Ларри (уязвлён). На что ты намекаешь?
Хикки. Зачем такому мудрецу как ты, меня спрашивать. Спроси у себя. Спорю, что ты сам знаешь.
Пэррит (наблюдает за Ларри со странной насмешкой, самодовольно). Он тебя раскусил, Ларри! (Он поворачивается к Хикки.) Точно, Хикки. Разоблачи этого старого притворщика! Нет у него права от всего ускользать.
Хикки (сначала рассматривает его с удивлением, затем с озадаченным интересом). Добрый день. Незнакомец среди нас. Я тебя не заметил, братец.
Пэррит (смущён; отводит взгляд). Меня зовут Пэррит. Я — старый друг Ларри.
Снова взглядывает на Хикки и обнаруживает, что тот всё ещё изучает его. Оборонительно.
Ну? Что уставился?
Хикки (продолжает пристально его изучать; озадаченно). Не обижайся, братец. Я просто пытался понять… не встречались ли мы где-то раньше?
Пэррит (с облегчением). Нет, я в первый раз на Восточном побережье.
Хикки. Да, ты прав. Мы не встречались, но… В моём деле, чтобы чего-то добиться, научаешься никогда не забывать имена и лица. Всё равно, я абсолютно уверен, что что-то в тебе мне знакомо. Мы, так сказать, члены одного клуба.
Пэррит (снова беспокойно). О чём ты говоришь? Ты что — ненормальный?
Хикки (сухо). Не принимай меня за идиота, братец. Я — хороший продавец, такой хороший, что после каждой попойки фирма была рада заполучить меня обратно; а профессионалом меня сделало то, что я могу раскусить кого угодно. Но я не понимаю… (Неожиданно добродушно.) Неважно! Я вижу, что у тебя проблемы, и буду рад сделать всё возможное, чтобы помочь другу Ларри.
Ларри. Не лезь не в свое дело, Хикки. Он тебе никто, как, впрочем, и мне.
Хикки бросает на него проницательный пытливый взгляд. Ларри отворачивается и саркастично продолжает.
Ты всех нас заинтриговал. Поделись, как ты собираешься нас спасать.
Хикки (добродушно, но, по-видимому, слегка задет). Да не злись ты, Ларри. Не на меня. Мы всегда были приятелями, ведь так? Мне-то ты всегда очень нравился.
Ларри (пристыжен). И ты мне тоже. Забудем, Хикки.
Хикки (сияя). Прекрасно! Так держать! (Оглядываясь на остальных, которые забыли про свою выпивку.) В чём дело? Что это, похороны? Давайте, выпивайте! Немного жизни! (Все пьют.) Ещё по одной. Празднуем же! Не обращайте внимания, если я сказал что-нибудь слишком серьёзное. Я никому не хочу действовать на нервы. Если вам кажется, что я что-то не то говорю, скажите мне и я уйду! (Он зевает с растущей сонливостью, и его голос становится немного приглушенным.) Нет, мои дорогие, я не пытаюсь вас провести. Просто я теперь знаю по собственному опыту, что с человеком может сделать лживая мечта, — какое облегчение и удовлетворение чувствуешь, когда ты от неё избавился (Он снова зевает.) Что-то я засыпаю. Это — результат длинной прогулки. Пойду лучше наверх. Мне ужасно стыдно, что я так вот засыпаю.
Он было встает, но снова расслабляется. Его глаза слипаются, но он пытается держать их открытыми.
Нет, мои дорогие, до сегодняшнего дня я никогда не знал, что такое настоящий покой. Это сильное чувство, похоже на то как, когда ты болен и страшно мучаешься, и врач делает тебе укол, и боль проходит, и ты постепенно засыпаешь. (Его глаза закрываются.) Наконец-то ты можешь расслабиться. Опуститься и лечь на дно моря. Наконец забыться. Больше не надо никуда идти. Не осталось ни одной надежды или мечты, чтобы изводить тебя. Вы все поймёте, о чём я говорю, после того, как вы… (Он медлит, бормочет.) Простите все — вынужден вздремнуть — все, пейте — я плачу…
Он засыпает сном полного изнеможения. Его подбородок опускается на грудь. Все смотрят на него в озадаченном и тревожном оцепенении.
Хоуп (выдавливая из себя раздражённый тон). Господи, здорово он придумал, оставить нас тут, а самому заснуть. (Затем раздражённо, ко всем.) Ну, что с вами со всеми? Почему вы не пьёте? Всегда ноете о выпивке, а теперь, когда она у вас под носом, сидите как манекены!
Все выходят из состояния оцепенения, залпом глотают своё виски и наливают ещё. Хоуп пристально смотрит на Хикки.
Господи, не могу я понять Хикки. Мне всё ещё кажется, что он нас разыгрывает. Он бы и собственную бабушку одурачил. Как ты думаешь, Джимми?
Джимми (неубедительно). Должно быть, это ещё одна из его шуток, Харри, хотя… В общем, он действительно какой-то другой. Но он, наверное, придёт в себя завтра… (Торопливо.) То есть, я имею в виду, когда он проснётся.
Ларри (хмурясь, пристально смотрит на Хикки; вслух, обращаясь больше к себе, чем к ним). Вы сделаете ошибку, если будете думать, что он просто шутит.
Пэррит (тихим доверительным тоном). Не нравится мне этот мужик, Ларри. Он слишком любопытный. Я буду держаться от него подальше.
Ларри бросает на него подозрительный взгляд, затем поспешно отворачивается.
