У контрольной будки, пропускавшей ударников на теплоход, неожиданно создался затор. Длинная очередь рабочих с чемоданами, корзинами и свертками в руках застыла на месте, задние нажали на передних, и в том месте, где двое военных проверяли документы, образовалась пробка из человеческих тел. Ударники весело галдели и перебранивались, кто-то присел на корточки и, ныряя между чужими ногами, настойчиво ловил укатившееся яблоко. Задние вставали на цыпочки, пытаясь узнать причину задержки. Передние, сдерживая натиск товарищей, шутливо отругивались.
В центре толпы, перед военными стоял улыбающийся молодой человек с заячьей губой. Он виновато разводил руками, непрерывно что-то говорил и настойчиво указывал пальцем на свою красную нарукавную повязку. Я протискался поближе. Военные переглядывались, слушая человека с заячьей губой. Донесся его голос:
— Да откуда же я возьму документы? Все бумаги в чемодане, а чемодан на «Абхазии». Я только сейчас на минутку выходил на берег опустить письмо. Как же быть, товарищи?..
В толпе раздались нетерпеливые возгласы. Военные еще раз переглянулись.
— Кажется был такой, — сказал один из них не совсем уверенно. Потом шепнул что-то на ухо товарищу.
Тот подумал и махнул рукой:
— Ну, кати!..
Очередь дрогнула и снова потекла пестрой шумной и радостной толпой.
В общей каюте служебного персонала горячка и спешка. Здесь помещаются рабочие — плотники, водопроводчики, слесаря, готовившие «Абхазию» в дальний путь. Сегодня они вбили последние болты, завинтили последние гайки. Завтра теплоход может отдать швартовы. Впереди — Гамбург, Неаполь, Константинополь, Одесса.
Рабочие уже получили расчет, они весело укладывают в котомки и сундуки барахлишко, бережно увязывают инструмент.
В каюту входит человек с заячьей губой. Он останавливается у входа, нерешительно вертит в руках крошечный чемоданчик. Потом делает шаг вперед.
— Товарищи, меня поселили в этой каюте, — заявляет он, смешно оттопыривая заячью губу. — Можно?
— Отчего же, — добродушно откликается какой-то бородач. — Фатера свободная, выбирай любую койку. Сегодня съезжаем!
Человек с заячьей губой удовлетворенно улыбнулся и, сунув под одну из коек чемоданчик, направился к выходу. В полуосвещенном коридоре он быстро оглянулся по сторонам, сорвал красную повязку и сунул ее в карман.
В девять вечера прозвучал гонг к ужину. Человек с заячьей губой отправился в столовую и занял место за столом. Здесь он познакомился с соседями.
— Моя фамилия Рабцевич, — сказал он, оттопыривая заячью губу. — Я из Нижнего-Новгорода, — добавил он, хотя никто из собеседников насчет его происхождения не любопытствовал. — Моя профессия — рабочий-химик, — докончил Рабцевич настойчиво.
В конце стола кто-то шумно обрадовался.
— Нижегородский? Браток, вали сюда, есть о чем поговорить!
Рабцевич, беспрерывно улыбаясь, поднялся со стула.
— Сейчас, — сказал он, глядя куда-то в сторону. — Вот только за папиросками слетаю
Он вышел из столовой и больше туда не возвращался.
Очень скоро выяснилось, что Рабцевич страдает неудержимым, почти болезненным любопытством. Его интересовало решительно все: московские цены, производительность заводов, их продукция. Отпускных красноармейцев он одолевал военными вопросами, а бригадиров, побывавших в колхозах, жадно расспрашивал о настроении крестьянства и о том, как протекали хлебозаготовки. Уборщица жаловалась:
— Малахольный парень. Вьюном вертится, песен не поет, ко всем пристает, а потом сядет в уголке и пишет бо зна что.
— Корреспондент, — высказал догадку кто-то из присутствующих.
— Должно быть корреспондент, — охотно согласилась уборщица. — Но только задумчивый — ужасти!
По судовым спискам на «Абхазии» числилось 257 пассажиров. Между тем кладовая отпустила не 257 комплектов постельных принадлежностей, а 258. На один комплект больше против списков.
На теплоходе кто-то ехал зайцем.
Кто был этот заяц?
Двусмысленное поведение Рабцевича сразу всплыло у всех в памяти. Припомнили его назойливое, почти истерическое любопытство, странные подробности его появления на теплоходе и многое другое, что прежде казалось простым чудачеством.
Рабцевича арестовали.
На допросе он назвался уже… учителем. Объяснил, что проник на теплоход с целью «попутешествовать». Свои впечатления от поездки этот «любознательный педагог» излагает в дневнике так:
«Советские сволочи чувствуют себя на „Абхазии“ мещанами…»
В Гамбурге этого скептика сдали на пароход «Чичерин», который шел обратным рейсом в Ленинград.
Тунгус Николка собрался в тайгу промышлять белок. Вычистил ружье, собрал мешок, а затем присел в юрте к костру, чтобы помочь семье расправиться с вареной олениной. Объемистый котел был уже наполовину пуст, когда лай собак возвестил о приходе постороннего.
Это был Ленгам, молодой охотник из соседнего стойбища. Собравшись также на промысел, он шел мимо и решил навестить своего соседа.
— Здорово, — проговорил он, пролезая в чум через узкое отверстие.
— Здорово, здорово, — ответил ему Николка. — Нашел ли ты своих оленей?
— Нашел, будь они неладны. Под самый буркан ушли.
— Далеко. Ну садись. Что слышно в лесу?
— Слышно кое-что, — показал Ленгам белые зубы. — Нынче в тайге много разговоров.
— Ну? Вот это ладно. Ешь мясо и рассказывай.
Ленгам потянул из котла кусок и с хрустом разгрызая сухожилие, стал выкладывать лесные новости: на гольцах недавно подстрелили черную лисицу, богач Гермогешка собирается брать третью жену, а в долине Маккиты появились волки — несколько дней назад они задушили у Егорки трех оленей.
— Это худо, — заметил хозяин при последнем сообщении. — Надо поближе держать оленей. А что слышал еще?
— Еще слышал, что русские хотят ставить в тайге город.