Луиза сидела рядом со Шпеером и молчала, сложив руки на коленях. И он тоже молчал.
— Фрау Шпеер, — вмешался я в эту семейную идиллию, — пора ехать.
Она без слова поднялась и вышла.
Тогда я приблизился к Эрнсту, всмотрелся в его лицо.
— Да, — сказал я, — вам определенно лучше.
— Неужели? — пробормотал он.
— Вас, очевидно, будут обменивать на кого-то из наших, — сообщил я.
Тут он заволновался:
— Без моего экипажа я не…
— Между нами говоря, капитан Шпеер, вас никто не спросит, — напомнил я. — Да вы ведь не маленький, сами все понимать должны.
Он коротко, горько хохотнул:
— Мама — сильный человек.
— Я заметил.
На выходе я столкнулся с доктором Перемогой.
— Убедились? — осведомился он. — В полном порядке ваши фрицы.
— Да я в этом не сомневался, — ответил я.
— А вот тот, которого вы привезли, — тяжелый, — предупредил Перемога. — Сейчас оперировать буду. Не знаю, может, и помрет. Кто его так?
— Да немцы какие-то заблудшие, — ответил я.
— И на что надеются? — проворчал Перемога. — Перемерзнут, с голоду перемрут… Сами же окрестные деревни по всей округе пожгли. Тут на сотню верст можно живого человека не встретить. А они всё хоронятся.
— Кто хоронится, а кто и нет. Мы пока доехали…
— Ладно, всё, болтать некогда, — оборвал Перемога. — Вечером можете позвонить, спросите, как ваш товарищ. У нас связь восстановили вчера, так теперь покоя нет, звонят и звонят.
Вернулся капитан Геллер, хмурый, молчаливый, за ним — бодрый Чесноков. Чесноков пожал Перемоге руку:
— Благодарю за сотрудничество.
— Рад стараться, — кислым голосом отозвался Перемога, явно нарочно ввернув старорежимный оборот.
Садясь в машину, я слышал, как доктор распекает Кролля за антисанитарию.
Мы ехали в штаб армии. Луиза положила голову мне на плечо и задремала. Иногда она громко всхлипывала во сне, просыпалась, смотрела на голую белую степь — и опять погружалась в полузабытье.
Неожиданно она произнесла совершенно ясным голосом:
— Меня укачало.
Я сказал Гортензию, чтобы остановил машину. Луиза отошла подальше. Я покурил раза два, когда она наконец вернулась, обтирая лицо снегом.
— Едем дальше.
Штаб находился в деревне Балочья, в десяти километрах севернее Пичуги, в жилой избе. Рослая сухопарая женщина средних лет и двое детишек, а с ними — бабка ютились в одной комнате, штаб размещался в другой. Печка топилась из той комнаты, где был штаб, поэтому туда в любой момент бесцеремонно входила бабка с охапкой обледеневших дров. Бабка была глухая, разговаривала басом.
Чесноков мне еще загодя сказал:
— Ты по мадаме отчитаешься, а по перестрелке я сам напишу и отправлю куда следует. — Палец в потолок. — Если тебя потом в устной беседе спросят, просто расскажешь, как было.
Луизу в угарной избе сразу потянуло в сон. Я заглянул на хозяйскую половину, спросил у женщины — нельзя ли устроить гостью на кровать. Та согнала ребятишек и помогла Луизе лечь. Громким шепотом осведомилась у меня:
— Чего она так ослабела-то? С виду вроде откормленная.
— Сына нашла, — объяснил я.
— Так радоваться надо, — заметила женщина и пустила из угла глаза сухонькую слезку. — Вон, у меня, — она кивнула на угол, где под потолком притулилась черная икона, — две похоронки. На старшего сына и на брата.
Я вышел в штаб и сел за стол. Самочинно допил чай, оставшийся от командующего, — один только Шумилов кладет столько сахара. Потом явился майор Силантьев.
Я встал. Он махнул рукой и рухнул на лавку у стены, широко, мучительно зевая.
— Ну что там, докладывай.
— В общем, товарищ майор, свидание прошло по плану, — сказал я. — Только вот по дороге нас обстреляли.
От такого известия Силантьев мгновенно проснулся:
— Как — обстреляли? Кто?
— Банда мародеров. В развалинах прятались… По мародерам полковник Чесноков подробно доложит.