Квартира Макларена была расположена на первом этаже и была такой же большой и блестяще обставленной, как театральная сцена. Она была полна света, воздуха и легкомысленного веселья, все двери были открыты настежь; нее присутствующие были шведами, датчанами и финнами, за исключением одной служанки, которая была испанкой. Слетер снова вернулся к жизни, принес им индюшку и ветчины, добавил приправы в салат и налил шампанского; гем временем машина за машиной прибывали другие гости, и он мог представить этих влиятельных сумасшедших двум симпатичным девушкам, сказать Арчи, что тот был великолепен, и отправиться домой к своей жене, которая постоянно его пилила, своему какао и романам Энтони Троллопа.
Вечеринка доставила Крейгу большое удовольствие. Он пил целый вечер, и выпивка снимала накопившееся напряжение; вид Пуселли, смерть Каделлы, испытания, которые как бомбы обрушил на него Лумис. Теперь он снова был Джоном Рейнольдсом, которого интересовали станки и штампы, болты и гайки, который танцевал с симпатичными девушками, время от времени целовал то одну, то другую в оранжерее, которая, казалась, и была построена специально для этого, изображал преданного спутника Грирсона и поджидал, когда толпа немного рассосется и он сможет потолковать с Маклареном по душам и спросить, какого черта он все это изображает.
В начале вечеринки Макларен держался несколько отчуждено, был вежлив, но сдержан, словно лорд Честерфильд среди поэтов, но затем он стал постепенно меняться и сначала превратился в орущего деревенщину, затем в угрюмого Гарри Лаудера, вслух подсчитывающего стоимость индюшек, ветчины, виски и вина и придающего значение каждому слову. Большинство из его гостей было, по-видимому, знакомо с этой его манерой и, не обращая никакого внимания, продолжало пить и веселиться до тех пор, пока он не отправился на диван, где пристроил свою голову на коленях у одной из танцовщиц, угощавшей его виски из большого стакана.
Крейг поцеловал еще одну девушку, угостил Грирсона еще одной шуткой и отправился на диван.
— Весьма милая вечеринка, мистер Макларен, — начал он.
— Зови меня Арчи, — сказал Макларен. — Я перестал быть Маклареном десять лет назад.
— Мы встречались еще до этого, — сказал Крейг. — Сицилия, май 1943 года.
— Боже мой, вы тоже были там? — спросил Макларен и повернулся к хористочке. — Ты видишь, какой я старый? Где ты была в мае 1943-го? А вообще-то ты уже была?
Девушка влила ему в рот очередную порцию виски.
— Мы с вами были в резервном лагере, — напомнил Крейг. — У вас была бутылка виски, и мы выпили ее. Это было очень хорошее виски.
— Боже мой, конечно, — сказал Макларен. — Припоминаю. В ту ночь танцевали шотландские стрелки.
— Правильно, — кивнул Крейг. — Они очень грустили, потому что большинство их друзей погибли.
— И они должны были погибнуть, — продолжил Макларен, — но оставшиеся в живых танцевали здорово.
— Они были прекрасны, — сказал Крейг.
— Да, конечно. В тех обстоятельствах они и должны были быть прекрасны. А вы тоже были солдатом, не так ли?
— Служба специальных судов, — сказал Крейг. — Я — Рейнольдс.
— Вы — шотландец?
— Из Джорджии.
— Да, конечно. Я вспоминаю ваш акцент. Кстати, куда он подевался?
— Вы посоветовали мне избавиться от него и стать джентльменом.
— И вы сделали это? Я очень рад.
— А как вы?
— Я сделал тоже самое. Это, конечно, не преступление — быть бедняком, но иной раз может им и оказаться. Я думаю, что я где-то украл эту цитату. А вы не бедствуете?
— Нет, — сказал Крейг.
— Тогда я дал вам хороший совет.
— Да, я действительно богат, — кивнул Крейг. — Конечно, мне пришлось много рисковать…
— Вам нравилось рисковать, — сказал Макларен. — Я воспоминаю, как вы рассказывали мне об этом с вашим смешным акцентом. Вам действительно нравилась опасность. Вот почему я посоветовал вам сделать опасность своей работой. Вам повезло. На свете не так много людей, которые это могут.
— А вы можете?
— Я боролся за то, чтобы выжить, — покачал головой Макларен, — и действительно выжил. Затем я опять вернулся в университет заниматься философией, потому что она мне нравилась. Кроме того, я занимался культурой моего народа, потому что это мне тоже нравилось. А потом я работал — учителем, журналистом, агентом бюро путешествий, продавцом, — и это мне совсем не нравилось. Теперь я проституирую дух моего народа и делаю на этом деньги. И это доставляет мне не больше удовольствия, чем все остальное. Это вас шокирует?
— Нет, — сказал Крейг.
— Эти молодые люди, от которых пахло смертью, танцующие на развалинах греческого замка, — романтизм девятнадцатого века, немецкий романтизм, это уже больше не работает. С этим все кончено… э… как вас…
— Рейнольдс.
— Извините меня, Рейнольдс. Все кончено, включая вас и меня.
— Я так не думаю, — сказал Крейг. — Ничего не кончено до тех пор, пока вы можете бороться за то, что вам нужно.
Макларен покачал головой.
— Это тоже романтизм, — сказал он. — Вы опоздали. Мы уже приехали к последней остановке, старина.
Он сказал это довольно самодовольно и снова устроился на длинных мускулистых бедрах танцовщицы, лаская их кончиками пальцев.
— Простите, — обратился он к Крейгу с истинной старинной вежливостью горца, — а вы не желаете одну из этих?
— Нет, спасибо, — ответил Крейг. — Я привык двигаться на своих.
Макларен засмеялся резко и пронзительно, так, что оставшиеся на ногах гости удивленно оглянулись на него.
— Приходите, — сказал он, — а если мне захочется поскучать, то я приду к вам.
Крейг кивнул и вернулся к Грирсону, который развлекался тем, что запоминал телефонные номера. Они нашли свои плащи и вернулись к Макларену, к тому времени уже уснувшему. Танцовщица оставалась неподвижной.
— Нам пора уходить, — сказал Крейг. — Передайте ему, что мы прекрасно провели время.
Девушка кивнула, а когда он повернулся, окликнула их.