса. Тот бросился в комнату отца, однако, пока он открывал дверь, убийца выскочил в окно.
Потом, когда Даниэль лежал в больнице, прикованный к постели, Пина отправилась к старой матери господина Сантоса и, почти уткнувшись ей в ноги, рыдая, заголосила: «Простите Даниэля! Простите! Хотя он и остался жив, но своими страданиями он искупил свою вину!»
В больнице люди, которых послала старая женщина, увидели, что сказанное Пиной правда. Глубокие удары ножа оставили безобразные раны на его лице и теле, на левой руке осталось только два пальца, а левая нога была обрезана до колена.
И старая женщина сказала своим детям и внукам: «Простите Даниэля!»
Даниэль отложил в сторону шахматную фигуру, которую он покрывал лаком, когда дети, оставив игру, закричали: «Отец, мама пришла!» Он поднял голову и увидел смуглое, веселое лицо жены. Глаза Пины сверкали, как звезды в ночной темноте. В руках у нее было полмешка риса.
— Видишь, сколько риса мне дали за сбор урожая?
— Я смотрю, ты даже располнела чуть-чуть, — с любовью ответил Даниэль.
— Ты меня за это простишь? — рассмеялась Пина, поглаживая живот.
Взглянув на жену, Даниэль почувствовал, как сильно он ее любит. Стоя перед ней, он снова и снова повторял про себя: «Ты очень счастливый, Даниэль! Здесь женщина, которая никогда тебе не изменит и будет любить тебя нищим, уродливым, несмотря на все твои недостатки и увечья. К тому же Пина настоящая труженица: она получает деньги или рис за то, что помогает другим сеять и собирать урожай. Кроме того, нам не приходится покупать приправы, потому что Пина сажает овощи во дворе. На реке она собирает улиток, ловит рыбу и креветок».
Если бы я не зарабатывал резьбой по дереву и кости, думал Даниэль, то тогда бы Пина должна была носить брюки, а он — юбку. Еще когда он был в больнице, когда он увидел и почувствовал, что на левой руке у него отрезано три пальца, а левая нога стала наполовину короче, он твердо сказал себе: «Ты не должен жалеть себя! Ты глава семьи, у тебя двое детей, да и жене ты должен помогать и поддерживать ее!» Боль от ран на лице и теле заставляла его мучительно размышлять о том, как он будет работать, когда поправится и вернется домой. И он вспомнил о Кардинге, резчике по дереву и кости в их деревне. Разве, приходя в мастерскую Кардинга, он не помогал ему шлифовать его изделия и покрывать их лаком?
Даниэль еще тогда интересовался резьбой. Он внимательно наблюдал за Кардингом: где сильнее, а где слабее тот бьет по стамеске, нажимает на резец, как большой или маленький кусок дерева принимает облик человека или зверя. В поле, присев отдохнуть, он брал в руки глину или землю и лепил женские или мужские фигурки, лошадей и карабао. И гордился тем, что ему это хорошо удавалось.
Когда он вернулся из больницы, Кардинг пришел его проведать. В подарок он принес костыль, сделанный специально для Даниэля. Вскоре, передвигаясь туда и обратно по мастерской Кардинга, Даниэль научился пользоваться костылем. Он стал очень хорошим учеником, а Кардинг был хорошим учителем: все свои знания о резьбе по дереву он передал Даниэлю и рассказал ему о лавках в Багио, где можно предложить свой товар. Пина стала отвозить в город то, что делал Даниэль.
— А ко мне тут заходили, узнавали о нас, — рассказывал Даниэль жене. — Спрашивали, сколько человек в семье, давно ли здесь живем, чем зарабатываем на жизнь. Наши посевы, как они сказали, можно оценить в сто песо, а дом только в пятьсот, потому что он маленький и сделан из бамбука. Еще сфотографировали наш дом с разных сторон и меня с детьми, вот. Мы держали маленькую дощечку, на которой было написано мое имя, адрес и еще что-то.
— А зачем еще фотографировать? — полюбопытствовала Пина.
— А чтобы они точно знали, что дом оценен правильно. Да кроме того, это нужно им для отчета, — ответил Даниэль.
