Так говорил учитель праведности, мы же все слушали слово его.
И оно шло по Молдавии победно, и ряды наши полнились и ширились…
… словно воды Днестра в наводнение…
Учитель говорил, мы же внимали, и Бог любовно глядел на нас сверху.
Мы получим Сион и новая земля будет раем для избранных — молдаван.
Исход наш из рабства близок.
Так говорил Учитель.
И заря веры нашей разгоралась.
— В чем смысл наших мучений? — спросил Серафим Ботезату и занес кирку над известняком.
— Мы перевоспитываемся? — предположил кто–то из заключенных.
— Мы приносим пользу Родине, — сказал кто–то под смех остальных.
— Мы страдаем, — ответил третий под одобрительное молчание страдальцев.
— Друзья мои, — сказал Ботезату, — сейчас я слышал вас, но слышал я на самом делен не вас…
— Кого же ты слышал? — спросили Ботезату.
— Я слышал Гордыню, — ответил он сурово.
— Только очень гордый человек считает, что его мучения заслуживают внимания Бога, — сказал Ботезату.
— Я слышал Презрение, потому что только презирающий себя человек может думать, будто бы его мучения не стоят никакой жалости со стороны Бога, — сказал Ботезату.
— Я слышал, наконец, Глупость, — сказал Ботезату с улыбкой, — потому что мы все знаем, как низка производительность труда раба…
Заключенные дружно покивали. Все они в самом деле старались сделать как можно меньше, при всяком удобном случае уклоняясь от работы. Это среди заключенных называлось «услужить Родине».
— Так в чем же смысл наших мучений? — спросил Сахарняну.
— Твоих мучений? — спросил Ботезату живо.
— Ты говоришь о тех мучениях, которые испытываешь оттого, что не можешь прямо сейчас доложить начальнику обо всем, что я говорю? — спросил он, улыбаясь.
Заключенные засмеялись, Сахарняну покраснел. Охранники делали вид, что ничего не слышат, но на самом деле слушали внимательно. Серафим славился уже не только на весь лагерь, но и за его пределами. Мудрец, брошенный в тюрьму, говорили о нем в народе. Кто–то говорил — больше, чем мудрец…
— Ненавистник Молдовы, — пробормотал с ненавистью Сахарняну.
Серафим улыбнулся, и продолжил киркой долбить известняк. В отличие от многих заключенных, он работал на совесть.
— Истину тебе говорю, Сахарняну, — сказал Серафим, — не пройдет и дня, как оба искупаемся с тобой в одном источнике.
Сахарняну, брезгливо сплюнув, отвернулся и пожал плечами.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Серафима кто–то из заключенных.
— Вы это сами увидите, — ответил Серафим.
Потом отложил кирку и сказал:
— Нынче же вечером узнаете вы другого Серафима.
Бригада настороженно молчала. Некоторое время в участке карьера был слышен лишь звук удара кирок и камень. Мнения насчет Серафима в бригаде были самые разные. Кто–то считал его пророком, кто–то Учителем мудрости, кто–то посланником дьявола и властей, кто–то провокатором… Другие — сумасшедшим. Серафим в эти споры не вмешивался, знай себе учил тех, кто готов был слушать. Странный, всегда задумчивый мужчина, он поразил барак, когда прибыл. Зайдя в помещение, он вместо приветствия сказал:
— Молдаване новый народ Израилев, братья.
— И я буду свидетельствовать об этом сначала вам, а потом перед Богом, — добавил он.
И случится это, объяснил Серафим, очень–очень скоро…
Особенно люто возненавидели новичка заключенные из государственных служащих. У них к системе, превратившей Молдавию в черную дыру — о чем писали «Гвардиан», «Ле монд» и «Фигаро» и даже «Сан» как–то раз — не было. Вот они–то здесь и правда оказались не по злому умыслу. Сидели потому, что настало их время сидеть. Просто выросло новое поколение государственных служащих — чьих–то сыновей, племянников, родственников, — которым тоже нужно было усесться в кресла. А так как Россия и ЕС кредитов Молдавии больше не давали, и число служащих было ограничено, проще было посадить старого бюрократа в лагерь, чем создать новое теплое место, или платить пенсию. Тем более, что пенсии в Молдавии отменили еще в самом начале правления четвертого президента, Михая Гимпу…
Так что тюрьма для государственных служащих в Молдавии была не нарушением правил игры, а их частью. И стукач Сахарняну, — чье место занял написавший на него донос молодой журналист Костик Танасе, — это знал.
— Неясные вещи ты говоришь, Серафим, — буркнул он.
— Нынче же утром, — сказал Серафим, — все тебе станет ясно, Сахарняну.
— На что ты намекаешь?! — спросил нервно Сахарняну.
— Не ищи намеков там, где их нет, — сказал Серафим.
— Какой странный намек, — подумал Сахарняну.
В это время к Серафиму подбежал молодой парень, еще мальчишка — получивший свои 15 лет за воровство брюк, — с тачкой. Ботезату с улыбкой бросил камень в тачку и сказал юноше:
— Нынче же ночью станешь мной и поведешь за собой людей.