— Ну, молодец, — похвалил охотника Саня, — а я-то уж думал: мы в поле так языка и не отведаем — планида у нас нынче такая.
— Охотник! — похвалил я Гену.
— Да какое там, — махнул он рукой. — Я ведь еще одного оленя на наледи видел. Такого быка! Три раза стрелял, да все мимо. Да и этого-то свежевать стал, всего искромсал, изрезал — смотреть противно! Вон как Юра с Женей ножами да кулаками работали — загляденье, а я... — Он снова махнул рукой и пошел к ручью умываться.
Саня с Колькой ушли в маршрут, а мы с Геной остались, чтобы переработать вчерашнюю добычу.
— Послушай, Гена, — сказал своему напарнику я, — может, сходим к наледи. Там мяса-то много еще осталось? На льду ему ничего не сделается. Медведь, волк да росомаха до него, наверное, еще не добрались, а?..
— Нет, — покачал головой Гена, — я забрал все, что можно. Там такие пустяки остались, что не стоит ноги бить.
— Ну, тебе видней, — ответил я. — А олешек и вправду совсем молоденький, смотри, мясо-то без единой жиринки, телятина.
Потом я накрутил таз фаршу: нажарил котлет и, сложив их в кастрюлю, залил оленьим салом, оставшимся от оленя, убитого Юрой на Элине. Из оленьего седла нажарил горку настоящих кровавых бифштексов. Гена же тем временем нарезал оставшееся мясо ремнями, солил его и вывешивал под марлевый полог вялиться.
На обед был у нас вермишелевый суп на крепчайшем бульоне и те самые бифштексы.
— М-м-м, как вкусно, — говорит Гена, — вот что значит свежее мясо, да молодое к тому же.
— И не просто мясо, — уточнил я, — а чистая вырезка. Существует общепринятое заблуждение, что вырезка — это всякая мышца без костей. Нет, нет и еще раз нет, дорогой Гена. Вырезкой, той, из которой можно приготовить настоящий бифштекс, лангет или антрекот, имеют право называться лишь те мышцы животного, которые не несут нагрузок: седло, то есть мышцы, лежащие в ложбинке у основания ребер, и мышцы, поддерживающие брюхо. Так что, например, у здоровенного быка всего не более десяти килограммов настоящей вырезки, но зато уж это такое мясо... — И я впился зубами в очередной бифштекс.
— Угу, — с полным ртом подтвердил Гена, размазывая по подбородку сок прекрасного кушанья.
— И в настоящей вырезке не может быть ни жиру, ни пленок, ни тем более сухожилий, — продолжал я.
— Не может! — мотнул головой Гена, который, как мне кажется, слегка опьянел от свежей убоины.
— А то ведь как бывает, — философствую я, — продают якобы вырезку говяжью. Смотришь, а в ней пленки и даже, бывает, основания сухожилий. Какая же это вырезка?!
— Никакая! — категорически согласился со мной Гена.
За обедом объелись мы так, что без сил завалились спать и едва не прозевали приход наших геологов.
Вечером я решил провести полную ревизию наших продуктов. Нашим глазам открылась довольно-таки грустная картина: муки две небольших мисочки; сахару три пачки (сахарный песок закончился весь); растительного масла — половина пол-литровой банки. Рис, яичный порошок и сухое молоко кончились совершенно (сливочное масло закончилось давным-давно, еще на Инынье). В избытке (относительном, конечно) остались лишь вермишель, горох, гречка, чай, соль, ну и, конечно, мясо да рыба (этого-то добра в поле обычно хватает). Впрочем, если вертолет прилетит за нами вовремя, то есть числа пятнадцатого или даже шестнадцатого, особенных трудностей с продуктами у нас быть не должно.
На ужин я приготовил тушеную картошку с оленьим языком. Деликатесное, надо сказать, получилось блюдо, особенно в этих условиях. На этом конец луку и картошке. (Впрочем, если быть скрупулезно честным, не совсем конец — осталось пять картофелин на последний гороховый суп.)
