— У него такая сумка была. Раньше «саквояж» говорили, теперь «уикендер». Еще с тех времен, мы вместе в Лондоне покупали. Он в командировку на несколько дней всегда его брал. Там как раз места хватает для всяких туалетных принадлежностей, смены белья, свитера, книги в дорогу. Что конкретно он взял, я не видела.
— А вам он не звонил? — повернулся я к дочери. — Тоня вас зовут?
— Для вас Антонина Владимировна. — Дочь была несомненно рада, что к ней обратились. Остался еще яд в защечных железах.
— Так отец звонил вам, Антонина Владимировна? Я помню, что Володя вас очень любит.
— Не звонил. Сообщение прислал на мейл — я на следующий день утром обнаружила. Показать не могу — компьютер забрали.
Я повернулся к жене:
— Не возражаете, я посмотрю его кабинет?
— А мы можем сказать «возражаем»? — откликнулась дочь.
Мне надоело:
— Нет, не можете. Я просто пытался быть вежливым.
Я встал и пошел в комнату за стеной, на которую показывала жена. У Мохова была четырехкомнатная квартира: гостиная, кабинет и за закрытыми дверьми, видимо, комната дочери и супружеская спальня.
Кабинет действительно был маленьким: кроме пианино и письменного стола в нем помещалось только два книжных стеллажа под потолок. Жена Мохова вошла за мной следом. Не потому, что она хотела убедиться, что я оттуда ничего не возьму. Мне показалось, что ей было легче с кем угодно, только не с собой. Даже с человеком, который пришел рыться в их вещах, а потом будет преследовать мужа.
— А на фортепианах кто играет? — спросил я, пытаясь снять напряженность.
— А, — отмахнулась она, и на ее лице промелькнуло даже некое подобие улыбки. — Я когда-то закончила музыкальную школу, но сто лет уже не играла. Пианино родители покупали, теперь стоит как память.
— А дочь не играет?
— Мы ее не заставляли. Меня-то родители отдали в музыкальную школу в приказном порядке. Тоня балетом занималась — ей нравилось. Но выросла высокой, в деда — пришлось бросить.
Говорит медленно, устало, но охотно. Я-то знаю, как это страшно — не вылезать из себя.
— А книги кто собирал?
— Все понемножку. А вон те полки целиком… его.
— Можно посмотрю?
— Смотрите.
В стеллаже у письменного стола были в основном книги на английском. Детективы и шпионские романы. Художественная литература — самая разная, от Хемингуэя до Вудхауса. Воспоминания разведчиков и документальные книги про шпионов — теперь уже и на русском. Одна полка целиком посвящена Средневековью: трубадуры, альбигойцы, тамплиеры, рыцари Круглого стола.
— У моего сына есть эта книга. — Я достал с полки «Смерть Артура» Томаса Мэлори с иллюстрациями Бердсли. — И еще вот эта. Он в отрочестве бредил рыцарями.
— Это не детское увлечение, — сказала жена. — Он много лет собирает эти книги. Хочет… хотел написать что-то о рыцарях, какое-то исследование. Ну, когда выйдет в отставку.
Женщина помолчала.
— Вы уже знаете, где он? — наконец спросила она.
— Нет. А вы? Может, у него в Англии есть близкие друзья?
— Мы дружили только с одной семьей из торгпредства, но они тоже давно в Москве. А людей, с которыми он общался по работе, я не знаю.
— Он не хранил визитные карточки своих контактов? Я имею в виду англичан.
— Их он как раз взял, всю визитницу. Я уже потом обнаружила.
Женщина поняла, что сказала лишнее, и замолчала. Эсквайр мне эту важную подробность не сообщил, значит, не знал.
Тут в комнату вошла — нет, ворвалась — дочь.
— Мама, ты что, не понимаешь, кто это? Не понимаешь, с кем ты сейчас разговариваешь? — закричала она, не обращая на меня внимания. — Они же готовят на папу охоту. Найдут его и убьют. Или накачают наркотиками, привезут сюда, допросят и убьют. Ты с его убийцей разговариваешь! — Она повернулась ко мне и с вызовом выкрикнула мне прямо в лицо: — Ну, арестуйте меня! Я вас не боюсь.
— А там, где работал ваш отец, все убийцы? — спокойно спросил я. — Значит, и он тоже?
Дочь Мохова не стушевалась.
— Нет, у вас там все очень милые, — с тем же напором сказала она. — Только правила у вас такие… — Она поискала слово. — Не людские.
На крики подтянулись мои напарники, с вопросом посмотрели на меня из коридора: мол, что нам делать? Я отмахнулся от них рукой: все нормально.
— Отец к вам вообще непонятно как попал, — продолжала дочь. Как там ее звали — Тоня? — Он не такой, как вы все.
— Вот это вы правильно заметили, — не удержался я.
Она вдруг замолчала. Потом плюхнулась на стул, стоящий перед письменным столом, и закрыла лицо руками. Мать подошла и прижала ее голову к себе. Я думал, Тоня плачет. Нет, вот она высвободилась, и глаза у нее были совершенно сухие.
— Не убивайте его! — сказала она мне уже не злобным, но по-прежнему приказным тоном. — Папа очень хороший человек. Я не знаю, что заставило его так поступить. Но он очень хороший — порядочный, честный. Вы ведь, в сущности, тоже человек.
Я вздохнул. Меня впервые принимали за киллера.
— Разберитесь сначала, — продолжала дочь. — Он нам нужен, — она посмотрела на мать, — мне по крайней мере. У него впереди еще столько лет жизни. Вам же дорога ваша жизнь?
— Моя жизнь не во мне, — неожиданно для себя сказал я.