Да, хорошо иметь такого спутника, как Тобиас, если идешь через лес, где, может быть, за каждым деревом прячется разбойник.
Вот и сейчас из густого кустарника вдруг вынырнули двое неизвестных. Нет, на разбойников они совсем не похожи, вид у них вполне благапристойный, оба с длинными бородами, как все добропорядочные паломники. Один из них — высокий малый с окладистой темной бородой и грустным лицом, простодушным и скромным; такие лица всегда внушают доверие. Только он глухой, бедняга.
Лицо его товарища, чем-то схожее с бульдожьей мордой, сначала производило довольно жуткое впечатление: оно было сплошь изрезано глубокими шрамами, но несчастный еле ковылял, опираясь на костыли, и это сразу расположило к нему паломников… И все-таки не слишком приятно каждую минуту ждать, что из лесного сумрака вдруг выскочат какие-нибудь лиходеи.
Не успели паломники толком разглядеть глухого и хромого, как перед их взорами предстало нечто гораздо более интересное.
Лес расступился, и вдали, высоко над темными холмами, на вершине горы Йоргена, показался озаренный солнцем Йоргенстад. Белокаменный, он возвышался над дремучими лесами, словно Иерусалим, некогда воссиявший над грешной землей.
Пилигримы шли с запада по Курфюрстовой дороге, и гора Йоргена лежала перед ними как на ладони, позолоченная последними лучами заходящего солнца. У самой вершины были видны дворец гроссмейстера собора и пирамидальный тополь портного Курстена; чуть левее стояла виселица. Ниже, по склону горы, извивались переулок Первосвященников и переулок Роз, где жили друзья Тобиаса: церковный сторож, старый Коркис, и его дочь Урсула. На южном склоне горы раскинулись дворцы первосвященников и роща, над которой высился шпиль собора.
Во все глаза смотрели паломники на святую обитель Йоргена; затаив дыхание они слушали разъяснения старого Тобиаса, и их морщинистые лица сияли блаженством.
Правда, молодые люди и девушки были настроены не столь торжественно, как старики, но и они с любопытством смотрели на город. Вообще среди паломников было довольно много молодежи, которая держалась особняком, образуя небольшие группы: отдельно парни и отдельно девушки. А позабавиться у них еще будет время.
И тут нельзя не признать, что праздник святого Йоргена, великий и святой праздник всех паломников, нередко превращался в самый большой праздник любви, какой только можно себе представить. Ночью, накануне великого торжества, большое кладбище на северном склоне горы можно было сравнить разве что с Содомом и Гоморрой. — Эй, Клаудина, ты тоже собралась на праздник святого Йоргена? — кричит молодой крестьянин с телеги, запряженной клячей.
— Ты угадал, Клаус.
— А зачем ты едешь на праздник, Клаудина?
— Тебе-то что, Клаус?
— Мне, видишь ли, нужна подружка.
— А может быть, я тебе подойду?
— Вестимо, подойдешь.
— Да ты-то мне не подойдешь.
— Хорошо, что вовремя сказала.
— Клаудина! — кричат ее родители, богатые и очень набожные крестьяне. — Ты что там разболталась с этим оборванцем? Вот и бери после этого молодых девушек на праздник святого Йоргена!
— Не дай бог! — подхватывает старый паломник. — Мало ли что можит случиться!
Поднимается невообразимый шум. Ревут ослы, блеют овцы, кукарекают петухи.
Это приписанные к собору крестьяне везут преподобным отцам всякую живность, сыр, ветчину, яйца и вообще все, что с них причитается в счет десятины и других податей, взимаемых во славу святого Йоргена. И вот среди этого шума и гама вдруг прогремели три святых пушечных выстрела, и тотчас же Зазвонили все колокола в городе.
А в востухе уже прастнично звучал старый паломничий псалом:
Основная масса паломников двигалась мимо каменоломни, через гранитный мост и затем по переулку Первосвященников к собору. Однако многие поворачивали на север, проходили через предместье Тополиный колодец и поднимались на гору по лестнице Скорби, которую только недавно отстроили заново.
Уже у подножья горы их встречали мальчишки, торгующие паломничьими плащами.
«Плащи! Паломничьи плащи! — неслось со всех сторон. — Купите плащ. Желтый, белый, серый или коричневый».
— Добро пожаловать, дорогие гости, — сердечно приветствовали паломников старожилы Йоргенстада, собравшиеся около моста. — А не прячется ли среди вас Коронный вор? Если он проникнет в город, быть беде!
— Коронный вор! — возмутился старый Тобиас, выставив вперед свою белую как снег бороду. — Пусть бы он только сунулся к нам, уж мы бы задали ему перцу!
