Лондон, как я в очередной раз в этом убедился, несомненно самый имперский город на планете. Я не имею в виду размеры территории, число жителей или количество дворцов и роскошных правительственных зданий, внушавших когда-то благоговейный трепет обитателям колоний. Для меня главный признак могущества империи — это стремление угодить собственному удобству, собственному вкусу, собственной прихоти. Это приоритет, отдаваемый, в сущности, бесполезному в ущерб бесспорно необходимому.
Я про зеленые зоны в центре города. Да, в Париже есть Люксембургский сад и Тюильри, в Мадриде — сады музея Прадо и Кампо дель Моро, в Вене — Пратер, в Берлине — Тиргартен и Фридрихсхайн. Однако ни в одной другой столице некогда богатейших метрополий нет такого множества просторных парков и уютных скверов. При всей немыслимой стоимости жилья и соответственно земли в Лондоне у вас постоянное ощущение, что вы едете по царству флоры: мимо вековых деревьев, мимо цветущих почти круглый год кустарников, вечнозеленых лужаек и ярких ковров цветочных клумб. Что уж говорить о весне, когда цветут сакуры, сливы, миндальные и персиковые деревья, когда, куда ни бросишь взгляд, всюду на голых еще ветвях полыхают розовые и белые факелы.
Я все еще добирался до места, теперь уже почти добрался. В Руасси самолет сел около девяти. На электричке (так быстрее) я доехал до Северного вокзала, успел на «Евростар» в 11:13 и в половине второго благополучно оказался на перроне лондонского вокзала Сент-Панкрас. И вот теперь наслаждаюсь проездом по Лондонскому ботаническому саду — размером во весь город.
Такси остановилось, и водитель — привычный для Лондона плотный краснолицый старик хорошо за шестьдесят — обернулся ко мне через стекло:
— «Кенсингтон-Гарденс», сэр.
Действительно, это был мой отель. На сей раз я счел благоразумным остановиться не в привычном пятизвездном «Меридьен» на Пикадилли, а в отеле поменьше, где нет службы безопасности, а видеокамера, скорее всего, одна, в холле. Во-вторых, учитывая огромное пространство, которое занимает Лондон, мне показалось правильным поселиться в районе, где раньше жил Мохов. А квартиру он снимал в Кенсингтоне, на Глостер-роуд — адрес был в его досье. Конечно же, приближаться вплотную к этому месту не стоило, но вдруг такое соседство сэкономит время? Свободный номер оказался не в шаговой доступности, по другую сторону Гайд-парка, но и через весь город не ехать. Я забронировал его с айфона в Шереметьево, пока ждал посадку. Так что в гостинице мне пришлось лишь поставить закорючку на заранее отпечатанной форме и дать скопировать свой паспорт.
Окно моей комнаты на третьем этаже выходило на сквер. Я распахнул его и с наслаждением вдохнул запах свежей растительности. В Москве на газонах еще лежал снег — здесь было под двадцать. Солнце светило совсем по-летнему, на светловолосом парне, шагающем упругой походкой с бутылкой воды под мышкой, были шорты и майка с лямками.
И что дальше? Прилечь? В Лондоне два часа дня, в Нью-Йорке, в часовом поясе, в котором по-прежнему жил мой сбитый с толку организм, — девять утра. Я был в дороге уже сорок часов. А в последний раз проснулся в постели вообще больше двух суток назад, остальное добирал урывками в самолетах. «Часок, — подсказало мое усталое тело. — За это время что изменится? А ты только соображать будешь лучше». Но я этот сладкий голосок тут же заткнул. Не исключено, что за этот час все и решится. Мохов договорится о решающей встрече, а его — маленькая деталь — еще найти надо в огромном мегаполисе. Так что в важных делах усталость, как и опасность, вообще не должна приниматься во внимание. Как-то так, более элегантно, сказал кардинал де Ретц, по которому я учил французский язык.
Я подкрепил совет искушенного мастера интриги современными достижениями химии. В холодильном автомате в холле отеля мною было приобретено две баночки энерджайзера, одну из которых я немедленно выпил несколькими большими глотками, как лекарство. Ну что, мобилизовался организм? Пока нет, но, надеюсь, через какое-то время встряхнется.
У меня были координаты того человека, которому звонил Мохов. Того англичанина из МИ-5, с которым они так и не решились толком друг друга завербовать. Это пока Эсквайр думал, что я останусь в Москве, он просил меня не проговориться, что я об этом знаю. А когда понял, что я отправлюсь искать Мохова, он себя, как он сам говорит, «снял с ручника». Поскольку тот англичанин был в разработке, на него в Лесу было целое досье. Несколько листов из которого Эсквайр положил в ту серую папочку, ставшую моей единственной пока надеждой на успех.
