Я огляделся, как затравленный хорек. Было совершенно очевидно, что единственное стоявшее в комнате кресло весьма далеко от комфортабельного места для ночлега, и, кроме того, стало до боли очевидно, что она имеет в виду. Я оказался в чертовски неудобной ситуации — ведь не мог же я сказать ей, что не хочу ее ни за что. Полагаю, что я брезглив, или сердце у меня такое…
Пока она раздевалась, приложив при этом максимум усилий, чтобы не возбуждать меня, я высыпал на лысую голову Руперта Квина все известные мне ругательства. Я точно знал, что это он подстроил. Запер меня с этой трансатлантической сексуальной маньячкой — наверняка рассказал ей, какой я любвеобильный парень. Или мог даже предположить, что я гомосексуалист, и предложил ей проверить эту теорию.
Однако единственной особенностью моей сексуальной жизни, о которой она смогла бы доложить, было настойчивое желание выключить весь свет. Пока я не видел ее лица и до тех пор, пока она лежала спокойно, все оказалось не так плохо, как я опасался. Она была высокой и гибкой, как большинство женщин — государственных служащих, и шестой отдел наверняка хотел использовать на всю катушку все деньги, потраченные на меня, — я даже пошутил и отправил им счет за «исполнение дополнительных обязанностей», хотя точно знал, что зря потратился на почтовые расходы.
Одно воспоминание об Эллисон — именно так ее звали — заставляло меня холодеть от страха, так что я даже не заметил, что мы прибыли в Орли, пока стюардесса не сказала об этом. Я задумчиво нащупал поясной ремень своего кресла. А что, если «оно» получило такое удовольствие в Сен-Тропезе, что ухитрилось сделать так, чтобы второй раз встретиться со мной для получения отчета? Нет, теперь у меня была отговорка, ведь заранее предупрежден — значит, вооружен. Я неожиданно схватил малоприятный триппер после глупой и пьяной ночи, проведенной в Адене, и хотя это не представляло абсолютно никакой опасности для меня самого, мне, пожалуй, не следовало подвергать риску другого члена Специальной Службы Ее Величества. Это позволило бы назойливой Эллисон остаться в полном здравии.
Пока такси везло меня в Париж, начался небольшой дождь. Мягкий летний европейский дождь мне всегда нравился. Довольно долго я не видел дождя, и моя бедная английская душа истосковалась по нему. Я даже постоял несколько минут перед входом в отель на Елисейских полях, пока у меня не намокло лицо. Париж совершенно не изменился. Все такие же симпатичные здания, уже давно и сильно нуждающиеся в покраске. Все те же деревья, торчащие прямо из мостовой. Все та же заразительная веселая атмосфера, о которой вы знаете, что она так же фальшива, как улыбка проститутки, но которая каждый раз поддевает вас на крючок. Париж — это столица романтики. Париж моей нелепо растраченной юности, Париж воспоминаний.
Отель был предназначен для американцев и потому чудовищно дорог. Правда, для меня все это не имело значения, так как Лондон платил, а американцы действительно настаивали на том, чтобы ванны работали и в комнатах убирали достаточно часто. И обслуживание здесь было раза в три быстрее, чем в любом таком же отеле для французов.
После того как я принял ванну и с наслаждением побрился с горячей водой — у нас на вилле горячую воду приходилось греть самим, — я спустился в отделанном дубовыми панелями лифте фирмы «Уэйгуд Отис» на первый этаж. Но уже на середине тройного «Глена Моранди» у меня над ухом раздался хорошо знакомый неприятный голос.
— Мир тесен, верно, приятель?
Позади меня стоял, вытянувшись во все свои шесть футов и три дюйма и украшенный детскими желтыми кудряшками, Деррик Килмари, седьмой граф Тригарет, лучший друг всех титулованных домов Великобритании и известный сутенер. Он долго тряс мою руку, зажав ее в своих лапах с грязными ногтями и пятнами от никотина. Если не считать моей матери, никто не смог бы удивить меня больше.
Он заказал выпивку, и бармен торопливо, как армейский ординарец, кинулся выполнять заказ. Было очевидно, что сифилитическая слава его семейства распространена повсюду. Пара глуповатых американцев, муж и жена, где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью, по внешнему виду со Среднего Запада и очень богатых, придвинулись ближе, чтобы поймать несколько драгоценных слов, могущих сорваться с этих ангельских губ. Я допил свою выпивку как лекарство, чтобы немного оправиться от шока.
— Рикки, неужели это ты?
Он печально посмотрел на меня и задумчиво пососал оливку.
