Итак, волков было неправдоподобно много. Начали следствие, и выяснилось, что в Москве есть фабрика фальшивых волчьих хвостов, до того хитро изготовляемых, что лица, решавшие давать премию или нет, запросто вводились в заблуждение. По сему премия понизилась до трех рублей и выдается только по предъявлении всей головы целиком.
Может быть, когда-нибудь вскроется, что в Кизляре, Дербенте или в Тифлисе существует фабрика фальшивых чеченских ушей.
Подполковник Коньяр пригласил нас отобедать в пять часов, а капитан Граббе — в свою комнату. Он пожелал показать свои рисунки, которые, как он уверял, могли нас заинтересовать.
Пока мы болтали с подполковником Коньяром, Калино, имевший перед нами два больших преимущества, а именно знание языка и молодость, разыскал нашу хозяйку-черкешенку и уговорил ее войти в зал. Это была прехорошенькая девушка, двадцати — двадцати трех лет, одетая по владикавказской моде. Она, кажется, поняла, что гораздо лучше кружить головы, нежели их резать.
Калино не знал, что мы были приглашены на обед к подполковнику, и просил прекрасную черкешенку отобедать с нами. Мы крайне сожалели, но слово уже было дано. К счастью, Калино и наш молодой дербентский офицер его не давали. Они могли остаться и, имея в своем распоряжении кухню, выгодно заменить нас.
Мы извинились перед красавицей Лейлой, пообещав ей возвратиться тотчас после обеда, если она для нас станцует. Заручившись ее словом, мы отправились с капитаном Граббе. Он жил в красивом домике, окна которого выходили в сад.
Граббе показал свои рисунки, которые характеризовали его как хорошего художника в первую очередь портретиста. Среди портретов были три-четыре поясных портрета, привлекшие особое внимание.
Головы — величиною с монету в десять су — и лица обращали на себя внимание своей необычностью. Одеждой они не отличались друг от друга.
— Вот славные бороды и великолепные фигуры, — сказал я, — но кто же они?
— Лучшие из детей земли, — отвечал он. — Впрочем, они имеют одну страсть…
— Какую?
— Поклялись отрубать каждую ночь, по крайней мере, по одной чеченской головушке и, подобно горским абрекам, строго исполняют обет.
— А! Вот это интересно. По десять рублей за голову, то бишь три тысячи шестьсот пятьдесят рублей в год.
— О, не из-за денег, а из удовольствия! Есть у нас общая касса, и, когда дело идет о выкупе из плена, они всегда первыми вносят пожертвования.
— Ну, а горцы?
— Они отплачивают им как нельзя лучше; вот почему портретируемые носят такие красивые бороды и волосы — для того, как говорят они сами, чтобы чеченцы, отрезая им голову, знали, за что ее схватить.
— И у вас целый полк таких вояк?
— О, нет! Надо было обшарить всю русскую армию, чтоб собрать полк из подобных. У нас только одна такая рота, основанная князем Барятинским в бытность его командиром Кабардинского полка. Он вооружил их карабинами. Вы увидите, они превосходной тульской работы, простые двуствольные, со штыком, длиною в шестьдесят сантиметров.
— Штык — изрядная помеха меткому стрелку: глаз невольно скользит по нему и принимает неверное направление.
— Штык прячется под дуло ружья, а если нужно, с помощью пружины выпрямляется.
— Прекрасно! А эти портреты?
— Они сняты с Баженюка, Игнатьева и Михайлюка.
— Не увидим ли мы оригиналы?
— Кажется, подполковник хочет устроить сегодня вечером маленькое празднество в нашем клубе, а поскольку ни один праздник не проходит без охотников, вы их там и увидите.
— В таком случае они не успеют в эту ночь совершить свою экспедицию?
— Ничуть! Они совершат ее, только попозже, вот и все.
С этой минуты мною овладело желание, которое больше не покидало меня, а именно — отправиться с ними следующей ночью в экспедицию. Такая же идея пришла и Муане, ибо мы переглянулись и засмеялись. Впрочем, ни он, ни я не сказали пока ни слова.
Было уже пять часов.
— Я очень хотел бы снять копию с ваших рисунков, — сказал Муане, обращаясь к г-ну Граббе.
— В котором часу вы завтра поедете? — спросил капитан.
— Куда нам торопиться? — отвечал я. — Отсюда до Чир-Юрта остается только тридцать или тридцать пять верст.
— Итак, — сказал капитан Граббе, — вы увидите наших молодцев сегодня вечером; вы можете указать, кто из них вам понравился, и я пришлю их к вам поутру. Уверен, вам не приходилось видеть более выносливых и дисциплинированных людей: эти молодцы простоят перед вами час, не моргнув.