2
Человека звали Лесли Осборн. Ему исполнилось пятьдесят два года, но фотографии были пятнадцатилетней давности — того времени, когда Мохов работал в Лондоне. Вид у Осборна был решительный. Коротко стриженная голова с шишкой над левым ухом, лоб скошенный, что выдает человека действия, взгляд жесткий, нос прямой, подбородок ступенькой. Даже на фотографиях, где они с Моховым семьями выехали на пикник, он не выглядел расслабленным. Вот он вытянулся на лужайке, курит сигару, на подстилке рядом с ним большая плетеная бутыль «кьянти», к которой они наверняка уже хорошо приложились. Где-то перед ним дети играют в бадминтон (они были на другой фотографии), жены болтают на скамейке над узкой речкой (еще один снимок). А он смотрит внимательно, с прищуром, как будто слушает путающегося в показаниях подозреваемого.
Осборн был сменным начальником службы безопасности в Хитроу. Это большой пост — Хитроу, как известно, самый крупный аэропорт мира и по интенсивности воздушного движения, и по занимаемой площади (я этого не знал, в досье прочитал). Означала ли его должность автоматическую принадлежность к контрразведке, в досье не уточнялось, однако наш источник внутри МИ-5 утверждал, что Осборн служил там с момента окончания университета — он учился в Эдинбурге. По роду своей деятельности Осборн был на связи с представителями всех авиакомпаний. Разумеется, в реальном, хотя вряд ли постоянном контакте с доброй сотней людей были его заместители, однако с кем-то он общался лично. Сближение происходило по инициативе англичанина — вероятно, поскольку в конце концов Мохова установили как разведчика (Эсквайр на это мое предположение сделал тогда едва заметный, но согласный кивок головой).
У всех работающих за границей сотрудников Конторы, независимо от прикрытия, всегда есть солидный запас алкоголя, которым они щедро угощают нужных людей. Так вот, непонятно, для развития ли отношений или Осборн и вправду любил выпить, но он в какой-то момент взял за привычку после работы заходить к Мохову на рюмку водки (эвфемизм, естественно — я про рюмку). В службе безопасности работали по сложному графику — то днем, то ночью, но пересменка была или утром, или поздно вечером, то есть когда прилетал первый самолет из Москвы или когда улетал последний. Другими словами, Мохов в это время почти всегда был на месте.
Чтобы не быть в долгу, Осборн просил своего русского друга запросто приходить и к нему в кабинет. У него было два больших стеклянных шкафа, сплошь забитых бутылками со всего мира, всей существующей палитры цветов, любых размеров и форм, с растениями, гадами и насекомыми или без оных. Здесь Мохов даже позволил себе в отчете личное замечание. «Похоже, — писал он, — это самая большая в мире коллекция экзотических напитков». Однажды, предварительно договорившись, Мохов пришел к Осборну с российским министром транспорта, и они были удостоены высокого доверия посетить оперативные помещения, где десятки сотрудников отслеживали многие десятки видеокамер, установленных по всей огромной территории аэропорта.
Осенью 98-го подчиненные Осборна задержали подозрительного пассажира, вылетающего в Москву и уже прошедшего регистрацию и паспортный контроль. На него обратили внимание перед прохождением границы как раз благодаря видеокамере: человек нервничал. Пограничники этого не заметили, а люди из службы безопасности стали вести его от одной камеры к другой. Осборн, которому об этом доложили, тут же послал своих подчиненных проверить документы. У пассажира оказался дипломатический паспорт, ливанский, которым он принялся размахивать во все стороны, грозя международным скандалом. Осборн попросил своих людей потянуть время: два мощных компьютера как раз трудились над тем, чтобы сопоставить фотографию ливанца с базой данных нежелательных иностранцев. Один из них скоро издал трель: нашел соответствие. Ливанец оказался марокканцем из Организации Абу Нидаля, а паспорт — поддельным. Что этот пассажир собирался делать в Москве, англичане не сообщили, и вообще дальше его следы обрываются. Однако усилиями Мохова Осборн за бдительность и настойчивость был удостоен благодарности «Аэрофлота», дополненной ящиком водки «Юрий Долгорукий», которую подавали и на кремлевских банкетах.
Именно в те дни, за ужином в ресторане, и была сделана осторожная попытка прощупать Осборна на предмет сотрудничества. Этот разговор Мохов привел очень подробно, видимо, записывал на диктофон.
