Здесь установлена и другая электронная аппаратура, на которой юные воины тренируют рефлексы, взрывая межпланетные корабли, готовясь отразить атаку врага, но в этот час космические траншеи пусты, ибо присутствующие рыцари все уже в преклонных летах.
Лучо Ящерица, войдя, приветствует компанию игроков за первым столиком; они пускают по кругу засаленные карты, швыряют их на стол, взывая к удаче, приходят в ярость, если кто-нибудь осмеливается нарушить гармонию укоренившегося ритуала. За вторым столиком посетитель замер в позе вождя апачей. За третьим двое обсуждают футбольный матч и противоречия империализма. Ящерица, элегантно раздвинув челюсти, здоровается с Алисой и решительно направляется к столику в углу, где выставлены кубки, памятные фотографии футболистов-триумфаторов, трофеи местных рыболовов, легендарные золотые карпы и фазаны, украшенные перьями, словно инка.
Здесь безмятежно устроились четверо представителей животного мира. У стены Джулио Жираф вытянул в стратосферу длинную шею, завершающуюся лицом, не лишенным выразительности, и сигарой. Шея выступает из воротничка голубой, безупречно чистой рубашки с галстуком, костюм тоже голубой, фирмы Чимабуэ, на совесть подреставрированный, хотя блеск на локтях выдает его почтенный возраст. Жираф одет так, чтобы не причинять никому хлопот; он живет один, и в случае смерти его не придется переодевать. Всегда готовый к траурной церемонии, он даже спит в галстуке. В данный момент его связывает с жизнью лишь угол в девяносто градусов.
Элио Слон, огромная туша, в прошлом многоопытный мясник, в результате общения с углеводами отлично знает все компоненты, составляющие наше бренное тело; к примеру, красные волокна мышц, хорошо просматривающиеся у зарезанных коров и солдат и производящие значительно меньшее впечатление, когда внезапно предстают нашему взору во время дорожных происшествий или в ростбифах, внушительно выпирают из-под кожи, хотя мы и состоим в основном из воды, точнее, из жидкостей, в случае со Слоном — из вина.
Элио Слон представляет собой, по сути, свыше ста тридцати килограммов первосортного мяса; в центре физиономии у него устройство, автоматически включающееся всякий раз, как только уровень жидкости достигает предела. Устройство именуется Носом и в данную минуту пламенеет, как тропический фрукт.
Рядом с ним Тарквинио Крот, у него тоже имеется выражение лица, но оно отделено от мира двумя круглыми черными стеклами в оправе, опирающейся на уши (маленькие, круглые, волосатые). Его лапищи от природы приспособлены к различного рода строительной деятельности (Тарквинио и в самом деле долгое время работал каменщиком), но совершенно не годятся для того, чтобы, скажем, сложить газету: этого он достигает лишь с большим ущербом для оной и не без помощи ругательств, легко образующихся в результате сочетаний имен из катехизиса с общеупотребительными оборотами. Почти полная слепота не мешает ему наслаждаться солнцем, выигрывать в карты и наблюдать за космическими кораблями (ему посчастливилось увидеть огромное разнообразие межпланетных экипажей — от твердых до студенистых).
Четвертое животное, которому в нашем повествовании уделено больше места, чем остальным, — Артуро Рак. У раков, как известно, потерянная в сражении клешня отрастает вновь. Нечто подобное случилось с Артуро на заводе, когда взбунтовавшийся немецкий станок отхватил ему руку по локоть.