Но он знает, что со старым Тобиасом из Нокебю шутки плохи!
И Тобиас в сорок восьмой раз перешел гранитный мост.
— Эй, осторожней, не свались в каменоломню! — кричит он глухому, который вместе со своим хромым другом повернул на север. — Эй! Э-э-эй! Да он же глух, бедняга, глух, как тетерев. И подумать только: я слышу, как рысь, а ведь на благовещенье мне уже, слава богу, стукнет семьдесят пять. Да, вот так. Недаром же я сорок семь раз прикасался к плащу святого Йоргена! — Помолчав, Тобиас добавляет: — Господи, уж не кузнец ли это из Самса?
Но Тобиас ошибся. Это и был Коронный вор. Пока колокола благовестили к празднику, он преспокойно вошел в славный город Йоргенстад.
Его настоящее имя было Микаэль Коркис, но в народе его прозвали Коронным вором.
Вместе с труппами бродячих актеров он ездил по городам и селам и даже прославился как великолепный исполнитель шекспировских ролей. Неизвестно, как сложилась бы его судьба, если бы он не попал в Парму. Там молодой комедиант стал любовником принцессы Пармской и, чтобы спасти ее от скандала, похитил коронные бриллианты, заложенные ею у брата.
Эта кража наделала много шуму. Феноменальная ловкость и удивительная отвага юного Коркиса (ему пришлось прыгнуть со шпиля высокой башни, пробежать по остриям железной ограды, переплыть ров с нечистотами) привлекли к нему всеобщее внимание, и он получил прозвище Коронного вора. Но в то же время он был объявлен вне закона, и ему ничего больше не оставалось, как ступить на скользкий и опасный путь, путь преступлений. Благодаря некоторым особенностям своего характера и природным дарованиям, он очень преуспел на этом новом для себя поприще и совершил немало славных деяний, столь же безрассудных, сколь и беззаконных. Вершиной всего явился неслыханный скандал, разразившийся на празднике святого Йоргена, о чем и повествуется в настоящей книге.
Микаэль Коркис родился в Йоргенстаде. Его мать, Урсула, была дочерью старого Коркиса, церковного сторожа, человека умного, но крайне робкого. От отца она унаследовала какую-то затаенную грусть и душевную чистоту, сочетавшуюся с редкой красотой. Однажды, будучи еще совсем молодой девушкой, она присутствовала при выносе плаща из собора в священной роще.
Пока верующие слушали длинную проповедь о житии святого Йоргена, главный капеллан, стоявший на паперти, приметил Урсулу в толпе паломников и целую минуту не спускал с нее своих горящих свиных глазок. Смущенная Урсула не знала, куда ей деваться от этого взгляда. Рядом с ней стояла женщина с торчащим вперед подбородком; звали ее Лотта Гвоздика. Она тоже заметила, как пристально капеллан смотрел на Урсулу.
— Вступай домой, дитя мое, — сказала она Урсуле, — сними пояс и жди.
Она была права: на третий день, вечером, когда Коркис с дочерью ужинали, на улице послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, и в комнату вошел сам главный капеллан в полном облачении, расшитом красными драконами. Коркис и Урсула пали на колени, как того требовал закон, и обоих объял ужас — они знали, что их ждет.
По мановению руки капеллана старый сторож, взяв шапку, покорно удалился. Он без устали ходил взад и вперед по переулку Роз, и глаза его были полны печали. Он говорил с Лоттой Гвоздикой о погоде, о гвоздиках и снова о погоде. А Лотта язвительно ухмылялась.
Потом он зашел к одноногому токарю. Но и тот злорадно ухмылялся. И снова Коркис бродил по переулку; но вот капеллан со своими двумя служками вышел на улицу, и теперь старый сторож мог наконец вернуться домой.
Урсула лежала на кровати, пылая от стыда, растерянная, измученная и потрясенная великой честью, которая выпала на ее долю.
Скоро она встала и снова принялась за работу. Но что-то в ней изменилось.
Она как-то ушла в себя, замкнулась, ибо ощущала в своем простонародном чреве благостный плод главного капеллана… Плод зрел, рос и наконец превратился в ребенка, которого Урсула произвела на свет в первые дни весны. Она нарекла сына Микаэлем в память об архангеле, том самом, что спустился с небес к бедной пряхе.
Микаэль вырос среди людей бедных, но честных. О своем происхождении он довольно рано узнал от сыновей токаря, — негодные мальчишки частенько дразнили его. Однако переулки, где ютилась беднота, так и кишели детьми господ первосвященников, и Микаэль совершенно напрасно принимал это слишком близко к сердцу.