— Я сказал то же самое графу, — ответил, смеясь, старик. — Он поверил швейцару гостиницы, а я могу поверить вам. В самом деле, возьмите его с собой, это вас ни к чему не обязывает. Буду очень рад, если вы купите: я получаю десять процентов комиссии. Вы видите, мой принцип: карты на стол, как у министров в конце международной конференции, когда они начинают дуреть от скуки и злобы. А теперь разрешите вас оставить, я встаю в шесть часов утра. Я вам добавлю угольев.
Он подсыпал угля в камин и вдруг поспешно бросил кочергу.
— Оцарапался! — тревожно сказал он. — Надо сейчас же пойти смазать йодом!.. Да, да, такие царапины сто раз проходят бесследно, а в сто первый вызывают рак или заражение крови!.. Оставить вам ром?
— Оставьте. Я вам завтра заплачу.
— Как хотите. Я вас угощал, но если вам неприятно принимать угощение от швейцара, то вы можете и заплатить... Завтра в восьмом часу утра вы уже будете сидеть дома в своей ванне« — Он с беспокойством смотрел на выступившую на пальце каплю крови. — Вот вам футляр... Никакой расписки мне не нужно. Но, разумеется, если вы потеряете эту штуку, то вы мне заплатите шестьсот фунтов. Yes, Sir!.. Спокойной ночи, вас здесь до шести утра никто не побеспокоит.
«Не случилось решительно ничего, — подумал Джонсон, налив себе еще рому. — Князь Нехлюдов узнает в проститутке, судящейся за убийство, женщину, которую он когда-то соблазнил. У него угрызения совести, это понятно. Со мной ничего похожего нет, я ее не соблазнял, ее за убийство не судят, она сама говорила, что на заводе ей было хорошо, и эти толстовские аристократы с чуткой совестью — пережиток старых времен. Следовательно, все вздор... Придется здесь провести в кресле ночь — и на этом проклятая формальность кончится. Все обошлось лучше, чем я думал. А я просто немного горжусь тем, что у меня сложная натура, и любуюсь собой, и это гадко, — думал он, раздражаясь против себя все больше. — Все очень просто. И еще проще то, что я дешево куплю кольцо... Он уступит за пятьсот. Если в магазине мне скажут, что камень стоит больше, то я непременно куплю: будет небольшой overdraft{3}, но в банке знают, что я женюсь».
Ему казалось, что рубин действительно великолепен. «Кэтрин сделает из него что захочет: брошь, кольцо, браслет. Никакого обмана быть не может: я покажу камень и ювелиру, и в клубе; Вилли, кажется, знает толк в драгоценностях». Адвокат говорил, что после получения свидетельства от гостиницы все будет проделано очень быстро. «Быть может, через месяц мы уже будем женаты. Съездим на месяц в Италию... Венеция слишком банальна для свадебного путешествия, это как Ниагара у американцев... Да, конечно, Кэтрин мне нравится, хотя мне с ней скучновато... Почти так же, как с этой несчастной Мэри... Правда, Кэтрин образованна, она принадлежит к интеллигенции... Но что у нас нужно, особенно женщине, чтобы принадлежать к интеллигенции или, по крайней мере, чтобы ничего не портить в интеллигентском стиле дома? То, чему учат в школах? Алгебра? Чосер, Шекспир, которых читают раз в жизни? Нужно знать, что Юлий Цезарь был убит Брутом, что Марию Стюарт и Карла I казнили, что во Франции был Людовик XIV, которого звали le Roi-Soleil{4}, a потом была революция и два Наполеона разного качества. Надо прочесть по одной или по нескольку книг Диккенса, Бальзака, Достоевского, Бернарда Шоу, Голсуорси, Пристли, Стейнбека, Хемингуэя, еще кой-кого. Надо знать названия главных столиц, имена главных президентов, надо знать, кто на ком женат в королевской семье и в Голливуде, надо знать, что атомная бомба грозит концом цивилизации, что Эйнштейн изобрел теорию относительности, — один поезд идет, другой поезд стоит... Надо иногда ходить в модные театры, надо просматривать каждый вечер газету и, разумеется, надо иметь сносное произношение, хотя теперь есть знаменитые люди, украшения салона, сносного произношения не имеющие... Однако Кэтрин мне понравилась при первой же встрече. Ну да, очень понравилась!» — тревожно думал он.
