Когда они кончили есть, Беляев, как бы случайно, отодвинув тарелку, звякнул ножом о край. Вошла старуха якутка с лицом цвета кедровой коры, очевидно мать Беляева, он очень был на нее похож. Мария встала.
— Моя мама, она была раньше знаменитая охотница! — прокричал Беляев хвастливо. — Недавно последнего своего соболишку убила: глохнуть и слепнуть начала. Все шкуры в доме — ее охотничьи трофеи. Вы ее извините, она по-русски не говорит, понимать кое-что понимает.
Старуха покивала, довольно улыбаясь, унесла грязную посуду, принесла большой, литра на два, фарфоровый чайник, с розами на боках, и большие чашки с блюдцами, с такими же розами.
— Хойтинский фарфор! — похвалился Беляев, заметив восхищение Марии. — Наш, сибирский, самый белый, от деда еще по отцу. Отец русский был. Коренной сибиряк. Последние три чашки остались, а чайник пока живет.
Выпив чаю, они снова перешли в кабинет. Беляев сел в кожаное кресло за письменным столом, Мария — на свое прежнее место. Неприятное ощущение, с которым она читала Светланино послание, не ушло, но душу вдруг осенило равнодушие: плевать, какая разница, в конце концов, не в первый раз. И потом, все равно она уедет.
— Я разговаривал с Соловьевым… — начал Беляев. — Инициатива разговора была его. Я просто поставил его в известность по телефону, что есть такое письмо. Он сразу приехал и, как вы понимаете, рассказал мне о том, что осталось у вас с ним позади. В Москве, в молодости.
— Клементий Ильич, — резко перебила его Мария. — Я ценю вашу доброту и такт, но не трудитесь! Я не любительница грязевых процедур, даже целебных. Бог с ним, со всем, не будем вникать. Я уезжаю, можно закрыть дело. Как только получу расчет, уеду. Я не подозревала, что Соловьев здесь, когда ехала сюда из Москвы.
— Из Москвы вы после разрыва с мужем уехали? — полувопросительно произнес Беляев, в глазах его мелькнуло житейское любопытство.
Поколебавшись, Мария рассказала в общих чертах историю своего скоропалительного отъезда, включая историю серьезных неприятностей на работе. Истина была все-таки проще вымысла. Да и с какой стати она должна была это скрывать? И все равно она отсюда уезжала.
Беляев долго сидел молча, видимо обдумывая, как ему следует отнестись к тому, что он услышал. Затем медленно и негромко произнес:
— Я верю в вашу искренность…
— Благодарю! — сыронизировала Мария.
— Я ведь вот вас, Мария Сергеевна, зачем пригласил… — Беляев словно не заметил иронии. — Ну, заявление вот, конечно, — я на него должен отреагировать: объяснить… побеседовать с вами. Теперь, конечно, не так, как раньше, теперь человек должен сам разобраться, хочет он жить с женой или не хочет. Но вы меня правильно поймите, Мария Сергеевна! У нас действительно плохо с кадрами. А ваше выступление на собрании механизаторов расположило меня в вашу пользу, мне кажется, вы человек думающий, умный. Горячий, конечно, но ведь равнодушие хуже. Я не хочу, чтобы вы уезжали.
Он говорил, Мария слушала, удивляясь, изумляясь, порываясь что-то сказать, спросить, но он останавливал ее, поднимая ладонь и вежливо улыбаясь: «Минуточку, я сейчас кончу»… Он говорил правильные, разумные вещи, Марии только непонятно было, почему он не сказал их тогда же, на собрании. Когда он кончил, она спросила его об этом. Спросила также, почему Барков, который, по-видимому, неглуп, образован, знает дела строительства изнутри, не пытался и не пытается наладить эти дела, заставить средний комсостав, подчиненный ему, наладить у себя в подразделениях, в этих УМС, АТХ, АТП и ПАТПах элементарный учет и дисциплину?..