Пина вздохнула:
— Как мы будем жить там, когда переедем наверх? — Она посмотрела в сторону лысых гор. — Я даже представить себе не могу, что надо перебираться на эту лысую гору… — Лицо Пины помрачнело. — А ведь совсем недавно, работая в поле, мы ни о чем другом, кроме Пантабангана, и не думали. Если бы нам можно было остаться здесь! Здесь хоть и нелегко живется, но если работать — с голоду не помрешь. Вот взять хоть нас: пусть даже они возместят нам стоимость поля, но, если бы мы остались здесь, я заработала бы еще что-нибудь на сборе урожая. Здесь, если понадобились овощи, даже не приходится выходить со двора. Хочешь креветок или улиток — вот тебе река, совсем рядом. — И Пина опять вздохнула. — Да и не только это. Старики говорят, что Пантабанган — река нашей жизни, здесь похоронены наши корни, здесь лежат наши предки.
— Разве ты одна переживаешь? — сказал Даниэль. — Пусть я не здешний, но и мне уже стало дорого это место и его жители. Но ведь наша деревня стоит в низине, в которой, словно в тазу, собирается вода из реки и с гор. Если здесь построят плотину, то на равнины Нуэва-Эсихи придет вода и электричество.
— Все это так, — сказала Пина. — Но ты подумай, что с нами будет там, наверху. Земля там каменистая и сухая, нам придется жить и сажать рис на совершенно лысой горе. Как я смогу там сеять?
Даниэль рассмеялся:
— Конечно, сразу там не сделать все, что было сделано здесь. Там мы будем новоселами. Но из-за этого не стоит особенно волноваться. Мне сказал тот человек, который приходил обо всем узнавать, что там уже построили дома, в которые мы сразу переедем и за которые будем платить в рассрочку, пока полностью не выкупим. У нас будет водопровод и электричество. А пока земля не даст дохода, нам выдадут рис и все, что нам понадобится. — Лицо Даниэля повеселело. — А еще сказали, что каждой семье отведут участок в два или три гектара! Представляешь, наконец-то у нас будет своя земля! Мы будем обрабатывать свою собственную землю! А потом она перейдет в наследство нашим детям!..
Этой ночью Даниэлю приснился чудесный сон. Он увидел себя, Пину с младенцем на руках, Эдмонда и Риу Они смотрели на широкое золотистое поле. Светящиеся колосья чуть покачивались от ветра. И что самое удивительное — во сне Даниэль увидел себя таким, каким он был раньше: кожа на лице и теле была гладкая, на ней не было глубоких и длинных шрамов от ножа, левая ладонь цела, все пальцы на месте, и нога как нога, не обрубленная.
Точно огонь по сухим зарослям, распространилась новость, что Седонг, сын дядюшки Андоя, утонул внизу, там, где прежде был Пантабанган. Говорили, что Седонг пошел только набрать воды, но ему захотелось еще и искупаться. Это было страшное, хотя и не такое уж неожиданное известие для жителей Пантабангана. Седонг был уже тридцать девятым человеком, утонувшим в затопленной деревне. Дядюшке Андою не на что было купить гроб, и он разбирал деревянный карниз своей крыши, когда пришел дядюшка Посто и запретил дядюшке Андою делать это: «Остановись! Мы еще не заплатили за то, что разрушаем! Дом построен для живых, а не для мертвых. Что-нибудь придумаем…»
Дядюшка Посто дал несколько досок, да и у других кое-что нашлось, и все вместе они сделали гроб. Так как не было помещения для проведения службы, отпевание, как и по первым умершим, длилось всего одну ночь.
Когда они собирались все вместе, разговор неизменно возвращался к одной и той же теме — жизни в Пантабангане.
— Правду говорил дедушка Гудонг, — сказал как-то раз Берто. — За то, что мы позволили затопить Пантабанган, изведаем теперь и бесконечную нужду, и голод, и другие несчастья.
— А ведь он остался в своей хижине на вершине холма, когда все уже ушли!
— И его только потому смогли вывезти на амфибии, что он совсем ослабел от голода!