Один из его товарищей, бывший или прикидывавшийся циником, говорил ему, что люди делятся на два разряда: «У одних жажда любви понижается от вина, а у других повышается. Ты, Чарли, принадлежишь ко второму разряду и поэтому должен быть осторожен в некоторых случаях жизни, и особенно на обедах в семейных домах». Мистер Джонсон вспомнил эти слова с очень неприятным чувством. «Допустим, что я и не влюблен в Кэтрин... В самом деле, если бы я был влюблен в нее по-настоящему, то разве меня могла бы взволновать эта девочка? Но Кэтрин мне нравится, у нее милый привлекательный характер, она будет мне отличной женой, — все тревожнее думал он, наливая себе еще рому и закуривая новую папиросу. — И уж она-то, во всяком случае, любит меня! Если б не любила, то были женихи лучше, чем я, хотя бы тот дипломат» У отца восемь тысяч дохода, она единственная наследница, ему семьдесят лет, и у него болезнь, которую врачи называют ложной грудной жабой и которая очень похожа на неложную грудную жабу. Тот дипломат женился бы на ее восьми тысячах с восторгом! — сказал он себе и тут же с бешенством подумал, что другие, верно, думают о нем то же самое. — Это клевета! Я женюсь не для денег, а потому, что хочу иметь жену, детей, дом... Мы поселимся в доме Грея, так как нельзя достать другую квартиру. И хотя он говорит, что мешать нам не будет, придется каждый вечер слушать, что Англия идет к собакам и что мы все окончим свои дни в убежище для неимущих. А позднее этот великолепный дом перейдет ко мне, я превращу ненужную залу в библиотеку, куплю тысячи книг, куплю картины, — да, да, я уже думал об этом! — и у меня будет политический салон, будут бывать либеральные лорды, светочи левой литературы, и самые лучшие из министров — не Шинуэлл, а те социалисты, что вышли из Итона. Затем я пройду в парламент и на пятом десятке, при некоторой удаче, могу стать товарищем министра почты или канцлером герцогства Ланкастерского, — думал он, раздражаясь все больше, он сам не знал против кого. —И это будет не так плохо! И хуже всего то, что я сам думаю, что это будет не так плохо! Можно удивлять людей и этим, а я больше всего в жизни хотел удивлять людей... Князь Нехлюдов в моем положении, вероятно, женился бы на Мэри!»
Эта мысль вдруг поразила его. Разумеется, он прекрасно знал, что никогда ее не осуществит. Но он стал думать, что было бы, если б он женился на проститутке. Невольно улыбнулся, представив себе физиономию Грея в тот момент, когда ему об этом сообщили бы. «Кэтрин весь вечер проплачет, затем вернет мне письма. Через несколько месяцев она выйдет за того дипломата или за другого дурака. В клубе будут говорить, что я всегда был сумасшедший. В министерстве мне, пожалуй, предложат подать в отставку? Хотя теперь не предложат, испугаются огласки: все-таки у власти социалисты. Но я сам, конечно, уйду. Уехать в Гаити1. как Гоген? Но чем же я буду жить? Переедем в Австралию, где никто не будет знать ее прошлого... Она не больна, сказал комедиант... Да, да, в три-четыре месяца я мог бы ее научить тому, что знает Кэтрин... Все это, конечно, вздор, но отчего же мне не посидеть с ней теперь? Все, все условно, наши предрассудки, наша цивилизация, особенно наше джентльменство, А не условно то, чего мне сейчас хочется больше всего на свете!..» Он встал и, чуть пошатываясь, направился к лестнице»
Она вышла вечером на Пиккадилли, и за ней тотчас пошел следом красивый молодой блондин очень высокого роста. На нем был черный плащ с синим шелковым шарфом, серый пиджак с бриллиантовыми пуговицами, короткие штаны с женскими чулками. На поясе висела шпага с золотой рукояткой, осыпанной драгоценными камнями. Он был, видимо, страшно сильный и мог всем набить морду. «Симпатичный блондин, пойдем со мной», — сказала она. «А сколько ты возьмешь?» — спросил он, остановившись у фонаря. «Я меньше трех фунтов не беру», — солгала она. «Я тебе дам двадцать фунтов! — сказал он, крепко пожимая ей руку. — И мы еще сначала пообедаем за мой счет, но не в трущобе». «У Лайонса?» — спросила она. «Нет, в «Крайтирион»! Ведь это, кажется, здесь?» Они вошли в ресторан» он снял серую шляпу с черной лентой, и она вдруг увидела, что под шляпой у него бриллиантовая корона. «Так он король!» — с восторгом подумала она. И действительно, Макс к ним подошел и спросил: «Как живем» Ваше Величество? Есть один столик, там холодно, но я поставлю переносную печь, Yes, Sir!» Лакей» низко кланяясь, смел