— Боюсь, что это так, дорогой мой Филипп. Можно сказать, что они схватили меня за яйца, — Американская пара отпрянула с вполне понятным ужасом, британская аристократия обманула их ожидания, но зато им будет о чем порассказать в Детройте. Килмари был одет в то, что он сам определял как «деловой наряд для среднего класса». На нем был темный костюм в тонкую белую полоску, жилет с золотой цепочкой, острый как бритва воротничок и галстук старой школы, той самой старой школы, из которой его вполне резонно исключили. Так как он любил ходить одетым в розовато-лиловый шелк с галстуками, похожими на листву джунглей, в башмаках, сделанных из ослепительно сверкающей замши, видно было, что он чувствует себя более чем неудобно.
Краткая биография Деррика Вильяма Генри Фитцуоррена Килмари, седьмого графа Тригарета (Корнуолл).
Я впервые встретил его, когда нам обоим было по двадцать одному году, во время просмотра кинофильма о гомосексуалистах в одном из подвалов Челси. Каким-то образом мы познакомились, главным образом благодаря тому, что у нас оказались общие друзья. Рикки получил свой титул и еще кое-какую мелочь в 23 года. Какое-то время он провел в гвардии, из которой его без особого шума уволили, и в результате оказался совершенно неготовым к тому, чтобы зарабатывать себе на жизнь в том мрачном мире, где он являлся ходячим анахронизмом. Единственным его талантом были аристократические грехи.
Марихуана и девочки в Итоне. Порнографические фотографии, всевозможные наркотики и пташки для всяческих причуд в Оксфорде (где он продержался два семестра), из которого, как я сделал вывод, набирают недорослей в гвардию. Рикки был просто создан, чтобы поставлять то, о чем нельзя говорить вслух, так как он умел сделать все это весьма респектабельным.
Его последним и наиболее доходным предприятием к моменту нашей встречи явилась поставка девочек в соответствующие дома. Он начал с одной, которую звали Патси Дремминг и которая повидала потолки практически в каждой спальне каждого солидного дома в Англии, пока не стала манекенщицей. И следовал за ней вплоть до ее отъезда с каким-то другим покровителем. Схема действий у него была чрезвычайно проста, хотя следовать ей было достаточно трудно. Нужно было найти девушку, готовую за деньги делать что угодно, но еще не проститутку. Выглядеть та должна была лет примерно на пятнадцать. Дать ей несколько уроков произношения, чтобы избавить от акцента Ист-энда. Вложить в ее крошечные мозги несколько граммов культуры. Убедиться в том, что она умеет держать нож. Почаще мыть ее и хорошо одевать. Ввести в богатые семейства и в круг своих аристократических знакомых. Собирать тридцать процентов, положенных посреднику.
Молоденькие девушки, входившие в сферу интересов Рикки, зарабатывали неплохие деньги, и то, что составляло не облагаемые налогом тридцать процентов, плюс то, что ему удавалось по-приятельски вымогать, позволяло Рикки достаточно неплохо держаться. Он даже владел паями в трех казино и занимался спекуляциями недвижимостью, путешествуя от Нассау до Сардинии. И нот теперь этот беспутный, едва волочащий ноги (он весил, должно быть, около пятнадцати стоунов и не весь этот вес состоял из мышц) великосветский сводник с прогнившими мозгами оказался со мной в одной команде. Я слегка хихикнул, представив себе Квина, прижигающего старину Рикки каленым железом и посмеиваясь спрашивающего, сколько лет тот занимается тем, что поставляет девочек.
— Пошли, Рикки, допивай и расскажи мне обо всем, пока мы что-нибудь съедим.
Рука об руку мы, два перевоспитавшихся хулигана, покинули наш ужасно дорогой отель и взяли такси. На отвратительном французском языке, перемешанном с ругательствами и непристойностями, Рикки объяснил водителю, как проехать к ресторану, о котором ему рассказывал один его богатый друг.
Снаружи тот выглядел достаточно скромно, без всяких претензий, внутри пахло великолепно, мы устроились в темном уголке, и его лицо неясно вырисовывалось передо мною в колеблющемся свете свечей.
— Это длинная история, Филипп. И главным образом во всем виноват мой чертов старик. Среди равных себе он слыл достаточно сообразительным и во время войны его втянули в какую-то работу в разведке. Там кишело членами палаты лордов, тупыми, как пробка, и большими любителями легких денег. После того, как война кончилась, отца отправили в отставку, но наше семейное имя осталось в их книгах, если ты понимаешь, о чем я говорю.
Очень симпатичная официантка, вероятнее всего дочка владельца ресторана, охраняемая, как девственница-весталка, взяла у нас заказ и поставила нам графинчик «Вэн дю Пэи». Я не отказался бы с ней поразвлечься и по сузившимся глазкам и влажным губам Рикки понял, что он чувствует то же самое.
— Одна из особенностей моего бизнеса, — задумчиво продолжил он, — то, что цепочки контактов у меня такие же длинные, как турецкие колючки. Так что можно сказать, что в этом смысле я представляю определенный интерес для разведывательных служб, особенно если учесть, что большая часть информации, которой я обладаю, не относится к той, которую люди рекламируют, а шпионаж всегда являлся нашей семейной традицией.