М о х о в: Слушай, Лесли. Может, нам как-то перевести это на постоянную основу?
О с б о р н: Ты о чем?
М о х о в: Ну, я имею в виду отлов всяких террористов, которые пытаются к нам проникнуть. Это ведь дорогого стоит. И мы готовы платить.
О с б о р н (после паузы): Мне платит британское правительство. И это моя работа. Если мы с моими людьми поймали кого-то, кто хочет вам навредить, я только рад.
М о х о в: Все равно, вы же огромный поток людей отслеживаете. Да у вас и технические возможности другие. «Аэрофлоту», чем присылать сюда специального сотрудника безопасности, платить ему зарплату, снимать квартиру, было бы проще каждый месяц выплачивать кому-либо премию. Чтобы к нашим пассажирам присматривались повнимательнее.
О с б о р н: Мы и так внимательно смотрим, как ты сам мог в этом убедиться. (Хлопая Мохова по плечу.) И потом, мы же друзья.
М о х о в: Так мы бы по-дружески это и оформили. То есть никак бы не оформляли.
О с б о р н: Я это с самого начала понял. Но, думаю, и ты меня понял правильно.
Это был разговор двух профессионалов. Оба знали, что достаточно одному предложить, а другому согласиться получать деньги за безобидную услугу, как это переведет их отношения на совсем не невинный уровень. Как говорит поговорка (это не некрасовское выражение, у него все свежие были, не затертые): «коготок увяз, всей птичке пропасть». А на двойную игру Осборн, по всей очевидности, санкции не имел. Или у англичан были другие планы.
Тот разговор был в 98-м году. А в 99-м — то есть незадолго до того, как мы с Кудиновым и познакомились с Моховым, — МИ-5 сделала ответный ход. Мохов, который уже проработал в Лондоне пять лет, знал, что на будущий год ему возвращаться в Москву. Его единственная дочь, его принцесса, а по моим наблюдениям — злобная фурия Тоня, к этому времени должна была закончить английскую школу и сдать экстерном за русскую одиннадцатилетку. Она собиралась поступать на филфак МГУ.
На тот момент, разумеется, с санкции Конторы Мохов и Осборн были уже добрыми приятелями. Они регулярно, где-то раз в месяц, обедали или ужинали с семьями, дома или в ресторане. Летом выбирались на пикники в окрестностях Лондона. Однажды на длинных выходных даже ездили на двух машинах по Уэльсу, осваивая горные маршруты и ночуя в маленьких гостиничках.
Кстати, замечу в скобках, жена Мохова, когда я спросил про добрых знакомых, об Осборнах ведь и не заикнулась. Боялась навредить — и мужу, и им самим. А Мохов тогда добросовестно отчитывался о каждой встрече. Но к делу.
У Осборна было двое сыновей — один на год старше, другой на год младше Тони. Летом 99-го, за пару месяцев до нашей операции по выявлению мусульманских боевиков, Мохов, опять же с разрешения Конторы, пригласил в свой отпуск обоих мальчишек в Россию. Они жили у него дома, Мохов свозил их в лавру, в Суздаль. Потом они с Тоней и ее мамой съездили еще на пару дней в Питер. Так что, в сущности, предложение, которое сделал ему Осборн, могло казаться вполне безобидным.
Здесь опять была запись диалога (он что, все их разговоры записывал?).
О с б о р н: Так ты точно решил возвращаться в Россию?
М о х о в: Это не я решил. Но, честно говоря, я уже по дому соскучился — шесть лет будет, это долго. Да и Тоне в университет поступать.
О с б о р н: Она у вас совсем англичанка стала, не отличить.
М о х о в: Не то, что ее отец — до сих пор с акцентом говорит.
О с б о р н: Да ладно, ты отлично говоришь. Лучше, чем половина людей в Англии. Слушай, а ты не думал оставить Тоню здесь учиться?
М о х о в: Да нет, ты что? Я же не олигарх. Что-то я здесь, конечно, заработал, но на колледж этого вряд ли хватит.
О с б о р н: Может, ты зря так думаешь. Все решаемо.
М о х о в: Каким это образом?
О с б о р н: Смотри. У меня близкий друг в попечительском фонде Лондонского университета. Они каждый год выделяют пять грантов на обучение. Три обычно получают англичане, два — иностранцы. Твоя же девочка учится блестяще — у нее все шансы.
М о х о в: Да там таких кандидатов наверняка десятки, если не сотни.
О с б о р н: Да, но досье Тони рассмотрят самым внимательным и благожелательным образом.
М о х о в: Ты серьезно?
О с б о р н: Я серьезно.