Иржи, проигнорировав слова Отто, подошел к Яцеку и встал прямо перед ним.
– А я ведь тебя знаю…
Яцек даже и не попытался заставить Иржи не смотреть на него в упор: он остался таким же холодным и невозмутимым, как всегда.
– Я тоже его знаю, – усмехнулся Моше.
– Нет, я имею в виду… я знал его еще до того, как угодил сюда, в концлагерь, – покачал головой Иржи.
Взоры остальных семерых заключенных устремились на него. Даже Элиас впился взглядом в его губы.
– Я видел, как ты играл.
Яцек и бровью не повел.
– Ты был великолепен – в потной майке, прилипающей к телу…
– Ты эти сентиментальные подробности опусти и расскажи нам все остальное, – вмешался Моше.
Иржи с радостным видом повернулся к слушающим его и смотрящим на него заключенным: наконец-то у него опять появилась публика.
– Яцек был футболистом. Мне кажется, очень даже неплохим футболистом. Я вообще-то в футболе ничего не понимал, но мне нравилось ходить на стадион, чтобы поглазеть на этих симпатичных парней…
– Что, в самом деле? – спросил Моше у Яцека.
Тот кивнул.
– Я играл в дивизионе «А» за футбольный клуб «Рух» из города Хожува. Я был центральным защитником. Мне довелось принимать участие во многих замечательных матчах. А потом… началась война.
– Защитник… Вот почему ты такой наблюдательный! – сказал Моше.
– Но теперь это все уже в прошлом, – продолжал Яцек. – Даже если мне и удастся выбраться отсюда, для футбола я уже слишком старый.
– Ой, пожалуйста, не доводи меня до слез. Я ведь такой сердобольный.
– Ты прав, Моше. Если мы хотим пережить все это, нам не следует думать о прошлом. Сейчас нужно думать только о настоящем.
– Правильно. Что ты скажешь, если мы выберем тебя или Алексея? Мне, честно говоря, кажется, что это было бы справедливо.
– Возможно, – ответил Яцек. – Почему бы и нет? – Он сделал паузу. – Но почему бы нам не выбрать Отто?
– Отто? А почему мы должны выбрать именно его? – спросил Берковиц. – Он ведь не сделал ничего плохого.
– Вы в этом уверены? Последний побег наверняка организовали его друзья, а ведь как раз из-за этого побега мы и находимся сейчас здесь. Неужто вы не понимаете? Для него мы всего лишь расходный материал, не более того. Для него существует только Сопротивление. Во имя своих идей он может принести в жертву кого угодно.
Все повернулись к «красному треугольнику».
– Что скажешь, Отто? Яцек не врет?
– Люди из Сопротивления занимают в лагере многие важные посты, вы разве этого не заметили? – продолжал Яцек свойственным ему невозмутимым тоном. – Вас, евреев, они дурачат. Единственное, что для них важно, – это подготовить тут все к приходу русских, которые все ближе, и ближе, и ближе. Им наплевать, если при этом пострадает кто-нибудь из заключенных.
– Это неправда, – возразил Отто. – Сопротивление думает обо всех. Оно пытается помочь каждому и каждого защитить, хотя, конечно, оно не должно упускать из виду общее благо.
– А ты, держу пари, являешься частью этого «общего блага», да? – усмехнулся Моше.
– Кроме того, есть еще один нюанс… – сказал Яцек.
Все насторожились.
– Отто – немец.
Яцек произнес эти слова таким презрительным и гневным тоном, которым произнесли бы их и другие заключенные. Хотя Отто вполне мог заявить, что он такой же Häftling, как и все они, что он живет, спит и ест вместе с ними, не было никаких сомнений в том, что его отделяла от остальных заключенных невидимая линия. Немец. Забыть об этом было трудно.
– Я хочу сказать, что… – продолжил было Яцек, однако закончить свою фразу он не успел.
Его прервал раздавшийся скрип.
Дверь барака отворилась. Они все – кроме Яна – повернулись и вытянулись так, как будто бы прозвучала команда «Смирно!»
– Ну что, вы что-нибудь решили?
В барак зашел обершарфюрер. Он обвел их всех глазами, а затем его взгляд на пару секунд остановился на разложенных на столе белых клочках бумаги.
– Еще нет? Ну так давайте побыстрее решайте. Schnell! Вы ведь слышали, что сказал Herr Kommandant. Если к утру вы так ничего и не решите, вас всех поставят к стенке. Как только примете какое-нибудь решение, стучите в дверь. Я буду здесь неподалеку.
Обершарфюрер повернулся и, обращаясь к кому-то, кто стоял снаружи, крикнул:
– Herein!
В темном прямоугольнике открытой двери появились очертания долговязого человека. Он остановился на мгновение на пороге, а затем сделал следующий шаг и зашел в барак.
Это был еще один заключенный. Волосы у него были длиннее, чем у остальных. Их длина, правда, все равно не превышала и сантиметра, но и такой длины вполне хватало для того, чтобы увидеть, что этот заключенный – блондин. Бросались в глаза его выступающие скулы и тонкий нос. На нем была добротная, без заметных заплат, гражданская одежда – штаны, рубашка и теплая кожаная куртка с меховым воротником. Обут он был в блестящие кожаные ботинки. Кожа на его ладонях не огрубела от холода и тяжелой работы, и в его теле не проявлялось никаких признаков истощения от недоедания.
Обершарфюрер вышел и закрыл за собой дверь.
Вновь прибывший осмотрелся по сторонам. Остальные восемь заключенных настороженно уставились на него.