Ну вот, а старина Руперт, который, — но это только между нами, — как Вечный Жид, толкает перед собой тележку со всяким барахлом, понял, что я могу быть полезен для его расширяющейся империи. — Он отхлебнул глоток вина. — Боже мой, какая грубятина.
Я тоже сделал глоток, но мне вино показалось приятным. Думаю, что дворецкие семейства Килмари, ведавшие огромными винными подвалами семейства, с детства выработали у него повышенную чувствительность в этом вопросе.
— Возвращаясь к истории о моем несчастье, должен сказать, что этот поганец Руперт пригласил меня пообедать у «Клариджа» и во время десерта внес свое предложение. Разумеется, я немедленно отказался. Я не очень люблю шпионить, если это не приносит мне непосредственной прибыли, и, кроме того, мое время слишком занято заботой о куколках. Ты не можешь себе даже представить, Филипп, сколько времени это отнимает. Им всегда нужны новые платья, новые прически, отдых, чтобы загореть до черноты, у них постоянно кончаются противозачаточные таблетки, и им приходиться делать аборты. Я уж не говорю о том, что они ведут свои финансовые дела так, что постоянно оказываются в убытке.
Таким образом, достаточно вежливо, но я отказался. После чего эта несчастная, изъеденная молью гнида сказала, что я должен согласиться, иначе меня ожидают шесть лет тюрьмы.
Я расхохотался, и в это время девушка принесла нам луковый суп. Это было совсем не похоже на тот обезвоженный навоз из пакетиков, который вам предлагают в Лондоне, добавляя несколько надоевших кусочков поджаренного хлеба. Этот был просто великолепен.
— Понимаю, что ты почувствовал, Рикки. Должен сказать, что мне предлагалось только пять лет.
— Да, он мне сказал. Он тоже хохотал, как ехидна. Ну а что делать? Шесть лет без малейшей надежды на сокращение срока — это чертовски большой кусок жизни. Потому я и подписал его чертов контракт. Но это еще не все. Я по-прежнему занимаюсь своими куколками, так как Квин сказал, что они поставляют весьма недурную информацию. Этот чертов шестой отдел перехватил половину моих знакомств, и я еще должен был выполнять их глупые поручения. И к тому же еще вечерние занятия всем на свете, от дзюдо до японского языка. Они заставили меня работать до полусмерти.
Я снова засмеялся, но не слишком искренне.
— Рикки, ты вполне мог заработать нервный срыв, но благодари судьбу, что тебе не пришлось оказаться на оперативной работе. У меня только что была большая вероятность в любой момент получить пулю в голову.
Он холодно посмотрел на меня поверх бокала с вином.
— А ты мне нравишься, приятель. Великолепный загар, фантастические заработки и ночи под тропическим небом с похотливой маленькой Роникой… Неплохо ты устроился, парень.
— Откуда ты узнал о Веронике?
— Руперт Дурак сказал. Думаю, он предполагал, что ты возьмешь ее с собой, если сможешь. Кажется, ему безумно хочется, чтобы ты был полностью доволен.
— Да, ему этого хотелось бы.
Разговор перешел на раков в шампанском, и даже дополнительное количество вина и две семейных размеров бутылки виски не подняли нашего настроения. Мы просто были как два пса, лишившихся свободы, и естественно, нам не оставалось ничего другого, как рычать от злости.
После того как Рикки расплатился по счету, вытащив огромную пачку банкнот, мы покинули ресторан и чувственную официанточку, вернулись в мой номер, он плюхнулся на постель и закрыл глаза.
— Теперь, когда ты постоянно запираешься в спальнях отелей все время с разными мужчинами и женщинами, в Европе о тебе сложится вполне определенное мнение, — заметил он.
— Килмари, если ты думаешь, что я останусь здесь на ночь, то тебе следует подумать еще раз. Ты разучил тот фокус с памятью, когда я буду говорить, а ты — записывать в свои мозги каждое слово?
— Конечно, старина. Это всего лишь один из элементов базовой подготовки. Любой человек, обладающий достаточной интеллигентностью, сможет овладеть этим фокусом, который тебя так удивляет. По сути дела, это что-то среднее между скоростным чтением, которому янки учат своих детей — знаешь, около пяти тысяч слов в минуту, — йогой и умением разгадывать кроссворды. Ну а теперь дай мне настроиться. Когда я дважды хлопну в ладоши, можешь начинать.
Я начал свой второй отчет. Пакет, по-видимому содержавший листы бумаги, я подобрал в поле в Южной Испании. Естественно, его я не вскрывал. Их обменяли на маленький деревянный очень тяжелый ящик, который мелодично позвякивал, когда его встряхивали. Возможно, там были золотые монеты.