— Вопрос наивный… — сказал Беляев, смущенно засмеявшись. — Неужто вы этого не понимаете? Нет… На наивные вопросы отвечать всегда труднее всего…
Он так впрямую на него и не ответил, на этот наивный вопрос, хотя говорил еще долго, объяснял, как трудно сейчас работать с людьми, потому что пришло поколение, лиха не нюхавшее, не знающее голода, а средние командные должности здесь занимают зачастую люди, этим должностям не соответствующие, многого недопонимающие, поэтому, исходя из опыта, он и советовал какую-то ломку традиционного совершать постепенно, приучая людей к мысли, что нововведения пойдут им же на пользу. Уговаривая, а не ломая палки.
— Я очень рассчитываю, что такие люди, как вы, как Соловьев, постепенно наладите дела, прекратите существующий беспорядок. Люди теперь, после вашего выступления, увольняются, конечно… — произнес он фразу, очевидно кем-то сказанную ему. — Есть в наших краях такое не высказываемое мнение: климат, условия тяжелые, человек должен трудиться в меру своих сил, а получать «по-северному». Но все не уволятся. Не уезжайте, — повторил он. — Я вас прошу.
И уже, когда они вышли из кабинета, он сказал:
— Не знаю, что Барков делал и думал раньше, я в райкоме работаю третий год, до этого был председателем райисполкома. Но теперь он, я думаю, просто защищает честь мундира. Соловьеву легко ругать беспорядки, он человек новый, варяг, за грехи предшественников не в ответе. А Барков в ответе. Вот в чем секрет. Я так думаю. Если он начнет ругать беспорядки, то, выходит, распишется в том, что прежде они ничего не делали, получая большую зарплату и перворазрядное снабжение.
Дней пять назад как-то незаметно, с вечера, засеялся слабый дождичек, и так и продолжало дождить не густо, не шибко, но споро. Засыпа́ли под монотонный, непрестанный шум дождя, просыпались — за окном с унылым постоянством слышался все тот же однообразный тихий звук, ходил пластами паркий запах мокрой травы, теплой банной сыри. Правда, пожары от этого спорого дождичка прекратились и в воздухе уже не тянуло гарью. От земли до неба недвижно стояла серая безрадостная мга, поглощая звуки и скрадывая очертания предметов.
В четверг Мария прибыла на оперативку в управление без опоздания, втиснулась в двери вместе с другими, села в угол с каменным лицом, глядя перед собой. Она слышала общее неприятие себя и как бы презрение, хотя пока не очень было заметно, что ее вмешательство в дела принесло хоть малейшие результаты. Шоферы по-прежнему заезжали отмечать путевые листы только тогда, когда им это было удобно. Придерживались приказа несколько человек (в том числе Харитоныч). Начальники подразделений делали вид, что никакого приказа вообще не было. Не сегодня-завтра бухгалтерия должна была начать оформлять документы на зарплату, теперь только от Соловьева зависело — забыть о своем приказе либо подтвердить его, дабы бухгалтеры не «забыли»… Но об этом Мария с Соловьевым еще не разговаривала.
Прошлый раз, во вторник, Соловьев на оперативке не присутствовал, Мария так и не видела его с той памятной ночи. Сегодня он был тут, хотя оперативку вел, как и в прошлые разы, Барков. Мария взглянула на него только раз, вскользь, но все время ощущала, что он здесь.
Кучерявый, недоуменно и возмущенно вздергивая плечи, возражал начальнику СМУ-2 Головко, докладывавшему, что дорога до нового грунтового карьера, как и было приказано, восстановлена, отсыпана заново щебенкой, проезжа. Кучерявый же спорил, что дорога не готова и ездить по ней нельзя.
— Я на таком уровне не стал бы трепаться! Если я говорю — дорога не готова! Если лужа — готова?!
— Нет. Что он? Георгий Михайлович? — возмущался Головко. Был он сравнительно молод, работал недавно и приказы пока уважал. — Лужа! Пять дней дождь льет, а он лужу увидел! Ну, лужа… У тебя механизмы, материалы, взял самосвал щебня — и засыпал!
Кто-то негромко, весело, развлекая только себя, соскучившегося от деловых споров, произнес:
— Если лужа, значит, господь бог снивелировал землю…
— Александр Александрович, конкретно, когда начнешь возить грунт с этого карьера? — спросил Барков, подняв на Кучерявого взгляд, тут же провел им по комнате, нашел Марию, изобразил улыбку и опять обратился к Кучерявому.