Сначала инцидент назвали «производственной травмой», потом на несколько лет его возвели в разряд «преступления эксплуататорского капитала», затем низвели до уровня «неизбежных издержек переходного периода» и наконец заклеймили как «срыв производственного ритма». После многочисленных жалоб, до которых, впрочем, никому не было дела, Рак все же выудил из этой истории пенсию да жесткий алюминиевый протез, купленный за счет заводских приятелей и служащий преимущественно для украшения, правда, вместе с другой рукой он годится для воспроизведения широко распространенных жестов, а сам по себе — как предмет для стучания по железу против сглаза. К тому же новой клешней Рак держит сигарету, пристроив ее между двумя алюминиевыми пальцами, и докуривает ее до упора, не рискуя обжечься. Рак пользуется протезом и для замедленного вытаскивания и открывания кошелька, чем приводит очередь в неописуемую ярость и разжигает человеконенавистнические инстинкты, в которых любой добропорядочный гражданин раскаивается, как только подходит к окошечку.
Лучо решительно направляется к четверке своих друзей — а как еще назовешь людей, готовых прервать приятную беседу на темы футбола или «а вот в наше время» ради излюбленных аргументов Лучо: бактерий, завершающего начала и морали? Однако в этот раз он не обнаруживает у них на лицах привычной понимающей улыбки, его встречают унынием, растерянностью, недоумением. В чем дело?
— Читай газету! — говорит Слон.
«Демократ» лежит на прилавке с мороженым, раскрытый на соответствующей полосе, так что каждый всего за шестьсот пятьдесят лир может приобщиться к истине с позволения поганых газетных магнатов и лживых писак, расплодившихся в послевоенные годы. Между объявлениями о распродаже мехов и перевернувшемся мотоцикле здесь помещен маленький снимок Леоне с тремя сестрами, сделанный в фотоавтомате близ станции метро.
Вчера после шести вечера в саду дома № 21 по виа Бессико привратница обнаружила труп двадцатилетнего Леоне Льва. Как явствует из первых свидетельских показаний...
— Я выскочила, когда услышала «Бум!» или «Трах!» — точно не помню. Увидела этого беднягу с простреленной головой. Господи, какой ужас, что за проклятая у меня работа, подумала я, он был еще жив, дрыгал ногами, ну точь-в-точь как собака, которую как-то переехало машиной: она внезапно выскочила из кустов, а водитель не заметил, в общем, то же самое было — не то «Бум!», не то «Трах!».
— А вы не посмотрели наверх, не обратили внимания, откуда стреляли?
— Ничего я не знаю, ведь, когда грохнул выстрел, все бросились к окнам, знаю только, что в нашем доме сроду ничего такого не бывало, я уж двадцать лет здесь привратницей, ни единой кражи, разве что однажды пытались взломать гараж, так сигнализация сработала, у нас везде установлена немецкая сигнализация, у нас жильцы уважаемые, почтенных профессий, с положением в обществе, ума не приложу, отчего этот парень погиб именно здесь, ну и должность у меня, не позавидуешь, ну, побежала домой, звать Федерико, Федерико — мой сын, муж у меня в больнице с артритом, я одна, астмой мучаюсь, ну вот, я и говорю Федери: в саду парня какого-то убили, а он: да ну, наркоман, наверно, сам оклемается, увидишь, они иногда прячутся здесь, в кустах, утром мы шприцы находим, но я говорю: нет, Федери, у него прострелена голова, не слышал, что ли, выстрела, вызови полицию, говорю я ему, но он упрямый как осел, твердит свое: да наркоман он, сам встанет, пришлось мне вызывать полицию. Господи, ничего подобного за двадцать лет, я уже два часа кровь отмываю, никак не отходит, должно, навеки останется, бедный парень. Господи, что будет с его матерью!..
Убитый к уголовной ответственности не привлекался. Расследование поручено комиссару Порцио. Первоначальные гипотезы следствия: пострадавший пробрался в сад с целью ограбления, его заметил кто-нибудь из жильцов, и реакция была излишне эмоциональной, возможно также, имело место сведение счетов в преступной среде наркоманов. Полиция сделала обыск в нескольких квартирах. Судя по всему, выстрел был произведен из крупнокалиберного охотничьего ружья с террасы, более точными сведениями пока не располагаем. Один из самых респектабельных кварталов города пребывает в состоянии шока. В прошлом месяце у проживающей здесь синьоры двое молодчиков на мотоцикле вырвали сумочку, при этом толкнули женщину так, что она упала. «Мы потеряли покой», — сказала синьора, пожелавшая остаться неизвестной.