Ах, славный российский продукт, милая картошечка (как наши предки могли бунтовать против этого чуда?! Помните знаменитые картофельные бунты?), служила ты нам все эти дни верой и правдой: и как вкусная еда, и как поставщик редких в тайге витаминов, и даже (чего греха таить) как валюта в отношениях с местным населением. Почему, интересно, дома, где ее сколько угодно, не кажется она нам такой вкусной? Может быть, именно потому, что там ее сколько угодно? Ведь никто же не считает деликатесом, например, красную икру на Курилах или черную икру где-нибудь в устье Оби или Лены.
После ужина я выступил с речью:
— Вот что, граждане таежники, на этом кончаем нашу безалаберную жизнь. Вводится режим строжайшей экономии продуктов.
— Каких продуктов? — не понял Колька, как всегда обожравшийся до пределов, дозволенных природой.
— Всех, кроме мяса и рыбы, конечно. Этого добра ешьте сколько хотите. Хлебом и сахаром Басю угощать категорически запрещаю — пусть ест только мясо и рыбу. Хлеб и сахар буду выдавать порциями и, если замечу, что кто-нибудь берет их без спроса, — эта фраза адресовалась, конечно, Кольке, — отлучу от стола вообще.
— Ну да? — усмехнулся он. — Голодным, что ли, оставишь?
— Почему голодным? —- пожал я плечами. — Мяса да рыбы ешь сколько влезет. Хлеба и сахару не дам.
— Темнеет сейчас рано, а он свечей жечь не дает, — наябедничал на меня Колька Сане.
— Ну, во-первых, у костра и так светло, — пожал я плечами, — а во-вторых, вон их сколько осталось, свечей-то, от наших предшественников — жгите их себе на здоровье. Они вполне хорошие, а сколько мы тут еще просидим — неизвестно...
— Почему неизвестно, — встрял Колька, — на пятнадцатое вертолет заказан.
— Это ничего не значит, — махнул рукой опытный Саня.
— Все равно — скряга! — заклеймил меня Колька. — Плюшкин!
— Есть маленько, — засмеялся Гена.
Все ребята последний раз ушли в маршрут — завтра полный аврал (будем упаковывать вещи и сворачивать лагерь); завтра же торжественное закрытие полевого сезона и подведение итогов; послезавтра за нами должен быть вертолет (по крайней мере, так нам было обещано).
Я же должен повторить кулинарный подвиг Кольки Хвоста: испечь хлеб без муки и практически без масла. Вчера поздно вечером замочил я в эмалированном ведре вермишель. Сегодня к обеду она превратилась в густое клейкое месиво, из которого мне предстоит испечь хлеб или хотя бы нечто такое, что этот хлеб могло бы напомнить и заменить. Завел дрожжевую закваску и поставил ее созревать на самый солнцепек. (Не перестаю удивляться здешней погоде: вот скоро две недели, как мы живем здесь, на Мирном, и за все время не было не только ни одной капли дождя, но даже и не единого облачка на небе.) Тщательно отжал из вермишелевого месива всю воду, вылил в тесто (будем называть его так) бойко пузырящуюся закваску (пришлось угробить на нее шесть кусков сахару и мисочку муки), хорошенько размешал, вновь поставил на солнцепек и с интересом стал ждать, что же из всего этого получится. Чтобы отвлечься от нехороших дум, отправился собирать голубику на кисель и довольно быстро набрал все ту же двухлитровую банку.
Ну, была не была! — начинаю печь лепешки. Впрочем, мое тесто выглядит хоть куда: пышное, белое, легкое. Подмесил в него остатки муки и стал стряпать лепешки. И (о чудо!) лепешки получаются великолепные! Они не просто съедобны, нет, в них даже явственно чувствуется вкус молока и яиц, который в самой вермишели вовсе не ощущался (а ведь клали же их туда!). Вышло у меня пятьдесят два шедевра; последние я допекал на сковородке, буквально выжимая из банки капли масла. Эх, а ведь там, на Сне, лежит сейчас целая поллитровка масла и килограмм сахару. Ах, как пригодились бы они нам здесь сейчас! Ну, подумаешь, полтора килограмма, что за груз!..
