— Полегчало? — спросил я, когда стихли рыдания.
Дочь повозила лицом, вытирая слезы, по моей уже совершенно мокрой рубахе.
— На, — я протянул ей носовой платок.
Она подержала его около глаз.
— Чаю хочешь? — Я старался не выдавать свою тревогу, свое волнение.
Дочь кивнула. Мы прошли на кухню. Поставив на плиту чайник, я сел, пригласил взглядом сесть Лену.
— Все равно ничего не скажу, — пробормотала она, стараясь не глядеть на меня.
— И не надо! — весело откликнулся я, хотя в действительности мне было грустно, больно.
— Не скажу, — упрямо повторила дочь.
Я развел в стороны руки.
— Зачем говорить про то, что мне уже известно?
Лена насторожилась. Ее хорошенький носик чуточку распух, на щеках виднелись следы слез, на капризно изломленных губах беловато шелушилась кожица.
— Чего тебе известно? — Дочь постаралась вложить в эти слова иронию.
— Почти все, — спокойно сказал я. — Вот только не узнал пока, кто он и когда именно ты стала его невенчанной женой?
Лена вспыхнула, потом побледнела и снова вспыхнула. Я почувствовал: сейчас в ней борются два человека, один хочет солгать, заявить — ничего не было и нет, другой ищет внимания, ласки. Я не торопил дочь, не мешал ей думать.
— Мама тоже об этом знает? — спросила Лена и вся заалела, поняв, что проговорилась.
— Нет.
— До сих пор я считала, что ты от мамы ничего не скрываешь.
— Стараюсь, но… — Я помолчал. — Видишь ли, дочь, в моей ранней молодости было много такого, о чем мама и не подозревает.
— Как интересно! — Лена, казалось, позабыла о своем несчастье. — А мне ты расскажешь про то, чего даже мама не знает?
— Ну и хитрая ты! Я уже сказал тебе, что у меня есть тайна, теперь твоя очередь поделиться секретами.
— Дай слово, что мама ничего не узнает.
— От меня нет. Но ведь ты сама знаешь, какая она, — я запнулся, подбирая подходящее слово, — проницательная.
Дочь обреченно кивнула.
— В общежитие попрошусь или завербуюсь куда-нибудь, если она тарарам поднимет.
«Никуда ты не уйдешь и не завербуешься», — подумал я, а вслух сказал:
— Поэтому я и не написал маме.
Несколько минут мы сидели молча. Ленино лицо все время менялось: то становилось несчастным, то словно бы затвердевало — пухлые губы тогда превращались в ниточку, в глазах появлялась решимость. И вдруг снова потекли слезы, лицо дочери сделалось таким беспомощным, таким жалким, что я чуть не всплакнул сам.
— Он, оказывается, женат, — пролепетала дочь и разрыдалась.
«Какой-нибудь хлыщ», — пронеслось в голове. Я взял себя в руки, спокойно сказал:
— Это ерунда, дочь. Самая обыкновенная ерунда!
— Вовсе не ерунда, — возразила Лена, размазывая по лицу слезы. — У него ребенок. Понимаешь, ребенок!
«Конечно, хлыщ». Я проникался к тому человеку все большей неприязнью.
Надо было утешить дочь. Но что я мог сказать ей, кроме того, что в подобных ситуациях говорят все родители? Воображение нарисовало в общем-то банальную картину. «Так было; так есть и так будет», — вертелось в голове.
— Я только сегодня узнала про это, — пролепетала дочь, продолжая ронять крупные слезинки. — Я была так счастлива, что не думала ни о чем плохом. Теперь я, кажется, понимаю, почему он не спешил познакомиться с тобой. Ты, наверное, догадался бы о том, что было невдомек мне.
— Наверное, — согласился я и спросил: — Как же ты узнала правду? Вероятно, его жена, прости за прямоту, накрыла вас? — И моментально представил, что происходило в те минуты.
— Ничего подобного! — От возмущения дочь даже плакать перестала. — Он все сам рассказал. Поклялся, что не любит жену, а сына — очень.
«Хлыщ? А может, и нет», — подумал я. А вслух сказал:
— Мужчины часто говорят это.
— Ты тоже так говорил?
Я тотчас вспомнил о своих увлечениях. Некоторые из них приносили радость, но радость сиюминутную, большинство же даже сиюминутной радости не доставляли.
— После женитьбы я по-настоящему любил и продолжаю любить только маму!
Дочь кивнула.
— Мама тоже очень любит тебя. Поэтому она и квохтает над Лешкой — ведь он такой же, как ты.