Около головы покойника сделали небольшой круг из камней и в нем положили нож, чайник, чашку, напильник, точильный брусок, трубку, спички и кисет с табаком. Эти вещи также переломали и всячески старались привести их в негодное состояние. Сюда же были положены несколько сухарей, горсть сахару, кусок кирпичного чаю и по куску курительного и жевательного табаку. Оставшиеся чай, табак, сахар и сухари поделили между присутствующими.
После этого Таг'ю роздал всем по небольшому отрезку ремня, бывшего на покойнике. Получившие ремень завязали оба конца его ординарным узлом, пояснив, что это делается для того, чтобы наша жизнь не ушла за Иероком: через узлы она не может уйти.
Теперь меня попросили ехать вперед, так как начиналась особенно важная часть похорон — «закрывание» дороги, чтобы по этой дороге не вернулся покойник и не увел с собой еще кого-нибудь. Я был со своей упряжкой собак и не мог участвовать в этой части ритуала, в чем и сам убедился, со стороны наблюдая за «закрыванием» дороги.
Эскимосы, обойдя раз вокруг тела, направились к колонии. Впереди шел Таг'ю. Выйдя на след, где прошла нарта с покойником, эскимосы завернули назад и, сделав петлю, как бы завязав узел, продолжали путь. Но скоро сделали новую петлю. Так на расстоянии полутора километров было завязано пять узлов.
Вернувшись в колонию и не заходя в юрту, эскимосы вышли на лед. Здесь Таг'ю, а за ним и все остальные, несколько раз кувыркались и, покатавшись на гладкой поверхности льда, вернулись на берег. Тут эскимосы развели костер и долго встряхивали и выбивали над ним свои одежды. Похороны окончились, и участники разошлись по юртам.
Скрылись в своей юрте и дети Иерока. У них начались траурные дни. Траур продолжается пять суток (тальхлимат кавай — пять спать, как говорят эскимосы). В этот период никому не разрешается ни входить в юрту, ни выходить из нее. В юрте никто в течение пяти суток не раздевается. В дни траура категорически запрещается производить какую бы то ни было работу, а в особенности шить.
На мое удивление по поводу такого обычая Аналько рассказал следующую коротенькую легенду:
— После смерти одного эскимоса его жена, сидя в пологе и думая рассеять свое горе, взяла жилу, оленью шкуру и начала шить торбоза. Скоро совершенно гладкая и ровная жила, которой она шила, стала за что-то цепляться. Женщина часто осматривала жилу и не находила ни одного узла, ни одного утолщения. Но только лишь она начинала шить, как жила снова за что-то цеплялась. Словно кто-то держал ее. Наконец за пологом послышалась какая-то возня. Женщина окликнула и, не получив ответа, решила, что в кладовую забрались собаки. Она зажгла «анех-конь» и вышла в кладовую. Пламя «анех-конь» осветило пол, и там женщина увидела… труп своего схороненного мужа!.. Утром хоронили ее вместе с вернувшимся мужем, а торбоза так и остались недошитыми. Это было очень давно, но с тех пор «пять спать» после похорон не шьют не только в юрте умершего, но во всем селении, — закончил рассказчик.
Как ни странно, у меня после описанных похорон осталось такое впечатление, словно никто не умирал и никого не хоронили. Просто снарядили и проводили Иерока в далекий путь. И кажется, что Иерок увидит солнце, которое через несколько дней выйдет из-за горизонта и разукрасит в голубые и нежно-розовые цвета пепельно-серую картину полярной ночи, мириадами драгоценных камней украсит бесконечные ледяные поля, приведет нежно-золотистых медведей и стада жирных глуповатых моржей…
Как страстно старик ждал этого времени! Сколько он возлагал на него надежд!
По пословице «одна беда ведет другую», вскоре после смерти Иерока умер один из новорожденных ребят. Положение с мясом не улучшалось. Многие болели. Все это привело, крайне суеверных эскимосов к мысли, что на о. Врангеля живет очень злой чорт, который не желает, чтобы на его земле жили люди.
«Тугнагак» (чорт, злой дух) умный, хитрый, изворотливый. Он мешает охоте на зверя и делает плохую погоду, то-есть лишает эскимоса единственного источника жизни. Мало того, Тугнагак, как уже было сказано, похищает тень человека, вселяется сам в него, приносит болезнь и, наконец, смерть. Бороться с ним могут только шаманы, и то не всегда. Обыкновенный человек бессилен и старается сохранить с ним хорошие приятельские отношения и всячески ублажить этого врага жертвами. Он угощает Тугнагака самыми ценными продуктами: табаком, сахаром, чаем, жиром и т. д.