крошки со стола, накрыл его чистой бумагой, шкаф рядом открылся сам собой, и в нем были лангуст и утка. «Вот это ты нам и тащи», — приказал король. «Нельзя, Ваше Величество, мистер Стрэчи не велел», — ответил лакей. «А мне плевать на твоего мистера Стрэчи! — закричал король. — Подай сию минуту, что я велел! Мэри, может быть, никогда этого не ела». — «Слушаю-с, Ваше Величество, я сейчас спрошу старика», — сказал испуганно лакей и убежал. «Ну, положим, утку я ела, — обиженно сказала она. — Еще на прошлое Рождество ела у Джонни, когда он много выиграл на скачках и нас всех позвал. А лангуста я, может быть, пять раз ела! Это страшно вкусно, спасибо... Я и не знала, что вы король. Страшно рада познакомиться!» — «Да, я король, — сказал он, — и я у тебя сотру это пятно выше колена». «Не довольно ли? У вас, верно, есть невеста? — кокетливо сказала она. «Есть, и красивая, да стерва такая, каких свет не видывал», — сказал король. «Если стерва, зачем же вы на ней женитесь?» — «Богатая, страсть, а то не женился бы ни за что!» — «Ну и дурак», — сказал Макс. Он, видно, был сердит, что король ей нравится. Лакей пришел сказать, что хозяин согласен, но в два приема: сначала они съедят лангуста и это будет считаться как завтрак, а потом выйдут на минуту, вернутся и будут есть утку на обед. Король весело смеялся: «Большой же мошенник, твой хозяин, да Бог с ним», — «Чем же он виноват? Это бюджет проклятого рабочего правительства», — сказала она, и королю очень понравилось, что она такая умная. «Выпьем еще виски, а?» — предложил он. Они много пили, по счету король заплатил, не проверяя, и оставил два шиллинга на чай сверх процентов, а когда он надевал плащ, у него от пиджака оторвался огромный бриллиант, она подобрала и подала ему. Король был очень доволен и хотел ее поцеловать, но вспомнил о невесте и не поцеловал, может быть, испугался: не больна ли? «А за то, что ты такая честная, вот тебе все мои пуговицы, я оставлю только на брюках, чтобы не свалились, и я разойдусь со своей стервой, ты у меня будешь главной герцогиней, у тебя будет сто человек прислуги, и работать ты теперь будешь только два раза в неделю, потому что конкуренция, а остальное время будешь каждый день пить виски и есть лангуста, а теперь пойдем танцевать, а потом к Максу в комнату № 5». И он повел ее во дворец, где все мужчины были с женскими чулками и при шпагах, она больше всех танцевала, а стерва королева возненавидела ее и нагнала их, когда они уже стояли в очереди и ждали автобуса. «Сукина дочь, я тебе покажу, как отбивать у меня мужчин!» — закричала королева и хотела ударить ее зонтиком, как тогда Лисси, но как раз увидел Бобби, королева убежала, король побежал за ней» потому что для них хуже всего скандал. «Кто вы такая?» — строго спросил Бобби. Она ответила, что она теперь главная герцогиня, но он не поверил и хотел составить протокол, но она сказала, чтобы он спросил у Макса, он честный и был профессором в Америке, и любит ее, и ревнует. «Ну, если Макс, тогда другое дело», — сказал Бобби, и они пошли в номер 5 и выпили еще виски, чтобы согреться, «Эх, жаль, проворонила короля, — подумала она, — куда же он убежал, неужели так боится стервы? А вдруг он еще вернется?..» И действительно, кто-то вошел в комнату, зажег лампу, наклонился над ней и взял ее за плечо. Она хотела проснуться, но долго не могла. Король был уже без короны, и от него сильно пахло ромом.
— Я люблю тебя! — прошептал он.
Поднявшись в свою комнату, Макс Норфольк, морщась, смазал палец йодом, затем завел будильник, который, впрочем, был ему не нужен: он всегда просыпался в то время, которое себе назначал. Спал он мало и плохо. В кровати еще почитал книгу Бертрана Рассела и с некоторым удовольствием думал, что он единственный в мире швейцар, читающий философские книги, или единственный философ, служащий швейцаром. И в том, что они (он сам не знал, кто) довели его до этого, было тоже что-то приятное. Проснулся он ровно в шесть часов и с неудовольствием заметил, что на пижаме осталось пятно от йода. «Эх, беда, йод не сходит!» Он неслышно занялся туалетом. Хотя Макс Норфольк часто себе говорил, что ему совершенно все равно, где жить и как жить, он каждое утро сожалел о своей нью-йоркской комнате с собственной ванной, с кипятком круглые сутки и думал о возвращении в Америку: «Жаль, жаль Европу, ничто ее не заменит, красавица была покойница, но что ж, пожила и довольно: хорошего понемножку...»
