— Ты, я вижу, зря времени не терял, — удовлетворённо произнёс Ровантини.
Через несколько минут Людвиге наслаждением потёр руки.
— Отлично! Всё отлично, дядюшка Франц.
— Что именно отлично, дьяволёнок?
— То, что меня сослали сегодня сюда и что ты оказался рядом со мной. Нам не нужно ни перед кем притворяться, нам вообще никто не нужен.
— А ну тише! — Ровантини резко вскинул руку.
Кто-то сочным мужским баритоном произнёс:
— У нас богатый выбор опер и спектаклей, и потому актёры и музыканты могут не беспокоиться. Мы будем устраивать концерты как духовной, так и светской музыки.
— Директор театра Гросман, — прошептал Ровантини.
— Насколько я слышал, — подобострастно заметил Иоганн ван Бетховен, — наидрагоценнейшей жемчужиной труппы станет мадемуазель Фридерика Флиттнер.
— Я?.. — за спиной вновь будто зазвенел колокольчик.
— Да, дитя моё, — солидно проговорил Гросман, — хотя ты и моя падчерица, но господин Бетховен совершенно прав. Однако титул юной королевы нужно уметь носить с достоинством, иначе какой-нибудь принц оспорит его у тебя. А такового долго ждать не придётся. Я имею в виду весьма одарённого скрипача Франца Ровантини.
Тут Иоганн ван Бетховен вновь поспешил вмешаться в разговор:
— Ровантини? Он ещё несколько лет тому назад подвизался в нашем придворном театре на довольно скромной должности, и его игра на скрипке...
— Господин ван Бетховен, — перебил его Гросман, — он музыкант высочайшего класса. Я недавно слушал его в Дрезденской академии. Его называют вторым Тартини!
— Тартини! — в очередной раз зазвенел серебряный колокольчик. — Это же такой урод. Я как-то видела его портрет — толстый нос и выпученные глаза. Мне даже страшно стало.
— Что ты такое говоришь, дитя моё? Впрочем, вы скоро сами во всём убедитесь, господин ван Бетховен. Ровантини очень скоро будет здесь.
Ровантини молча потряс увесистым кулаком.
— А он уже здесь, — со смехом заявила Магдалена.
— Уже в Бонне.
— Ближе. Он в двух комнатах отсюда, — помедлив, ответила она. — Он же мой кузен.
Послышался звон разбитого стекла и успокаивающий голос Магдалены:
— Ничего страшного, ущерб невелик, и потом, посуда бьётся к счастью. Правда, мадемуазель Флиттнер, говорят, что пролитое красное вино к слезам, но если выдался такой радостный повод...
— Верно, — немедленно откликнулся звонкий голосок, — и теперь пусть этот Ровантини-Тартини наконец предстанет перед нами. В конце концов, он же всё это учинил.
Послышался звук передвигаемых стульев.
— Я сейчас отведу вас туда. Только возьмите с собой свечи. Они там с моим сыном сидят в кромешной тьме.
Через несколько минут дверь распахнулась.
— Франц!..
Чуть колеблемое лёгким ветерком пламя свечи высветило стоявшего на пороге Ровантини. Он с такой невыразимой тоской взглянул на юное создание, что у той на мгновение болезненно защемило сердце. Но тут глаза его внезапно засверкали, и девушка поразилась происшедшей в нём перемене. Он же смотрел на неё, как на чудо. Ровантини твёрдо знал, что никогда не встречался с ней и тем не менее был убеждён, что она уже давно вошла в его жизнь.
На вид ей было не более восемнадцати — нежный бутон, обещавший со временем стать поразительно красивым цветком. Серебристого цвета платье как нельзя лучше подходило к звенящим звукам её голоса, и вообще вся она с её глубокими тёмными глазами и чёрными волосами, казалось, была оправлена в серебро.
— Желаете, чтобы я сыграл? — Он даже не узнал собственного голоса. — Вам стоит только приказать...
Они с радостью отвели его в музыкальную комнату, но затем он вернулся за скрипкой.
— Людвиг, сын мрака, где ты прячешься? — После яркого света глаза не сразу привыкли к темноте, и он был вынужден пробираться на ощупь.
— Здесь! — Из-за огромного сундука высунулась взлохмаченная голова.
— Пойдём со мной.
— Нет.
— Ах ты, таракан запечный. Тогда скажи, что мне сыграть?
— Для Фрици? — хрипло выдавил Людвиг. — Я бы предложил один из концертов Моцарта.
— Да? А это мысль.
Ровантини взял с подоконника ноты и поспешно выбежал из комнаты.
Людвиг медленно подошёл к окну и замер возле него в своей любимой позе, опершись подбородком на ладони.
Скрипка была хорошо настроена, но сам дядюшка Франц оказался вдруг далеко не на высоте. Квинта у него получилась нечистой, он взял слишком высоко, а до мажор, наоборот, надо было взять чуть ниже.
Тут отец заговорил так, будто бы именно он породил и воспитал дядюшку Франца:
— Я с гордостью бы согласился подыграть тебе, но, увы, я не могу разобрать написанные тобой ноты.