Успокоенный обещанием, Муане согласился воспользоваться приглашением подполковника.
На обеде мы разговаривали о местных нравах, обычаях и легендах: подполковник Коньяр, родом француз, как указывает его фамилия, отличается большим умом, человек он очень наблюдательный и говорит по-французски так, будто провел всю свою жизнь в Париже. Поэтому обед пролетел так же стремительно, как проходили те знаменитые обеды Скаррона, на которых красноречие его хозяйки заставляло забывать о жарком.
К восьми часам мы должны были прибыть в клуб офицеров Кабардинского полка. Обед закончился в шесть; мы просили позволения сдержать обещание, данное нашей хозяйке, провести с нею час, в течение которого она обещала познакомить нас с черкесским и лезгинским танцами.
Вернувшись к себе, мы нашли прекрасную Лейлу разодетой в пух и прах. На голове у нее красовалась шитая золотом шапочка с длинной газовой вуалью. Длинное платье черного атласа с золотой бахромою. Поверх она надела легкого шелка накидку бело-розового цвета, великолепно обрисовывавшую руки и талию до самых колен. Талию перехватывал серебряный пояс, на котором висел небольшой кривой кинжал из слоновой кости в золотой оправе. Туалет, походивший скорее на грузинский, нежели на черкесский, завершался остроконечными бархатными туфельками вишневого цвета, расшитыми золотом, которые лишь изредка выглядывали из-под длинных складок черного атласного платья, чтобы выказать миленькую ножку.
Говорят, черкесы самый красивый народ в мире. Это справедливо лишь относительно мужчин, но спорно в отношении женщин. По моему мнению, грузин все-таки может поспорить с черкесом в красоте. У меня никогда не изгладится из памяти впечатление, которое произвела на меня посреди татарско-ногайских степей, внешность первого встреченного мною грузина.
Вид калмыков и монголов, через землю коих мы проезжали месяц назад, представлял нашим взорам два бесспорно самые резкие типа человеческого безобразия, по крайней мере для нас, европейцев: желтый цвет лица, лоснящаяся кожа, узкие глазки, приплюснутый или почти незаметный нос, редкая борода, жесткие волосы, неопрятность, вошедшая в пословицу, — вот все, что с утра до вечера услаждало наш взор.
Но на одной станции мы увидели молодого человека лет двадцати пяти или тридцати, который грациозно стоял, опершись на крыльцо, у дверей, в шапке, похожей на персидскую, но только не такой высокой. Лицо его было матово; с прекрасными волосами, мягкими как шелк, и черной бородой с красноватым отливом. Брови казались нарисованными кистью, агатовые глаза с неопределенным выражением прикрывались бархатными ресницами. Нос его мог послужить моделью для носа Аполлона. Губы, алые как коралл, при черной бороде, показывали перламутровые зубы, и при всем том, этот греческий бог, сошедший на землю, этот Диоскур, забывший взойти на Олимп, был в изорванной чохе и в таком же бешмете. Из-под широких панталон лезгинского сукна виднелись голые ноги.
Муане и я испустили невольный крик удивления; красота так ценится у цивилизованных народов, что бесполезно оспаривать ее. Невозможно не признать ее, независимо от того, кто ею обладает — мужчины или женщины.
Я спросил молодого человека о его происхождении и услышал: он — грузин.
Преимущество черкеса перед грузином состоит в такой красоте, какую всегда будет иметь горец по сравнению с городским жителем, т. е. в соединении полудикого развития с совершенством форм. Черкес со своим соколом на руке, с буркой на плечах, с башлыком на голове, с кинжалом за поясом, с шашкою на боку, с ружьем за плечом, представляет средние века, XV столетие посреди XIX-го.
В красивом своем костюме из шелка и бархата грузин олицетворяет цивилизацию XVII столетия, это Венеция, Сицилия, Грузия.
Что касается черкешенок, то молва об их слишком уж превозносимой красоте, может быть, вредит им, особенно на первый взгляд. Правда, мы видели черкесов, но не горных — вероятно, первобытная красота женщин, сойдя на равнину, переродилась. Кроме того, чтобы судить и оценить ее вполне, надо изучить красоту черкесских женщин так, как сделали это некоторые путешественники и среди них Ян Стрейс, на которого, как мне кажется, можно положиться, тем более, что он принадлежит к нации, которая отличается хладнокровием и нелегко воспламеняется. Ян Стрейс, как показывает его имя, — голландец. Мы сошлемся на то, что он говорит о черкешенках: ведь иногда менее трудно и тем более менее неловко ссылаться на другого, нежели писать самому.