Латимер посидел немного в кресле, глядя на черную Сену, на отблеск света, горевшего где-то над Лувром. Он никак не мог выбросить из головы ни признание Дхриса Мохаммеда, ни рассказ Ираны Превеза, ни драму Булича, ни рассказ о том, как бывший упаковщик инжира заработал свои миллионы, отравляя белым порошком Париж. Доподлинно известно, что по его вине и при его участии погибли три человека, а сколько, должно быть, еще безымянных жертв… Да, если существовало воплощение мирового Зла, то им, безусловно, был этот человек.
Но ведь Добро и Зло — это абстракции, созданные барочным сознанием. Для новой теологии характерны понятия Хороший Бизнес и Плохой Бизнес. С этой точки зрения Димитриос — логическое следствие положения вещей, когда на детей, женщин и стариков сбрасывают бомбы, когда людей травят газом. Это логическое следствие той перемены, когда на смену Давиду Микеланджело, бетховенским квартетам и теории Эйнштейна пришли «Бюллетень фондовой биржи» и «Mein Kampf».
Конечно, один человек бессилен против тех, кто сбрасывает на детей бомбы. Он может только проклинать тех, кто это делает, да испытывать чувство сострадания к несчастным, но в том, что касается действий отдельных личностей, можно и должно помешать их стремлению причинять зло людям. Пусть большинство преступников закон не в состоянии потревожить, но ведь Димитриос по крайней мере дважды совершил тяжкое преступление и, значит, в принципе может быть привлечен к суду как и любой голодающий, укравший кусок хлеба.
Если Димитриос в принципе может быть привлечен к суду, то, значит, дело только в том, чтобы составить обвинительное заключение. Мистер Питерс утверждает, что для этого мало фактов. Но так ли это? Рассмотрим же факты: Димитриос — член правления Евразийского кредитного треста, проживающий на вилле в Каннах, хороший знакомый графини, проживающей на авеню Гош, был вместе с нею на горнолыжном курорте в Сент-Антоне; затем он зафрахтовал в июне греческую яхту; кроме того, он гражданин одной из латиноамериканских стран. Неужели этого недостаточно, чтобы идентифицировать этого человека? Даже если имена членов правления банка действительно недоступны, то простого повторения одной и той же фамилии в списках лиц, удовлетворяющих поставленным условиям, было бы вполне достаточно для идентификации Димитриоса.
Значит, дело за списками. Однако, даже убедив турецкую полицию эксгумировать труп Виссера, сможет ли он убедить французскую в том, что человек, одновременно фигурирующий во всех списках, и есть тот самый Димитриос? Ведь этот человек — один из директоров могущественного банка. Для того чтобы оправдать Дрейфуса, потребовалось долгих двенадцать лет. Привлечение Димитриоса к суду, возможно, так никогда и не состоится.
Все тело Латимера налилось тяжестью, и, хотя ему хотелось лечь не раздеваясь, он все-таки разделся.
Лежа в мягкой, удобной постели с закрытыми глазами, он вдруг подумал, что, приняв предложение мистера Питерса, он становится сообщником шантажиста. «Как странно, — подумал он, — это произошло в течение нескольких часов». Но тотчас же внутренний голос сказал ему, что дело совсем не в этом: «Главное — то, что ты боишься Димитриоса». — «Разумеется, боюсь», — ответил он. Ведь если Виссер был убит за шантаж в связи с наркотиками, что ждет его и мистера Питерса, пытающихся шантажировать Димитриоса в связи с убийством двух человек?
Но выбор был уже сделан, и, кроме того, мистер Питерс обещал действовать, соблюдая все предосторожности.
Латимер видел черновик письма, который мистер Питерс собирался отправить Димитриосу. Ему бросилось в глаза: письмо было написано в том же тоне, что и письмо одного шантажиста в его романе. Оно начиналось дружеским упреком, что месье С. К., ныне процветающий банкир и член высшего общества, наверное, уже забыл автора письма, с которым когда-то съел пуд соли и заработал не одну тысячу. Далее выражалось пожелание, чтобы месье С. К. посетил автора письма в таком-то отеле в девять часов вечера в четверг на этой неделе. После заверений в давней и искренней дружбе шла подпись, а затем постскриптум, в котором месье С. К. сообщалось, что автор письма не так давно виделся с одним человеком, который знал их общего друга Виссера и которому не терпится познакомиться лично с месье С. К. Было бы жаль, если бы обстоятельства помешали месье С. К. появиться в указанном месте в четверг вечером.
Димитриос должен был получить письмо в четверг утром. В половине девятого «мистер Петерсен» и «мистер Смит» должны были появиться в отеле, где мистер Питерс предварительно заказал номер. Предполагалось, что Димитриос согласится уплатить требуемую сумму, которую он должен вручить на следующий день вечером. После чего «мистер Петерсен» и «мистер Смит» должны были исчезнуть.