Во время поездки с Аналько на северную сторону острова мне удалось наблюдать, как Аналько устанавливал добрососедские отношения с чортом — хозяином этой части острова. Рано утром Аналько вышел из палатки. Он захватал с собой сахар, чай, табак, хлеб и другие продукты. Сев на землю, эскимос повел следующую речь:
— Ну, здравствуй Тугнагак! Вот я, Аналько, приехал на эту землю. Начальник дал мне много товаров: табак, чай, сахар, муку, макароны… Вот на, попробуй. Я, Аналько, тебя угощаю. Вот сахар, вот чай, здесь табак, вот хлеб из муки. Кушай, кушай. Кури табак. Будем жить дружно. Ты мне давай медведей, песцов, моржей, лахтаков, нерп. Кушай, кушай. Товару много. Кури…
Во время этого монолога Аналько крошил продукты и разбрасывал вокруг себя.
Но есть вещи, которыми иногда можно и отпугнуть чорта. Так, например, некоторые выливают вокруг юрты остатки перегоревшего в лампе жира. Этого не любит Тугнагак. Но особенно не любит он, когда бьют в надутый пок.
Однажды, ночуя у Ан'ялека в бухте Сомнительной, я был разбужен громкими криками и глухими ударами. Выйдя из юрты и не найдя никого, я зашел в стоящую рядом юрту Пали и там узнал следующее. Хозяин юрты и ночевавший у него мой спутник Павлов собрались уже лечь спать, когда услышали лай собак. Паля, думая, что пришел медведь, вышел с винчестером, но ничего не обнаружил. А собаки продолжали лаять. Тогда он пригласил с собой Павлова, дошел до вельбота, взял пок (тюленья шкура, надутая воздухом) и начал бить в него и кричать. Оказывается он думал, что около юрт бродит Тугнагак, и решил отпугнуть его. Собаки скоро успокоились, и Паля заключил, что Тугнагак достаточно напуган шумом и ушел.
Врангелевский Тугнагак, по мнению эскимосов, был особенно злым и хитрым. Он был мастером на все руки. Доходило дело до того, что эскимосы не всегда решались в темноте пройти триста метров между их юртами и нашим домом. На мой вопрос, почему они не боялись ездить на охоту со мной, они отвечали: «Ты большевик, а большевика и чорт боится». Но я в это время сам лежал больным и не мог выехать с охотниками. Никакие убеждения не помогали. Чорт крепко сидел в сознании эскимосов, и результаты пропаганды могли сказаться только в самом неопределенном будущем. А положение колонии не давало отсрочек. Надо было одним ударом сбить чорта с его позиций. Помогли медведи.
Оправившись от болезни, я выехал на северную сторону, где, по мнению эскимосов, была штаб-квартира чорта, и на мое счастье убил медведя. Это был удар чорту. Охотники решили, что он уже не так силен, как они думали, и потянулись на охоту. Снова удача. Снова мясо и шкуры. Эскимосы повеселели. Упадочное настроение окончилось. Положение колонии было спасено.
Подошедшая весна и с каждым днем улучшающаяся охота окончательно оздоровили колонию.
Теперь задача сводилась к тому, чтобы не допустить подобных условий при следующих зимовках. Вступая в зимовку, нужно было совершенно обеспечить колонию мясом. Но это не совсем легко было сделать в наших условиях.
Моржа здесь, как уже было сказано, огромное количество, но зимой его нет. Лето же слишком коротко. А туманы и штормовые дни ограничивают сезон охоты на моржа одним месяцем. За этот месяц надо заготовить мяса на остальные одиннадцать месяцев. Беспечность эскимосов, малочисленность охотников и тихоходность имевшихся в нашем распоряжении вельботов и байдар очень усложняли заготовку мяса. Поэтому все силы в летний период бросались на моржовую охоту. Сотрудники фактории наравне с охотниками были заняты добычей мяса. Зато вторую и третью зимовки колония провела вполне благополучно и проделала большую работу по сбору материалов, характеризующих природные условия острова.
К таким материалам нужно отнести, во-первых, метеорологические наблюдения. Ведение их было возложено на врача фактории Н. П. Савенко. Он регулярно проводил их в течение всех трех лет.
