— Хорошо. Займись лошадьми… — И, обернувшись к га-чагам, добавил: — А вы помогайте.
Гачаги привели лошадей на середину поляны, где было больше света.
Гачаг Мухаммед опять забрался в свой шалаш.
Когда Бахрам кончил подковывать лошадей, один из гачагов, лицом и телосложением очень похожий на Гачага Мухаммеда, схватил под уздцы первого попавшегося коня и долго водил его по поляне, проверяя качество ковки. Конь шагал ровно, без малейшего признака хромоты. Однако гачаг этим не удовлетворился. Он вскочил на лошадь и сделал галопом несколько кругов по поляне.
Из шалаша высунулась голова Гачага Мухаммеда.
— Что случилось? В чем дело?
Гачаг спрыгнул на землю и, хлопая коня по крупу, сказал:
— Я боялся, негодник вгонит гвозди в мякоть…
Бахрам помрачнел. Это были единственные обидные слова, услышанные им от гачагов.
Гачаг Мухаммед распорядился:
— Расул, ты проводишь гостя. Ребята всю ночь не спали. Пусть отдохнут.
Расул (это был гачаг, который внешне так поразительно походил на атамана) метнул на Бахрама из-под насупленных бровей сердитый взгляд и что-то проворчал. Затем нехотя вскинул на плечо винтовку и подошел к кузнецу.
— Ну, что стоишь как столб? Ступай вперед!
Бахрам повиновался.
Они подошли к краю лужайки, где паслись лошади.
— Есть у тебя платок? — все так же сердито спросил Расул.
— Есть.
— Давай сюда!
Бахрам достал из кармана платок с широкой каймой и протянул гачагу.
Расул рванул платок из рук кузнеца, завязал ему глаза, после чего схватил под уздцы одного из коней и крикнул:
— Садись! Живо!
Бахрам, как слепой, пошарил в воздухе руками, нащупал луку седла. Прыжок — и он очутился на коне. Расул тоже вскочил на коня, взял из рук Бахрама поводья и погнал лошадей.
Они миновали лужайку и въехали в лес. Оба хранили молчание. Разговор не клеился. Только Расул время от времени покрикивал:
— Эх, нагни голову, а то и впрямь станешь слепым!
Всякий раз Бахрам вздрагивал от этих грубых, обидных окриков. Сердце закипало гневом. Вместе с тем он не переставал изумляться: "Господи, как похож! Даже голосом…"
Лошади начали спускаться вниз по склону, покрытому гравием. Бахрам догадался, что они возвращаются другой дорогой. Он чуть-чуть приподнял голову, надеясь хоть что-нибудь увидеть из-под повязки. Но сейчас же раздался окрик Расула:
— Эй, не верти головой! А то пулю получишь!..
Лошади без конца спотыкались. Чтобы не свалиться, Бахрам припал к шее коня и крепко вцепился руками в гриву.
Расул сквернословил. По обрывкам его слов Бахрам понял, что они движутся в кромешной тьме.
Наконец они спустились на плоскогорье. Под копытами коней зашелестела трава. Конь под Бахрамом порой пытался на ходу схватить губами листочки душистого клевера, но Расул дергал его за поводья..
До ушей Бахрама доносились какие-то неясные, неопределенные звуки. Он прислушался. Это был лай собак. Значит, город близко.
Так в полном молчании они ехали еще с полчаса.
Вдруг Расул неожиданно остановил коней.
— Слезай! — сказал он.
Бахрам спрыгнул на землю и протянул руку к платку, собираясь сдернуть его.
— Убери руку! — крикнул Расул. — Слишком торопишься! Ступай прямо. Быстро!
Бахрам с завязанными глазами сделал шагов пятнадцать. Сердце у него тревожно сжималось в груди. Ему казалось, что вот-вот за спиной прогремит выстрел, и он, сраженный пулей разбойника, полетит вниз головой в пропасть. "От такого все можно ожидать!" — думал он.
— Стой! — раздался за спиной голос Расула. — Теперь можешь развязать глаза. Но предупреждаю: обернешься — получишь пулю меж лопаток.
Бахрам стянул с глаз платок и быстро зашагал по лесной тропе, глядя себе под ноги.
Горизонт на востоке посветлел. Лай собак слышался совсем близко. Бахрам долго петлял, прежде чем вышел на знакомую тропинку. Затем спустился к речушке Талачай.
Когда он добрался до города, пели уже третьи петухи.
После того как гачаги увели Бахрама, старая Айше уже не могла сомкнуть глаз. Она сидела без движений, прислонившись головой к косяку двери. Месяц несколько раз появлялся и опять исчезал за низкими, быстро бегущими облаками. Вот он опять выскользнул из-за мглистого облака и заглянул в печальные, затуманенные слезами глаза старой Айше.
Тени во дворе стали длинными. Собаки чабанов на том берегу Талачая долго лаяли, но вот и они замолчали. А мать Бахрама все сидела на пороге и ждала сына.
В доме соседки Шушаник с вечера рано погас свет. Стук в ворота несколько часов назад не разбудил ни старушку-армянку, ни ее сына Аршака. Кому же Айше могла излить свою душу? У кого могла попросить помощь? А ведь только одно ласковое слово, одно-единственное, могло в эту горькую минуту принести ей утешение.