— Ну, я еще туда смотаюсь, прикину… И так ведь машины, елки-палки, поразуты, поразбиты. Нельзя. Вода — лучшая смазка для резины, любой гвоздь лезет.
— Ты как кружевница, Кучерявый! — взорвался вдруг молчавший все время Соловьев. — Вяжешь, вяжешь. Вопрос ясен, а ты все продолжаешь вязать! От тебя не требуют изложения теории! На вопрос «когда?» нужно ставить срок. И вообще, товарищи, — он поднялся, поворачиваясь грузным телом то вправо, то влево, наверное, чтобы было понятно, что обращается он ко всем, — низкий уровень подготовки вопросов. Это не уровень начальников участков и главных инженеров. Вы не прорабы! — Говорил, горяча себя, а у Марии сжималось сердце: не волнуйся, не надо… — Я понимаю, вы тут окопались, вам наплевать, мол, заменить все равно некем — нечего и бояться! Но неужели инженерная честь ваша так и не заговорит? Словно компания неизвестных филонов, а не специалистов со стажем работы!
Мария смотрела на него, пользуясь тем, что все смотрели. Похудел, осунулся, пиджак какой-то грязноватый, рубашка с грязным смятым воротничком. Пьет? Болен? Хандрит? Были, конечно, минуты — она благодарила судьбу, что снова перекрестила их дороги. Сейчас трезво понимала: зря. Все было бы нормально у него и у ней, не встреться они вновь. Юпитер наказывает людей, исполняя их желания.
Вчера она разбиралась в Сонином чулане, смотрела, не отсырели ли опять книги. Услышала, что в дверь комнаты постучали, — Софья сидела дома, — кто-то вошел. Раздался голос Светланы, и Мария, сев на ящик, стала с неприятно колотящимся сердцем дожидаться конца раздраженной исповеди.
— Ну, хоть ты поговори с ним, Софья, он тебя уважает, послушается. Я готовлю обед, жду. Он колбаску в бумажке принес, поел молча, лег в столовой на диване. Заснул, стонет. Мне же его жаль, он же мне родной! Бужу: «Леля, ты что?» — «Ничего, отвечает, сердце болит…» Бриться стал на ночь, говорит, если во сне умру, чтобы не брили!
— Поговорю! — буркнула Софья Павловна и на какой-то вопрос, который Мария не расслышала, но догадалась — о чем, ответила резко: — Не знаю, не спрашивала, не мое дело!
Мария и сама не знала — когда? Месяц скоро должен был кончиться, но сил вот так взять и уехать куда глаза глядят у ней теперь не было. Запал, горячка прошли, сейчас ее одолели равнодушие и бессилие.
Она даже почти не слушала оперативку, думая свои горькие думы, складывавшиеся в одно: уезжать? Куда? Как?..
— Если с вашей стороны будут продолжаться оскорбления! — выкрикнул Кучерявый, и Мария, вздрогнув, включилась. — Я буду вынужден сделать соответствующие выводы! Я вам сегодня же заявление положу на стол! Надоело, понимаешь, нашел козла отпущения.
— Ну-ну! — предупреждающе протянул Барков. — Не надо горячиться.
— Да как же не горячиться, Георгий Михайлович! Работали, план выполняли, знамя имели. Так ведь? Нет, наехали варяги, все! Началось. Особенно после появления этой скандальной дамы! — Он поискал глазами Марию, ткнул в ее сторону пальцем. Соловьев тоже посмотрел на Марию, глаза их встретились, и он вдруг улыбнулся ей сочувственно, взросло, горько.
— Она еще не выросла до обыкновенного диспетчера, а ее главным поставили! — продолжал меж тем Кучерявый. — Ты видела когда-нибудь, как делают вскрышу? — обратился он прямо к Марии, перейдя вдруг на «ты».
Она поднялась, улыбнулась, ощущая в себе холодное бешенство и силы, которые неожиданно придал ей короткий взгляд Соловьева.
— Разрешите ответить?
Главный инженер улыбнулся ей, словно расшалившейся школьнице:
— Мария Сергеевна, стоит ли? Насколько я знаю, вы решили уволиться, все эти страсти для вас как бы в прошлом. А мы уж между собой разберемся. Не такие вопросы решали.