— Жена хочет остаться неизвестной, а я — нет. Заявляю: у меня дома имеется официально зарегистрированное ружье и шесть пистолетов. На этот раз я за оружие не брался и не утверждаю, что тот, кто стрелял, поступил правильно, но если они думают, что могут безнаказанно входить в наш дом, в наш сад...
— Кто?
— Прошу не перебивать! Если они думают, что могут бить стекла наших машин (шесть раз за прошлый год, шесть!), пачкать лозунгами стены, колоться в саду, вырывать сумочки, грабить, угрожать оружием, то они ошибаются: те времена прошли, люди научились защищаться, и пусть не думают...
— Кто?
— Мы хотим покоя, мы вложили двадцать миллионов в сигнализацию, чтобы входили сюда только жильцы, у меня два сына в возрасте убитого, но с ними такое не может случиться, лучше я сам всажу им пулю в лоб, чтобы запомнили раз и навсегда. Не так ли, комиссар?
— В нашей стране правосудие не вершат в одиночку, — сказал комиссар, а про себя подумал: впрочем, его не вершат ни в одиночку, ни сообща.
Неудовлетворенный Сандри приблизился к Хамелеону и прошептал ему на ухо:
— Такие типы всегда находят заслуженную смерть! Но этого прошу не писать!..
— Вы знали убитого?
Я знал, думает Лучо Ящерица, это Леоне Весельчак, самый славный среди моих учеников. Не образцово-показательное чудовище — нет, самозабвенный осквернитель парт, заядлый прогульщик, особенно по весне, но смышленый и любознательный. Буквально впитывал мои бактериологические теории. Помню, во время опроса он умудрялся с дьявольской ловкостью перевести разговор с Пьемонта времен Кардуччи на повадки серн. Прекрасный почерк, но попадались грамматические ошибки. Питал пристрастие к сослагательному наклонению, но не всегда умел из него выпутаться.
— Жених Лючии, — вздохнула Алиса.
— Идеи у него правильные, немного экстремистские, но правильные, — заметил Рак.
— А какой нападающий, какие ноги! — добавил Слон.
— Убить такого человека! Ну и нравы! — возмутился Крот. — Шифиусу далеко до нас, а ведь он считается самой жестокой планетой во всей галактике.
Безутешный Жираф только головой качал, метр — направо, метр — налево. Лучо не слушал их. Месяцами рассуждал он о смерти, о завершающем начале, рассуждал в одиночестве, если не считать последнего его ученика — кенара. А в итоге смерть настигла не его, а Леоне Весельчака.
Funere mersit acerbo, безвременно почил юноша, на которого богам, как видно, наплевать. Вот так-то, господин учитель. Рок, Судьба, Всевышний, парки — что они все, спятили?!
— Кто со мной? — решительно спрашивает Лучо.
— Куда? — тоном инквизитора осведомляется Слон.
— На виа Бессико.
— Зачем? — продолжает допрос инквизитор Слон, который терпеть не может расплывчатости.
— Надо расспросить, как это произошло. Надо же что-то делать!
— Что делать? — с последовательностью инквизитора допытывается Слон, не терпящий расплывчатости.
— Я должен, должен, должен узнать, — твердит Лучо (по его срывающемуся голосу друзья, должно быть, уже поняли, что в горле у него ком).
— Я пойду, — вызывается Рак и поднимает клешню, словно присягая на верность.
В подвале Башни номер Три верная Вела уже бьет копытом. Вела — это велосипед-двадцатилетка. Она дрожит, заслыша шаги хозяина. Лучо с непривычной энергией ставит ногу в стремя.
— Куда поедем? — не терпится Веле.
— На другой конец города.
— Ура!