Мною за время пребывания на острове собраны коллекции по фауне, флоре, геологии и палеонтологии острова и проведена маршрутная съемка побережья острова. В этих работах неоценимые услуги оказал мне второй сотрудник фактории И. П. Павлов. Часто помогали в работе и эскимосы. Правда, побуждения их были не всегда одинаковы. Птиц они приносили мне, в большинстве случаев имея в виду обещанную плату.
Увидев, что я собираю растения, при чем беру их обязательно с цветами, эскимосы решили, что эти цветы будут увезены в Москву, там их посмотрят, срисуют, сделают с такими рисунками ситцы и пришлют на Чукотку и о. Врангеля. Поэтому все, и особенно женщины и девушки, заботливо приносили каждый, вновь замеченный цветок и показывали место, где он был найден. Это значительно облегчало работу. Позднее я рассказал им цель сборов, но им работа настолько понравилась, что они продолжали приносить мне цветы, требуя иногда в награду показать, как выглядят засушенные растения в моем гербарии на белом листе бумаги.
Самой трудной была работа по съемке. Она была закончена весной 1928 года, после двадцативосьмидневной поездки на собаках при лютых морозах. Еще осенью 1927 года была сделана попытка нанести остров на карту. Но эта первая попытка не дала никаких результатов. Выехав на работу с т. Павловым 8 октября, я попал в полосу жестких метелей и туманов. Из двадцати шести дней пути было только два с половиной дня, в которые можно было вести работу. Все же остальное время по трое и четверо суток завывали метели, державшие нас в палатке. Всю силу свирепствующих здесь метелей ясно может представить только человек, испытавший эту прелесть на себе.
Середина марта. Ясное утро. Легкий юго-восточный ветерок. Сильный мороз.
Наши сборы недолги. Нарты увязаны накануне. Запрягаем собак — и в путь. Со мной Анакуля, Етун, Аналько, Нноко и жены двух последних — Махшук и Тыманаун.
Цель поездки — пересечь остров и оставить на северной стороне Аналько и Нноко с женами. Они будут первыми поселенцами на северном берегу.
У нас три упряжки собак. На каждую собаку приходится около 30 килограммов груза. Они сильно исхудали за полярную ночь. Все же, несмотря на это, без особого труда тащат нарты.
Но не отъехали мы еще и десяти километров от колонии, как движение начало замедляться. Через час после отъезда ветер перешел на восточный, а еще через полчаса начался встречный норд.
Даль затуманилась. Под ногами закурился снег. Навстречу текут миниатюрные снежные ручейки. Они заметно растут. Словно пар, все выше и выше подымается над ними мельчайшая снежная пыль. Налицо все признаки начинающейся метели.
Отсылаю обратно Аналько с женщинами, а с остальными, продолжаю путь, решив, если удастся, завезти сначала продукты и снаряжение. Полчаса еще продвигаемся сравнительно легко. Но ручейки снежной пыли все растут, соединяются. Снежную пыль несет уже на высоте метра. Собаки начинают останавливаться. Ветер крепнет с каждой минутой. Скоро начинается настоящий ад. Ветер поднял снежную пыль до 10 метров и, словно взбесившись, бросает ее в лицо. Почти невидимые кристаллики снега бьют с такой силой, что скоро мучительная боль начинает сводить все лицо. Анакулина нарта идет в пятнадцати метрах позади моей, а я различаю только ее силуэт. Третьей нарты совсем не видно. Чтобы не растерять спутников, останавливаюсь и все три нарты связываю общим ремнем. Вверху просвечивает голубое небо. Может быть метель стихнет? Вперед!
Лицо перестало чувствовать удары снега. На нем сплошная ледяная маска. Чувствую, как легкие наполняются влагой. Дышать трудно. Дыхание парализуется. В изнеможении бросаюсь на нарту. И вдруг… чудо! Еле волочившаяся нарта, словно птица, понеслась вперед. Мелькает мысль: «Собаки подхватили — значит медведь». Сдергиваю с плеч винчестер. А нарта летит — в ушах резкий свист, голова кружится… Всем телом наваливаюсь на тормоз. И… новое чудо! Никакого сопротивления. Срываю с лица снежную маску и гляжу на собак. Видно только ближайших. Они лежат, свернувшись клубком и уже наполовину занесены снегом. У нарты замело полозья. Я понял, что собаки давно остановились. Снежная пыль несется навстречу сплошной массой и создает полную иллюзию бешеной гонки. Анакулины собаки также спокойно лежат за моей нартой, а ездок, как и я, не замечает остановки…
Он сидит на нарте спиной к ветру и громко выкрикивает обычное понукание: «Эк, эк!» Бегу к третьей нарте — та же картина. Етуи и Нноко также спокойно подставляют спины под ветер и покрикивают на собак. Даже в их позах сказывается твердая уверенность в движении нарт.