Он всегда записывал на листке, кого когда будить. В это утро никто из жильцов не уезжал. Запись была только о номере 5. Без двадцати минут семь он на цыпочках спустился в маленькую кухню гостиницы и занялся приготовлением завтрака. Он готовил кофе по своей системе, сам его молол, — очень любил бодрящий запах молотого кофе. Поджарил тосты, достал маргарин, нарезал немного салями, которое продавалось без карточек.
К его удивлению, в холле никого не оказалось. Он поставил поднос на столик у камина и пожал плечами, увидев, что бутылка почти пуста. «Может быть, пошел мыться», — подумал он и поспешнее обыкновенного поднялся по лестнице. В коридоре первого этажа на неудобном соломенном стуле, низко опустив голову, сидел мистер Джонсон. Старику показалось, что он спит.
— Доброе утро, сэр, — негромко сказал он. Мистер Джонсон вздрогнул и вскочил, оглядываясь по сторонам. Лицо у него задергалось.
— Доброе утро.
— Я принес вам завтрак. Он внизу в холле... Мэри, конечно, еще спит?
— Не будите ее, — поспешно сказал Джонсон. — Ведь мы не обязаны и уйти вместе, как пришли?
— Кажется, необходимости нет... Вы хотите уйти один?
— Да, я должен уйти сейчас же. Пойдемте вниз. Макс с растущим беспокойством спустился за ним в холл.
— Завтрак на столике у камина, — сказал старик. — Надеюсь, вы здоровы, сэр?
— Я совершенно здоров... Послушайте, у вас есть деньги?
— Деньги? Какие деньги?
— Я прошу вас оказать мне кредит. У меня с собой всего десять фунтов.
— Этого больше чем достаточно. Как вы помните, я уговорился с Мэри за пять фунтов, а счет гостиницы...
— Да, но мне нужно еще, — перебил его Джонсон.
— Если вы хотите, вы можете заплатить и чеком, — сказал Макс и вспомнил, что некоторые приезжавшие с женщинами клиенты избегали чеков, опасаясь шантажа. — Вероятно, вы не взяли с собой чековой книжки? Разумеется, я могу вам дать денег. Пять фунтов? Десять фунтов?
Нет, больше. Сколько у вас есть наличными?
— У меня всего пятнадцать фунтов, — сказал старик, хотя у него было двадцать пять.
— Хорошо, дайте мне пятнадцать фунтов... Я очень спешу... У вас есть конверт и бумага?
— Есть, — кратко и резко сказал старик, глядя на него в упор. «Вот как! Экий негодяй», — подумал он. Макс отошел к конторке, взял там листок и конверт, вернулся. Руки у него тряслись от бешенства.
— Вот вам пятнадцать фунтов, — сказал он, почти швырнув на стол деньги, бумагу, конверт. — И отдайте мне мой рубин!
Мистер Джонсон взглянул на него удивленно.
— Рубин? Отдать вам? Но, может быть, я его куплю?
— Я не хочу его вам продавать! Я передумал...
С минуту они молча смотрели друг на друга. Затем мистер Джонсон вынул из кармана футляр и, ни слова не сказав, вернул его старику. Тот отошел, тоже ничего не сказав. Мистер Джонсон сел в кресло, что-то написал, порвал листок, написал другое, опять порвал и сунул клочки бумаги в карман, положил в конверт двадцать пять фунтов, заклеил и подошел к конторке. Макс уже сидел за счетной книгой. «Впрочем, какое мне до них дело? Черт с ними!» — говорил он себе. Когда мистер Джонсон, держа в руке конверт, с виноватым видом подошел к конторке, лицо у старика уже было спокойное, равнодушное, скучающее.
— Я не хочу будить ее, — сказал мистер Джонсон, забыв, что уже это объяснил. — Пожалуйста, отдайте ей, когда она проснется.
— Хорошо, сэр, — сказал Макс. Он уже очень жалел, что не дал ему больше денег для Мэри и что взял назад рубин. — Я ей отдам.
— Счет, пожалуйста, пришлите мне. Извините, что побеспокоил вас по такому неприятному делу.
Что же тут неприятного, сэр? Ведь это была пустая формальность, сэр. Необходимая для такого хорошего дела, как брак, сэр, — сказал старик. «Кажется, он издевается!»— подумал Джонсон. Однако лицо Макса Норфолька не выражало ничего, кроме скуки.
Дорогой старина Макс
Любовь с первого взгляда
Превышение кредита в банке
Король-Солнце