Сереброголовый Хорст Гессен, обливаясь потом под ярким солнцем, поднял к голубым глазам бинокль, наведя его окуляры на голого по пояс мужчину в белой панаме, который медленно вел перед собой по ярко-зеленой лужайке газонокосилку. На флагштоке трепетал американский флаг; дом у него за спиной представлял одноэтажное строение из красного дерева и стекла. На том месте, где только что был человек с газонокосилкой, возник черный клуб дыма, пронизанный оранжевыми сполохами, и издали донесся гул взрыва.
Менгеле разместил портрет фюрера и фотографии поменьше, изображавшие дорогие для него лица и памятные встречи, на стенке над диваном, что потребовало от него перемещения дипломов и прочих наград, а также семейных снимков на те свободные места, что он мог найти между двумя окнами, выходящими на южную сторону, и вокруг большого окна лаборатории, а также в простенке на восточной стене. Освободившаяся стена была отдана конструкции, доходящей до уровня пояса, которая включала в себя набор деревянных ящичков; серые обои над ними были сняты и на стену легли два слоя белой краски — один вдоль, а второй поперек. Когда краска высохла, он вызвал из Рио художника.
Шрифтовик провел на белой плоскости безукоризненно точные черные линии и заполнил образовавшиеся графы изящными буквами, но вырисовывая их, он выразил явное стремление не обращать внимания на незнакомые ему апострофы, предпочитая выписывать, их, как принято в Бразилии. И все четыре дня Менгеле приходилось, сидя за своим столом, то и дело останавливать его, предупреждать и инструктировать. Шрифтовик вызывал у него раздражение и уже на второй день он и не чаял, когда этот болван улетит.
Когда работа была завершена, Менгеле, сидящий за широким столом с аккуратными стопками бумаг и журналов, получил возможность откинуться на спинку стула и с удовольствием приглядеться к представшей перед его глазами аккуратной схеме. Девяносто четыре имени, каждое со своей страной, датой и присвоенным ему деревянным ящичком, выстроились аккуратными рядами. Все они были здесь от «1. Дюрнинг — Германия — 16/10/74» до «94. Ахен — Канада — 23/4/77». Рядом с каждым именем располагался квадратик, и теперь ему предстояло заполнить их! Это он будет делать самолично. Конечно, то ли черным, то ли красным цветом, он еще не решил каким.
Повернувшись в кресле, он улыбнулся фюреру. «Надеюсь, вы ничего не имеете против, чтобы висеть с этой стороны, мой фюрер? Конечно, нет; с чего бы?»
Теперь, увы, оставалось лишь ждать — до первого ноября, когда в штаб-квартиру начнут поступать первые известия.
Он провел время в лаборатории, где пытался, хотя и без большого энтузиазма, имплантировать хромосомы в яйцеклетку лягушки.
Один день он посвятил поездке в Асунсьон, где посетил своего парикмахера, побывал у проститутки, купил настольные часы и побаловал себя хорошим бифштексом, отдав ему должное в компании Франца Шиффа у «Ла Каландрии».
И вот наконец пришел этот день — прекрасный долгожданный день, столь солнечный, что ему пришлось задернуть шторы в кабинете. Рация была настроена на волну штаб-квартиры, и наушники лежали рядом с блокнотом и авторучкой. На углу стекла, покрывавшего столешницу, было расстелено белое полотенце; на нем в хирургическом порядке лежали маленький тюбик с кармином, отвертка, несколько новеньких тоненьких кисточек, плоская чашка Петри без крышечки и флакон со скипидаром с притертой крышкой. Левый торец длинного стола отстоял от стены несколько поодаль, и освободившееся пространство было занято приставной лестничкой, которая ждала, когда, взгромоздившись на нее, он завершит рисунок первой колонки с именами и странами.