Вечером пришли усталые ребята из маршрута, принесли тяжеленные рюкзаки и ахнули, увидев плоды моих трудов.
— Я молчу! — развел руками Саня.
— Мастер, — развел руками Гена.
И даже Колька одобрительно похлопал меня по плечу.
На ужин выдал я всем по четыре лепешки (себе взял три), и Колька опять стал ворчать, обзывая меня Плюшкиным и скупердяем. Но ребята его не поддержали — кто знает, сколько мы просидим здесь еще? А без масла хлеба не испечь (разве что попробовать на оленьем сале?).
Итак, завтра вертолет должен снять нас с нашего Мирного и доставить в сверкающее лоно цивилизации (прошу прощения за выспренний стиль повествования). Завтра (если, правда, вертолетчики выполнят свое обещание) мы, может быть, навсегда покинем прекрасную и дикую колымскую землю. Сегодня, как я уже говорил, объявлен большой аврал. Саня с Колькой разбирают и упаковывают образцы, собранные здесь, на Мирном. При этом Саня заодно приводит в порядок и свои записи, сделанные в пикетажках.
Каждый образец Колька аккуратно заворачивает в бумажку и укладывает во вьючную суму, которую по наполнении туго стягивает ремнями. Образцы, как и все прочее наше имущество, которое не пригодится в дороге, будут отправлены из Магадана контейнером до Владивостока, а оттуда по железной дороге до нашего Академгородка. Путь у наших вещичек длинный и нелегкий, поэтому надо упаковать их так, чтобы никакие превратности им не повредили. Кроме того, перед нами стоит и другая, тоже очень нелегкая задача: мы должны улететь отсюда одним вертолетным рейсом Ми-4. Поэтому все места мы набиваем плотно, так чтобы нельзя было внутрь просунуть ни спички, а канистры, чтобы не везти их пустыми, засыпаем гречневой крупой (единственный продукт, не считая рыбы и мяса, который у нас оставался в избытке).
— Вертолет грузить будем, — учит нас Саня, — вещи несите легко, с улыбкой, как будто в тюке не сто килограммов, а десять. Вертолетчики — народ мнительный и капризный, особенно бортмеханики, а нам вот так, — он чиркнул себя по горлу ребром ладони, — надо улететь одним рейсом. Денег-то осталось — кот наплакал.
Ах, каким только воздушным транспортом не пользовался я в экспедициях! Я застал еще те романтические времена, когда всю работу по доставке экспедиций выполняли трудяги Ан-2 («гидрачи», то есть самолеты со специальными поплавками для посадки на воду, и колесные машины), выносливые и неприхотливые, как мулы. Какие асы ими управляли! На какие косы, в какой курумник сажали они свои замечательные бипланы, в какие незначительные лужи плюхались! Впрочем, это отдельный рассказ, полный преклонения перед мастерством летчиков, который я когда-нибудь обязательно напишу. Потом началась эра вертолетов. И первыми машинами были те самые Ми-4, о которых я сейчас и повествую. Машины эти были хоть и добротно сделаны, но малоподъемны да и к тому же с небольшим плечом («короткие» машины), то есть при дальней заброске приходилось их перезаправлять в пути. В последних наших экспедициях возили нас красавцы Ми-8 (Ми-4 везде уже списаны были в утиль), которые брали зараз более тонны груза и могли лететь с ним километров на четыреста — пятьсот. В будущих же экспедициях (я надеюсь еще раза три-четыре побывать в поле, не меньше) будут нас, я думаю, возить какие-нибудь новые, еще более замечательные машины. Но вернемся на ручей Мирный, что бежит по Магаданской области, у нас там еще пропасть неотложных дел...