— Превосходно! Я даже готов купить у Фишеров петуха и принести его в жертву богу — покровителю всех лекарей Эскулапу. Ибо, клянусь им, я здоров! Ведь эту девушку я люблю ещё больше, чем тебя — Амура, жаждущего могильщиков. Эх ты, исчадие ада...
Он несколько раз прошёлся взад-вперёд по комнате и ласково потрепал Людвига по голове.
— К игре на скрипке ты пригоден, правда, не более, чем мартовский кот, но тем не менее я буду давать тебе уроки, мой маленький и лучший друг. Я тут задумал один шансон и хочу исполнить также сонату соль минор Тартини, ту самую, с дьявольской трелью.
— С чем?
— Разве ты ничего не знаешь о ней? Тогда слушай внимательно. Как-то ночью Тартини услышал странную музыку, а затем к нему вошёл дьявол со скрипкой у подбородка и, сверкая глазами, сказал: «Это моя музыка, и такой трели тебе никогда не исполнить». Тартини проснулся и тут же записал несколько нот сонаты и этой самой трели. Пошли.
— Куда?
— Со мной.
Упражнения потребовали значительных усилий. После игры лицо Ровантини сделалось бледным как мел, на лбу выступили крупные капли пота, из правого уголка рта потекла кровь. Она стекала на подбородок медленно и неотвратимо, словно воплощая собой рок.
— Разве я плохо играл, Людвиг? Нет, действительно, какие только силы не открыла во мне эта хрупкая девушка!
Людвиг почувствовал, что больше не может. Любовь одна не в состоянии преодолеть эту страшную болезнь. Чтобы хоть немного отвлечься, он спросил:
— А кто будет аккомпанировать тебе на концерте?
— Нефе... — Ровантини хлопнул себя по лбу. — Он сегодня рано утром приехал в почтовой карете и тут же отправился пробовать орган. Сейчас он в соборе. А вообще-то тебе нужно сходить к нему.
— Зачем?
— Он хочет присмотреться к тебе.
— Это ещё почему? — обиженно спросил Людвиг.
— Иди, дурачок. У него своя, никому не понятная метода. А потом отнесёшь Фридерике письмо, лохматый Амур. Где тут у вас чернила и перо?
Ещё издали Людвиг услышал тихие звуки музыки, доносившиеся из высоких окон собора.
Он с трудом открыл массивную дверь, и в лицо ему словно подул сильный ветер. Он окунул дрожащие пальцы в чашу со святой водой, перекрестился и встал на колени перед дарохранительницей.
Проход к ведущей на хоры винтовой лестнице был загорожен железной решёткой, и Людвиг облегчённо вздохнул, ибо это препятствие избавляло его от принятия дальнейших решений. Никогда ещё ему не было так страшно. Даже перед отцовской тростью он не испытывал такого трепета. Тогда он лишь стискивал зубы и втягивал голову в плечи.
Именно так он и поступил сейчас. Но к чему все эти усилия? В следующий раз дядюшка Франц позаботится о том, чтобы дверь была открыта. Теперь же вполне достаточно просунуть руку сквозь решётку и отодвинуть засов...
У него были хорошие лёгкие, и тем не менее он едва отдышался, когда, поднявшись на хоры, увидел маленького горбуна с нестарым, но уже испещрённым морщинами лицом. Он недовольно повернулся, и в наступившей тишине его голос прозвучал подобно раскату грома:
— Что тебе нужно?
— До... достопочтенный придворный музыкант Франц Ровантини...
— А мне плевать на все чины и звания. — В голосе горбуна отчётливо прозвучало нарастающее раздражение. — Я сам являюсь придворным органистом, а толку-то что? Как тебя зовут?
— Людвиг ван Бетховен, — пролепетал мальчик.
— Ясно. И ты хочешь научиться играть на органе? А руки у тебя подходящие?
— Нет... — Людвиг сглотнул засевший в горле тугой ком.
— Откуда ты знаешь?
— Так все говорят... Они даже для игры на рояле не годятся.
— А ну-ка покажи мне их.
Горбун нежно — насколько он, конечно, мог — взял его пальцы и тихо присвистнул сквозь зубы:
— Ну надо же. Хоть иногда мой лапы. В остальном же они у тебя довольно короткие и квадратные. Но кто сказал, что у музыканта не может быть таких рук?
— Все так говорят, — горестно выдохнул Людвиг.
— Тогда скажи им всем, что они полные идиоты. Ты хоть раз в жизни играл на органе?
— В церкви францисканцев.
— Значит, на писклявом органе. — Он вперил в мальчика пронизывающий взгляд. — А теперь скажи — только не лги! — ты уже сочинял музыку для органа?
— Нет... то есть совсем маленькую пьесу. — Людвиг облизнул пересохшие губы.
— А это не важно. — Нефе кое-как сполз со скамьи. — А ну-ка сыграй мне её.
Людвиг покорно залез на скамью. Конечно, он сейчас не найдёт педаль...
Горбун застыл рядом с закрытыми глазами. Через несколько минут он открыл и закричал:
— Хорошо! А теперь я кое-что исполню, чтобы проверить твой музыкальный вкус... Ну как?
— Великолепно...
— Что? — Горбун пристально посмотрел на него. — Такое же дерьмо. Это моя композиция. А теперь послушай фантазию соль минор и фугу Иоганна Себастьяна Баха.
Именно о них ему когда-то рассказывал дед. Для сравнения он использовал пример разбушевавшегося моря, волны которого, постепенно переставая вздыматься, становились как бы прозрачными, и в них плясали солнечные лучи. Он вдруг почувствовал, что дед стоит рядом, и услышал его слова: «Настал великий миг, Людвиг! Сейчас ты увидишь и услышишь такое, что тебе небо с овчинку покажется».