Незадолго до полудня, когда он уже стал испытывать беспокойство, из-за опущенных штор стал нарастать звук авиационного двигателя. Заходил на посадку самолет из штаб-квартиры — он должен был доставить или очень плохие, или очень хорошие известия. Торопливо покинув кабинет, Менгеле миновал холл и оказался на крыльце, на котором сидели ребятишки обслуги, разламывая плоскую лепешку. Перескочив через них, он обежал дом и по ступенькам спустился с его задней стороны. Самолет уже шел, едва ли не касаясь верхушек деревьев. Прикрывая глаза от слепящего света, он быстро миновал двор — слуги, увидев его, засуетились — и продолжил путь мимо бараков обслуживающего персонала и генераторной. Легкой рысцой он миновал тропинку, проложенную среди густой тропической растительности, и уже слышал, как приземляется самолет. Он перешел на быстрый шаг, заправил в брюки выбившуюся рубашку, вынул платок и вытер взмокший лоб и щеки. Почему самолет, почему не по рации? Произошла какая-то накладка, преисполнился он уверенности. Либерман? Неужели эта сволочь смогла в конце концов что-то вынюхать? В таком случае он лично отправится в Вену, найдет его и убьет собственными руками. Для чего иначе ему в таком случае жить?
Он успел выбраться к травянистой обочине посадочной полосы, чтобы увидеть, как двухмоторный красно-белый самолетик подруливает к его авиетке в бело-черных цветах. Двое охранников уже спешили помочь выбраться пилоту, который махал ему. Он кивнул. Другой охранник копошился у высокой проволочной изгороди, вытаскивая из его переплетения какое-то застрявшее животное. Он не спускал глаз с дверцы салона красно-белого самолета, который наконец замер на месте. Лопасти пропеллеров перестали рращаться. Он молча молился про себя.
Дверца откинулась, и один из охранников поспешил навстречу спускающемуся по трапу высокому человеку в светло-синем комбинезоне:
— Полковник Зейберт! Должно быть, в самом деле плохие новости.
Он медленно двинулся ему навстречу.
Увидев его, полковник махнул рукой — кажется, он весел и оживлен. В руках у него был красный пакет для покупок.
Менгеле прибавил шагу.
— Есть новости? — крикнул он еще издалека.
Полковник кивнул, улыбаясь.
— Да! И хорошие!
Слава Богу. Он пустился бегом.
— Я так волновался!
Они обменялись рукопожатием. У полковника было приятное лицо с правильными нордическими чертами и светлыми волосами; улыбаясь, он сказал.
— Состоялась связь со всеми «коммивояжерами». Они повидались со всеми октябрьскими «покупателями»; с четырьмя встреча состоялась в точно намеченные даты, с двумя на день раньше, а с одним на день позже.
Менгеле прижал руки к груди и перевел дыхание.
— Слава Богу! Я так беспокоился, увидев самолет!
— Мне захотелось полетать, — сказал полковник. — Сегодня такой прекрасный день.
Они бок о бок двинулись по тропинке.
— Все семеро?
— Все семеро. И без сучка, без задоринки, — полковник протянул пакет. — Это для вас. Таинственная посылка от Австрийца.
— Ах, да, — сказал Менгеле, беря ее. — Благодарю. Никаких тайн. Я попросил его прислать мне немного шелковой материи; одна из моих горничных шьет мне рубашки из него. Вы останетесь на ленч?
— Не могу, — сказал полковник. — В три часа я должен начать готовиться к свадьбе внучки: Вы знаете, что она выходит замуж за внука Эрнста Реблинга? Завтра. Хотя я успею попить с вами кофе и поговорить.
— Подождите, пока вы не обозрели мои графики.
— Графики?
— Сейчас увидите.
Осмотрев их, полковник преисполнился энтузиазма.
— Великолепно! Просто произведение искусства! Вы ведь не сами с этим справились?
Кладя пакет на стол, Менгеле с удовольствием улыбнулся:
— Господи, конечно, нет. Сомневаюсь, чтобы мог правильно провести хоть одну линию. Ко мне прилетал человек из Рио.
Полковник, не скрывая удивления, повернулся и вопросительно уставился на него.
— Не беспокойтесь, — поднял Менгеле руку. — По пути домой он попал в катастрофу.
— С тяжелым исходом, я надеюсь, — сказал полковник.
— И весьма.
Принесли кофе. Полковник оторвался от лицезрения портретов фюрера и наконец они расселись на диване, перед которым на столике были сервированы маленькие, с золотыми ободками, чашечки с дымящейся черной жидкостью.
— Все они сняли себе квартиры, — рассказал полковник, — кроме Гессена, который приобрел трейлер. Но он собирается им пользоваться только до холодов. Я сказал им, чтобы они звонили раз в неделю, на тот случай, если что-то произойдет.