Предосторожность заключалась в том, чтобы исчезнуть, не оставив следов. Мистер Питерс заверил, что это можно сделать без труда.
В четверг же вечером Димитриосу должно быть вручено второе письмо, в котором говорилось, как посланец Димитриоса должен передать деньги в тысячефранковых купюрах. Это должно было произойти в одиннадцать часов вечера на указанном месте дороги, возле кладбища в Нейи. Посланца здесь ждала машина с двумя людьми, выполняющими поручение мистера Питерса. Посланец садился в машину, и она, покружив в пригороде Парижа, чтобы убедиться, что за ней нет слежки, возвращалась на авеню Де ла Рен вблизи Порт де Сен-Клу, где ее поджидали «мистер Петерсен» и «мистер Смит», которым посланец и передавал деньги. Затем люди мистера Питерса отвозили посланца на то же место, где его взяли. В письме ставилось обязательное условие, что посланец — женщина.
Последняя предосторожность несколько удивила Латимера, но мистер Питерс убедил его, что она очень важна, потому что посланцем мог быть сам Димитриос, который легко мог перевербовать людей мистера Питерса, после чего и «мистер Петерсен», и «мистер Смит» получили бы пулю в лоб.
Ну что ж, кажется, действительно все предусмотрено. А все-таки как странно, что после двух месяцев поисков он встретится лицом к лицу с этим страшным человеком, которого хорошо знали Ирана Превеза, Гродек и мистер Питерс. Он подумал, что это похоже на фантастический рассказ об ожившей восковой фигуре.
В щель между шторами пробился первый луч света. Уже рассвет. Он повернулся на бок и тотчас уснул.
Проснулся он от телефонного звонка. Звонил мистер Питерс, который сообщил, что письмо Димитриосу уже отправлено и что ему хотелось бы обсудить вместе кой-какие детали и поэтому он просит мистера Латимера поужинать вместе. Латимеру казалось, что обсуждать уже больше нечего, но он согласился. Пообедав, он пошел в зоопарк. Ужин был очень скучен, и Латимер понял, что это была еще одна предосторожность мистера Питерса, который опасался, что его компаньон, не имевший в этом деле денежного интереса, просто возьмет и сбежит. Два часа Латимер слушал, как мистер Питерс расписывал достоинства трудов Фрэнка Крейна и восхищался романами «Красавица-хромоножка» и «Всего лишь человек».
Сказав, что у него болит голова, он ушел и, приехав к себе в отель, сразу лег в постель. Странно, но на следующее утро у него действительно болела голова, и он подумал, что виной тому бургундское, которым его потчевал мистер Питерс. Но было что-то гораздо неприятнее, и он вдруг вспомнил, что сегодня вечером они встречаются с Димитриосом — ведь тот, быть может, в эти минуты читает первое письмо.
Латимера мучило то, что он в своих книгах бичевал шантажистов, а теперь сам участвует в шантаже. И дело ничуть не менялось оттого, что шантаж был направлен против Димитриоса, — ведь шантаж такое же преступление, как и убийство. Вероятно, Макбет колебался бы, убивать ему или не убивать Дункана, даже если бы знал, что тот закоренелый преступник, а не человек с душой чистой, как у ангела. Но, к несчастью, мистер Питерс прекрасно справился с ролью леди Макбет.
Латимер позавтракал, потом побродил по городу. Мистер Питерс занимался в это утро людьми и машиной. Они договорились встретиться в пятнадцать минут восьмого. День тянулся нудно и бездарно. Чтобы убить время, Латимер вошел в кино.
И вот, выйдя из кино в начале шестого, он вдруг почувствовал, что у него почему-то болит под ложечкой, и он немного задыхается, как будто кто-то ударил его в солнечное сплетение. Он подумал, что, наверное, это последствие бургундского, и зашел в кафе на Елисейских полях, чтобы заглушить эти последствия стаканчиком настойки. Но странно, это ощущение не только сохранилось, но еще и усилилось. И только тогда, когда ему попались две парочки, беззаботно хохотавшие над какой-то шуткой, он вдруг понял, в чем дело. Ему не хотелось идти на встречу с мистером Питерсом, потому что вслед за тем он должен был встретиться с человеком, во взгляде которого мог прочесть лишь холодное и ясное желание убить каждого, кто встанет поперек дороги. Итак, он явно трусил.