Джимми (делая попытку звучать объективно и рассудительно). Всё-таки, Харри, надо признать, что в том, что он нёс, есть какой-то смысл. И в самом деле, пора мне получить назад мою работу — хотя я вряд ли нуждаюсь в его напоминаниях.
Хоуп (его лицо выражает искренность). Да, и мне нужно решиться на эту прогулку по округе. Но мне не нужно никакого Хикки, чтобы мне это сообщить, поскольку я сам решился это сделать завтра, в мой день рожденья.
Ларри (сардонически). Ха! (Затем своим комически напряжённым, гротескным шепотом.) Бог ты мой, похоже, что ему удастся продать свой новый товар по крайней мере двоим! Но сперва не помешало бы удостовериться, что это качественный товар, а не отрава.
Хоуп (расстроенно и рассерженно). А ты со своей антитрудовой волынкой — тебя кто просил лезть не в своё дело? Что ты, к чёрту, подразумеваешь, «отрава»? Только потому, что он тебя раскусил… (Он немедленно чувствует себя виноватым за эту издёвку и извиняюще добавляет.) Господи, Ларри, всегда ты что-то твердишь про смерть. Это мне действует на нервы. Народ, давайте, пейте.
Они пьют; Хоуп снова уставился на Хикки.
Абсолютно трезвый и в полной отключке! Треплется о каких-то мечтах!
Господи, не понимаю я этого. (Он снова взрывается в раздражённой жалобе.) Это не похоже на старого Хикки! Представляете, как он будет портить настроение в мой день рожденья? Лучше бы он не заявлялся!
Мошер (на него меньше всего произвела впечатление речь Хикки, и он первый смог от неё оправиться и почувствовать эффект выпитого поверх своего похмелья, радушно). Подожди ты, Харри. Он отойдёт. Я наблюдал много случаев трезвенности, почти что с летальным исходом, но все жертвы полностью излечивались и оказывались вдребезги пьяными. Моё мнение таково: бедный малый временно рехнулся оттого, что слишком много работает. (Задумчиво.) Опасно так много работать. Это самая смертоносная привычка, известная науке, как сказал мне однажды очень хороший врач. Он работал на перекрёстках при свете фонарей. Положительно, он был единственный доктор в мире, который утверждал, что его фирменная мазь, если её втирать в задницу, излечивает порок сердца за три дня. Я хорошо помню, как он мне говорил: «У тебя, Эд, от природы хрупкое здоровье, но если ты будешь выпивать пол-литра плохого виски перед завтраком каждый вечер, и никогда не будешь работать без надобности, ты сможешь дожить до глубокой старости. Воздержание и работа, вот что подкашивает человека в расцвете сил».
По мере того, как он говорит, они поворачиваются к нему с радостными улыбками. Они хотят расслабиться, и, когда он заканчивает, раздаётся взрыв хохота. Даже Пэррит смеётся. Хикки спит как убитый, но Хьюго, который снова впал в свою обычную кому, голова на столе, поднимает глаза в толстых очках и глупо хихикает.
Хьюго (Смотрит на них, моргая. Когда смех затихает, он произносит в своей хихикающей заискивающей манере, как если бы он шутливо дразнил детей). Смейтесь, маленькие буржуйские обезьянки! Смейтесь как дурачки, маленькие глупые человечки!
Его тон неожиданно переходит в гортанное ораторское обличение, и он ударяет по столу маленьким кулаком.
Я тоже посмеюсь! Но я буду смеяться последним! Я буду смеяться над вами! (Он декламирует свою любимую цитату.) «День будет жаркий. Как свежа ты, вавилонская листва!»
Все презрительным хором заставляют его замолчать, но Хьюго не обижается. Это, очевидно, их обычная реакция. Он добродушно хихикает. Хикки продолжает спать. Все уже забыли свою тревогу из-за него и не обращают на него внимания.
Льюис (навеселе). Ну, а теперь, когда наш маленький Робеспьер облегчился дневной дозой гильотинирования, расскажи мне ещё про твоего друга доктора, Эд. Меня он впечатляет, как единственный здравомыслящий медик из всех, про кого я когда-либо слышал. Считаю, что нам надо без промедления сделать его нашим домашним врачом.
Все, смеясь, соглашаются.
Мошер (с теплотой к предмету своего рассказа, грустно качая головой). Слишком поздно! Бедный Док отправился к Создателю! Ещё одна жертва чрезмерного трудолюбия. Он не последовал своему собственному совету. Трудился в поте лица и надорвался, торгуя своим зельем. Ему было всего лишь восемьдесят, когда он отправился на тот свет. Самое печальное — это то, что он знал, что обречён. Последний раз, когда мы с ним вместе надрались, он мне сказал: «Эд, эта игра меня доконает. Ты видишь перед собой конченного человека, мученика от медицинской науки. Если бы у меня оставались нервы, у меня случился бы нервный срыв. Ты не поверишь, но в этом году у меня как-то вечером было столько пациентов, что я даже не успел напиться. Это был шок для моего организма, который привёл к удару, и я, как врач понял, что это начало конца». Бедный старина Док! Сказав это, он заплакал. «Я не хочу уходить, не закончив мою работу, Эд, — сказал он, рыдая. — Я надеялся, что доживу до того дня, когда, благодаря моему волшебному лекарству, в этой славной стране не останется ни одного свободного места на кладбище». (Взрыв хохота. Мошер пережидает, пока он стихнет и грустно продолжает.) Мне не хватает Дока. Он был джентльменом старой закалки. Спорю, что в этот самый момент он стоит на уличном углу в аду, убеждая грешников, что его волшебное масло — это лучшее лекарство от ожогов.