— А там что?
— Продолжение, — ответил Блинов. — Тут тоннели тянутся — никто не измерял. И везде людей понапихано. Куда их еще девать? Здесь-то по крайней мере тепло.
Я подошел ко входу в темный лаз, поискал лучом света. Так и есть — лежат, как коконы в муравейнике, вдоль стен на полу, на нарах, кто-то даже на железной кровати.
Я погасил фонарик, повернулся к тоннелю спиной и выбрался на свежий воздух.
Сумасшедший незнамо куда делся, полевая кухня дымила как ни в чем не бывало, один солдат следил за ней, а второй вдруг замер, присел и уставился на меня перепуганными вороватыми глазами.
Я неторопливо вытянул из кобуры пистолет:
— У раненых крадешь, сука?
Солдат дернулся и выронил из-под ватника буханку.
Майор за моей спиной делал ему негодующие знаки. Мол, нельзя же быть таким бараном — попадаться при постороннем! Да еще при ком — при лейтенанте из Особого отдела армии!
— На часы и кольца у немцев хлеб меняете? — Я повернулся к Блинову.
Тот побагровел:
— Ты на что намекаешь? По-твоему, мы мародеры?
— А разве нет?
— Слушай, лейтенант, ну ты же человек — договоримся.
— Мне с тобой, сволочь, договариваться не о чем, — сказал я. — Как ты с пленными обращаешься?
— Как заслужили, так и обращаюсь, — сказал Блинов.
— Ты понимаешь, что здесь будут иностранные журналисты? Есть распоряжение — всюду их пускать и всё им, по их желанию, показывать.
Майор Блинов растянул пасть в ухмылке:
— Поверь мне, товарищ лейтенант, иностранцев сюда на пушечный выстрел не подпустят. А что указанье такое дали — ты ведь не маленький. Если объект закрытый, значит, он закрытый, и его просто не найдут.
— Это не означает, что с людьми можно так обращаться, — сказал я.
Блинов отозвался примирительным тоном:
— Так а что делать-то? Порядок здесь всё равно не навести. Фрицев нагнали в сотни раз больше, чем мы думали, что будет. Они ведь мерзли несколько месяцев, жрали что попало — ну и мрут теперь как мухи. Мне наш главный доктор объяснял. Мол, даже слово новое придумали: «Сердце Шестой армии». И это не такое сердце, которое, знаешь, «любовь» и прочая галантерея, а такое сердце, которое — идет человек себе с виду здоровый, лопатой землю ковыряет или еще что-нибудь полезное для хозяйства делает, и вдруг падает — и готово, не дышит. А это в нем сердце остановилось. Сердце у человека не может такую нагрузку выносить.
Он поднял палец, прислушался.
Я тоже навострил уши, ожидая, что сейчас раздастся крик, стон, какой-нибудь хрип — не знаю уж, что. Но услышал губную гармошку и хоровое пение.
— Видал? — с торжеством произнес майор. — Тоже люди… Поют. Душа у них просит. А ты говоришь — я их нарочно… Что я, не понимаю, что они тоже люди? Все я понимаю, лейтенант…
Он выглядел так, словно лично организовал тут выступление местной самодеятельности.
— Можешь слова разобрать, чего поют? — неожиданно попросил меня майор Блинов. — Может, они там Гитлера во вверенном мне госпитале воспевают, а я и не ведаю?
Я разобрал слова жалобной песни и сначала просто не поверил своим ушам:
Кайзер Вильгельм, кайзер Вильгельм, — выводил дрожащий тенорок под визг губной гармошки, —
— Это песня с империалистической, — догадался я. — Просят кайзера Вильгельма прийти и забрать их домой с Волги. Плохо им на Волге, в Фатерлянд просятся.
— Вишь, черти, — повертел толстой шеей майор, — как дети малые — ничему-то не научились. А? — выкрикнул он в сторону поющих. — Какой вам кайзер? Капут ваш кайзер!
Он так раздухарился, что аж пар из ноздрей пошел. Я поймал себя на том, что любуюсь Блиновым. Про таких мой первый командир латыш Валдис говорил: «Цельнокройная натура».
— Кто еще в госпитале из начальства? — оборвал я победные крики Блинова.
— Так я ж комендант, а товарищ Шмиден — главный военный хирург, — сообщил Блинов. — Раньше тут размещался госпиталь мотопехотной дивизии, вот от них главврача мы и унаследовали. Толковый мужик, еврей из Москвы, до войны начальство резал — аппендициты всякие, ну ты понял. А комендантом — это меня приказом командующий Шестьдесят второй армии назначил.
— Помогает вашему хирургу кто? Другие врачи есть?
— Двое наших, а остальные — немцы, — ответил Блинов. — Мобилизовали пленных, кто посильней, санитарами. Из фрицев несколько докторов нашлось. Даже один ветеринар из Зальцбурга. Экземпляр!
— Позовите Шмидена, — приказал я.
Военврач в звании подполковника товарищ Шмиден явился через десять минут. За это время я успел глотнуть водки. Блинову не дал.
— Мне для внутренней дезинфекции надо, а с тобой, товарищ майор, из одной фляжки я пить не буду, — сказал я. — Вдруг ты заразный?
— А ты мне плесни вот сюда. — Он протянул кружку.
— Нет уж, — сказал я. — Ты у раненых воровал.
— Мародера расстреляю. — Блинов приложил ладонь к груди. — Клянусь, расстреляю паскуду.
Но я всё равно ему водки не дал.
Товарищ Шмиден был откровенно недоволен моим визитом. На нем красовался чудовищно грязный белый халат с большим кровавым пятном на животе. Он сунул руки в снег, отряхнул и, вытащив из-под халата рукавицы, натянул их. Изо рта у него шел пар.