Розен (продолжая читать). По тринадцатому пункту Конституции Российской…
Талызин. Всех-то пунктов сколько?
Розен. Сто девяносто девять.
Талызин. Батюшки! Этак, пожалуй, и к утру не кончите.
Розен (продолжая читать). По тринадцатому пункту Конституции Российской собирается Парламент…
Скарятин. Это что за штука?
Татаринов. Парламент – штука немецкая…
Филатов. Немец обезьяну выдумал!
Скарятин. А знаете, господа, у княгини Голицыной три обезьянки: когда один самец да самочка амурятся, то другой смотрит на них, и представьте себе, тоже…
Говорит на ухо.
Титов. Удивительно!
Трое – у закусочного стола.
Первый. Последняя цена – полтораста.
Второй. Хочешь сто?
Первый. Что вы, сударь, Бога побойтесь! Хотя и крепостная, а все равно, что барышня. Шестнадцать лет, настоящий розанчик. Стирать и шить умеет.
Второй. Сто двадцать – и больше ни копейки.
Первый. Ну, черт с вами, – по рукам. Уж очень деньги нужны: в пух проигрался.
Третий. Так-то вот и у нас в полку штабс-капитан Раздиришин все, бывало, малолетних девок покупал и столько он их перепортил, страсть!
Трое – у печки.
Первый. Все люди из рук природы выходят совершенно равными, как сказал господин Мабли.
Второй. В природе, сударь, нет равенства: и на дереве лист к листу не приходится.
Третий. Равенство есть чудовище, которое хочет быть королем.
Первый. Неужели вы, господа, не разумеете, что политическая вольность нации…
Второй. Вольность? Что такое вольность? Обманчивый есть шум и дым пустой.
Мансуров. Все прах, все тлен, все тень: умрем, и ничего не останется!
Третий. Vous avez le vin triste, monsieur!
Шеншин. Ах ты, птенец, птенец! И как тебя сюда затащили?
Гарданов. Из трактира Демута, дяденька, за компанию. Пили там – все такие славные ребята. «Поедем, говорят, Вася, к Талызину». Вот я и поехал.
Шеншин. Ну, куда же тебе в этакое дело, мальчик ты маленький?
Гарданов. Какой же я маленький, помилуйте, мне скоро двадцать лет. Вчера предложение сделал – стишок сочинил, хотите, скажу? Только на ушко, чтоб никто не слышал.
Ефимович. По исчислению господина Юнга Штиллинга, кончина мира произойдет через тридцать пять лет.
Татаринов. Ого! Да вы, сударь, фармазон, что ли?
Ефимович. Мы – священники, перст Горусов на устах держащие и книги таинств хранящие.
Татаринов (тихо). Просто – мошенники: в мутной воде рыбу ловят.
Ефимович. Наша наука в эдеме еще открылась.
Титов. Удивительно!
Ефимович. А известно ли вам, государи мои, что по системе Канта…
Скарятин. Это еще что за Кант?
Ефимович. Немецкий филозóф.
Филатов. Немец обезьяну выдумал!
Скарятин. А я вам говорю, братцы, у княгини Голицыной три обезьянки: когда самец и самочка…
Клокачев. Как же, знаю, знаю господина Канта – в Кенигсберге видел: старичок беленький да нежненький, точно пуховочка – все по одной аллее ходит взад и вперед, как маятник – говорит скоро и невразумительно.
Ефимович. Ну, так вот, государи мои, по системе Кантовой – Божество неприступно есть для человеческого разума…
Татаринов. А слышали, господа, намедни, в Гостином дворе, подпоручик Фомкин доказал публично, как дважды два четыре, что никакого Бога нет?