Он очень разозлился. Чего тут, собственно, бояться? Да, Димитриос опасный и умный преступник, но ведь не сверхчеловек же в конце концов. Вот и мистер Питерс… Но ведь мистер Питерс одного с ним поля ягода, тогда как он, Латимер, человек с другой планеты. Он должен был немедленно пойти в полицию и рассказать все, как только узнал, что Димитриос жив. Дело принимает теперь настолько опасный поворот, что с ним уже не справится детектив-любитель (он же автор детективных романов), потому что с профессиональным убийцей должны бороться профессионалы. А чего стоит его договор с мистером Питерсом! Он вдруг представил, что его дело слушается в английском суде, и в ушах зазвучали слова судьи:
«Что касается объяснений подсудимого по поводу своих действий, то им просто нельзя доверять. Нам известно, что подсудимый умный человек, бывший преподаватель университета, автор нескольких научных работ. Кроме того, нам известно, что он автор нескольких детективных романов, имевших успех, но, с точки зрения разумного человека, представляющих собою не более чем пищу для незрелых умов. Как бы там ни было, проводимая в этих книгах идея, что все здравомыслящие люди должны помогать полиции в ее борьбе с преступностью, делают их небесполезными. Из объяснений подсудимого получается, что он вступил в сговор с Питерсом не как сообщник шантажиста, а всего лишь как человек, желавший удовлетворить свое любопытство. Если бы это было правдой, то так мог вести себя лишь умственно отсталый ребенок, а не взрослый разумный человек. Прошу также присяжных заседателей обратить внимание на тот факт, что господин обвинитель настаивает на участии обвиняемого в дележе суммы. Поэтому его объяснение мы не можем рассматривать иначе, как попытку уйти от ответственности».
Если дело будет слушаться во французском суде, то речь судьи будет похлеще, — подумал Латимер.
Ужинать ему пока не хотелось, и он пошел по улице в направлении Оперы. Теперь уж ничего не изменишь, — вдруг подумал он, — волей-неволей придется помогать мистеру Питерсу. Почему же, — одернул он себя, — а если пойти в полицию прямо сейчас, сию минуту, то ведь еще многое можно изменить.
Далеко впереди он заметил человека в плаще, очень похожего на полицейского. Латимер ускорил шаг. Возле подъезда, прислонясь к стене, стоял полицейский и покачивал резиновой дубинкой. Латимер спросил его, где находится ближайший участок. Надо было пройти еще три квартала.
Вход в участок загораживали трое разговаривавших между собой полицейских. Они расступились, чтобы пропустить Латимера. К стене была прикреплена табличка, на которой было написано, что по всем вопросам следует обращаться на второй этаж. На второй этаж вела железная лестница. Из комнаты под нею доносились звуки голосов и стук пишущей машинки. Сильно пахло камфорой и не очень сильно, но все же ощутимо, мочой.
Пока Латимер поднимался по лестнице, в нем еще больше утвердилась решимость рассказать все, что он знает. Комната, в которую он вошел, была разделена на две половины деревянной перегородкой, лоснившейся от прикосновения. За перегородкой стоял полицейский и, держа в левой руке маленькое зеркальце, что-то рассматривал у себя во рту.
Латимер соображал, что сказать. Если бы он начал так: «Я знаю убийцу и хотел получить от него деньги, шантажируя его. Но я раскаялся и решил сообщить о нем полиции», — то его бы наверняка приняли за пьяного или сумасшедшего. Видимо, надо было рассказать о том, как он напал на след и что из этого вышло. В этот момент полицейский заметил его и резко повернулся в его сторону.
— Что вам угодно?
— Я желаю видеть месье комиссара!
— Зачем?
— У меня есть для него кое-какая информация.
— Какая информация? — наморщил лоб полицейский. — Нельзя ли поточнее?
— Дело связано с шантажом.
— Вас кто-то шантажирует?
— Нет. Шантажируют другого. Дело очень серьезное и очень сложное.
— Ваше удостоверение личности, пожалуйста.
— У меня его нет. Я прибыл во Францию три недели назад.
— Тогда ваш паспорт.
— Он у меня в отеле.
Чело полицейского разгладилось — челюсти сжались. Все теперь становилось ясно, и можно было действовать согласно строго установленным правилам.
— Это очень серьезно, месье, — сказал он непререкаемым тоном. — Вы это понимаете? Вы англичанин?
— Да.
— Вы должны были знать, месье, что ваши бумаги должны постоянно находиться с вами. Таково требование закона. Случись какое-то уличное происшествие, у вас как у свидетеля потребовали бы бумаги, и, если бы их у вас не оказалось, полицейский мог, во всяком случае пожелай он этого, арестовать вас. Или окажись вы в каком-нибудь заведении, и полиция устроила бы там проверку документов, вы обязательно были бы арестованы. Таков закон, понимаете? Я обязан потребовать от вас, чтобы вы сказали мне свое имя и отель, где сейчас проживаете.