Мой смех выводит их из заблуждения. Иду к своим собакам. На их мордах ледяная корка в палец толщиной. Снимаю с них маски. Бедняги взвизгивают, лижут руки, прыгают мне на грудь и снова, свернувшись клубком, ложатся на снег.
Делаю еще одну попытку двинуться вперед, но уже через сотню метров собаки опять тычутся мордами в снег, тщетно желая избавиться от новой ледяной корки. Они перестают слушать команду и бросаются из стороны в сторону, пытаясь спрятаться от снежного потока. Наконец вся упряжка как по команде поворачивает назад и, чуть не перевернув нарту, мчится по ветру. Все усилия повернуть — бесполезны. Надо возвращаться. Сбрасываем груз и на пустых нартах мчимся вместе с ветром. А он ревет, будто опьяненный победой, и гонит нам вслед тучи снежной пыли.
Досаднее всего то, что это происходит при ясном лазурном небе. Ни одной тучки, ни одного намека на облачко. Бездонный нежно-голубой купол и яркое солнце. Это вверху. А внизу — на высоте десяти метров над землей — свист ветра, сплошная масса несущегося снега…
Через полтора часа подъезжаем к колонии… Ясное небо, еле заметный северо-западный ветерок и… никакой метели!
На следующий день я опять собираю эскимосов и отправляюсь в путь. Чтобы облегчить нагрузку, снаряжаю еще одну нарту. Тихо. Мороз еще сильнее вчерашнего. Почти все время бежим рядом с нартами. Женщины не могут долго бежать, больше сидят, сжавшись, на нартах и изрядно мерзнут.
До четырех часов двигаемся без приключений. Только изредка останавливаемся, чтобы дать передохнуть собакам и покрыть новым льдом полозья нарт. Для последней операции у каждого из нас за пазухой бутылка с водой и на санях небольшой кусок медвежьей шкуры или, как мы ее называем — «войда». Мы выливаем на войду воду и быстро проводим ею по полозу. Тоненькая, блестящая корочка льда крепко пристает к нему. Трудность этой операции заключается в том, что работу надо произвести на сильном морозе голыми руками, а искусство в том, чтобы наложить лед на полоз ровным и тонким слоем. В тех местах, где слой льда трех четвертей миллиметра, он тут же трескается и осыпается, и труд пропадает. Зато, если операция проведена умело, нарта скользит необычайно легко. Поэтому стоит рискнуть вынуть руки из теплой рукавицы.
В четыре часа ставим палатку и закусываем. Наше меню не изысканно: сырое мерзлое моржовое мясо с кусочками сала, сухари и чай с консервированным молоком. Молоко тоже мерзлое и твердое, как камень. Мы топором разрубаем банку пополам и одну половину вместе с жестью бросаем в чайник, а другую засовываем в мешок — не расплещется! Намерзшиеся эскимоски вплотную прижались к шумящему примусу и жадно глотают кипяток. Я голыми руками держу горячую железную кружку и чувствую, как теплота из рук разливается по всему телу. Милая кружка! Какое счастье держать тебя в руках и чувствовать твою теплоту!
Однако пора трогаться. Палатка начинает колебаться. Потянул западный ветерок. Уже появляются снежные ручейки. Умудренный вчерашним опытом, я залпом проглатываю кипяток, бросаю кружку в мешок и тороплю эскимосов. В путь! Пока не разыгралась метель нам надо добраться до Медвежьего перевала. Путь к нему лежит как раз между южным и северным горными хребтами. Перевал от нас в двух часах пути. Но эти два часа обходятся нам дороже всего дня. Ветер усиливается. Ручейки расширились, поднялись и заняли весь проход между хребтами. Долина преобразилась. На западе за горизонт опускается огромный красный шар солнца. Вернее не шар, а сфероид — кто-то взял и сплюснул солнце. Весь запад горит. Загорается снег, загораются снежные ручьи и пыль над ними. Словно вся долина оказалась залитой расплавленным металлом, бурно стекающим по склону. От потока подымается ярко-красный пар. А на горизонте густофиолетовой массой высится пик Берри и окружающие его вершины.
Огромный «пожар» снежных полей приковывает взгляд. Он одновременно и восхищает и давит мощностью. Эскимосы, обычно равнодушные к красотам природы, сейчас не отрывают взгляда от курящихся красных потоков. Етуи возбужденно кричит: