— Нат! — осадил жеребца Адам, — Отзови их!
Старбак непонимающе уставился на друга.
— Всё кончено! Ты победил! — Адам ткнул рукой в направлении усеявших гребень обрыва конфедератов, открывших огонь по сгрудившимся внизу меж водой и склоном янки, — Останови их!
Тон его был обвиняющим, будто Старбак был лично ответственен за это стихийное выражение торжества над поверженным врагом. Адам гневно сверкнул глазами и поскакал искать того, у кого достаточно власти и гуманности, чтобы прекратить начинающуюся бойню.
Но прекращать её никто не хотел. Северянам внизу было некуда деться, и южане без жалости палили в плотную шевелящуюся массу. К вернувшейся лодке кинулись, топча раненых, сразу десятки людей, и она под их весом перевернулась. Отчаянно заверещал подхваченный стремниной бедолага. Другие пытались плыть, но воду вспенивали, поднимали фонтанчиками пули, и она окрасилась кровью. Люди тонули, люди умирали, люди истекали кровью, а расстрел без конца и жалости продолжался. Южане заряжали и палили, заряжали и палили, заряжали и палили, насмехаясь над разбитым и пойманным в ловушку противником.
Старбак подобрался к краю обрыва и заглянул вниз. Там был ад. В сгущающихся сумерках казалось, что там ворочается многоногое, многорукое и многоголовое чудовище, издыхающее, но всё ещё огрызающееся выстрелами. Старбак сунул револьвер за пояс и, сложив ладони рупором, проорал янки предложение перестать валять дурака и сдаваться, но единственным ответом ему были вспышки выстрелов внизу и свист пуль над макушкой. Старбак выхватил пистолет и опорожнил барабан, не целясь. Труслоу поодаль, наоборот, вёл огонь, тщательно выбирая мишени из числа плывущих на другой берег. Нажимал спуск, отдавал винтовку и принимал другую, заряженную, у стоящих позади него бойцов. Проток был заполнен людьми, сколько хватало глаз: живые барахтались, мёртвых уносило течение, выбрасывало на берег дальше, прибивало к топлякам. Потомак превратился в реку смерти, кипящую от пуль, разбавленную кровью, заполненную трупами.
Майор Бёрд морщился, глядя вниз, но приказывать подчинённым прекратить огонь не спешил.
— Дядя! — окликнул его Адам, — Останови их!
Но Бёрд и в ус не дул. На происходящее он взирал с невозмутимостью исследователя, наблюдающего любопытное природное явление. По мнению майора, коль ты стал солдатом, то будь добр, принимай войну такой, какая она есть, а резня, как ни крути, — неотъемлемая часть любого военного конфликта. К тому же янки не складывали оружия, продолжая палить снизу по врагу, а потому Бёрд, не тратя слов на ответ племяннику, демонстративно вытащил из кобуры револьвер и выстрелил в самую гущу северян.
— Дядя! — с болью в голосе воскликнул Адам.
— Наше дело — убивать янки, — спокойно пояснил Бёрд, — А их дело — убивать нас.
Адам уже удалялся, не жалея шпор, и майор добавил, несмотря на то, что племянник не мог его слышать:
— …Если оставить их в живых сегодня, то далеко не факт, что мы дождёмся от них ответной любезности завтра.
Он повернулся к реке и выпустил оставшиеся пули в молоко. Солдаты вокруг кричали и гримасничали, пуская вниз пулю за пулей, и на их лицах отражалась свирепая радость победы, но тени удлиннились, огонь снизу сходил на нет, и эмоции остывали. Бойцы прекращали стрелять и уходили прочь от текущей водой и кровью реки.
Старбака Бёрд застал за стягиванием очков с физиономии убитого северянина. На линзах запеклась кровь, и капитан обтёр очки о мундир.
— Зрение ухудшилось, Нат? — осведомился Бёрд.
— Джо Мей свои разбил. Хотим подобрать ему подходящие из трофеев.
— Вы ему лучше мозги подходящие из трофеев подберите. Свои у него ещё слабее глаз. Одно из самых тупых созданий, которых я имел несчастье учить. — проворчал Бёрд, пряча в кобуру револьвер, — Должен выразить вам, Старбак, своё крайнее возмущение и благодарность за ваше неповиновение моему приказу. Отличная работа.
Старбак улыбнулся похвале, и при виде его лица, всё ещё озарённого упоением битвой, Бёрд в который раз поймал себя на мысли, что есть люди, рождённые быть врачами; есть люди, рождённые быть фермерами, а Старбак, несомненно, рождён для войны.
— Мокси пожаловался на тебя. — оповестил капитана Бёрд, — И что прикажешь с Мокси делать?
— Подарите гадёныша янки. — предложил Натаниэль, углубляясь вслед за Бёрдом в чащу.
Миссисипцы сгоняли в кучу угрюмых пленных. Старбак отвернулся, опасаясь новой встречи с кем-то из знакомых по Бостону людей. Кто-то из южан нашёл потерянное в суматохе бегства вражеское знамя и взмахнул им над головой. Перед глазами Старбака промелькнул вышитый на запятнанном кровью белом шёлке герб Массачусетса. Интересно, подумал капитан, Уилл Льюис сдался таки в плен или рискнул попытать счастье вплавь? А что скажут в Бостоне, услышав рассказы о сыне преподобного Элиаля, одетом в серые форменные лохмотья и с воем кидающимся на благочестивую паству его отца? Проклят, вот что скажут. Проклят, и самое место ему на безбожном Юге, а не в стройных шеренгах чистеньких, умненьких северных солдат, рядом с которыми косматые южане кажутся какой-то иной породой людей, ошибкой природы.
У знамён Легиона Натаниэль покинул Бёрда, отправившись рыскать среди деревьев в надежде отыскать очки для Мея или что-нибудь ценное для себя, тем более, что мёртвых, которым вещи уже ни к чему, вокруг хватало. Некоторые из них выглядели умиротворёнными, другие удивлёнными. Они лежали с запрокинутыми головами, раскрыв рты и разбросав руки со скрюченными пальцами. Мухи ползали по остекленевшими глазами и забирались в ноздри. Над телами свисали с ветвей изорванные пулями серые шинели с алой подкладкой, кажущиеся в меркнущем свете трупами висельников. Одну из шинелей Старбак нашёл бережно сложенной под деревом. Решив, что близящейся зимой она ему не помешает, капитан взял её и развернул посмотреть, нет ли прорех от пуль или штыков. У ворота с изнанки белела нашивка с именем владельца. Старбак поднёс её к глазам. «Оливер Венделл Холмс-мл. 20-й Масс.» — гласила старательно выведенная чернилами надпись. На Старбака нахлынули воспоминания. Он знал это уважаемое бостонское семейство, помнил кабинет профессора Оливера Венделла Холмса-старшего, уставленный прозрачными банками с препаратами человеческих органов. В одной плавал сморщенный обесцвеченный мозг, в другой — большеголовый, похожий на гомункулуса зародыш. Церковь Холмсы не посещали, но, тем не менее, преподобный Элиаль относился к профессору вполне благожелательно, даже разрешал Натаниэлю посещать их дом и дружить с Оливером Венделлом-младшим, порывистым общительным юношей, заядлым спорщиком. Дай Бог, чтобы он пережил сегодняшний бой. Старбак набросил шинель Холмса на плечи и пошёл искать свою винтовку да выяснять, чего стоила его победа его роте.
Адама Фальконера рвало. В темноте он стоял коленопреклонённым на мягкой палой листве у клёна и блевал, пока блевать стало нечем, а в глотке кисло и едко запершило. Тогда он закрыл глаза и обратился к Создателю так истово, словно от силы молитвы зависело будущее человеческого рода.
Он осквернил себя самообманом. Он придумал себе красивую сказочку и усыпил ею свою совесть, почти поверив в то, что одна-единственная битва необходима. Она, де, станет кровопусканием, после которого жар спадёт, и больная Америка начнёт выздоравливать. А вышло наоборот. Жар только усилился, и сегодня у Адама на глазах люди рвали друг друга, как дикие звери. Его лучший друг, его дядя, его соседи и приятели обратились вдруг в диких кровожадных зверей. Он видел, как самозабвенно люди предавали свои души сатане, истребляя себе подобных, словно каких-то насекомых.
Ночная мгла опустилась милосердно скрыв свидетельства человеческой жестокости и насилия, но стоны продолжали доноситься от подножия обрыва, где десятки северян истекали кровью и умирали. Адам хотел спуститься к ним, помочь, чем сможет, однако был остановлен грубым ругательством, подкреплённым вспышкой и грохотом выстрела, что вызвал новую вспышку пальбы со стороны южан. И стонов стало больше, и всхлипов, и рыданий.
Вокруг Адама горели костры, около которых сидели торжествующие победители, растягивая губы в дьявольских ухмылках. Они ограбили мёртвых и обобрали пленных. Полковник 20-го Массачусетского Ли вынужденно уступил свой нарядный, обшитый галуном мундир погонщику мулов из Миссисипи, который теперь сидел у огня и жадно ел, вытирая текущий по рукам жир полами шитой у дорогого портного полковничьей куртки. В ночном воздухе разносился крепкий дух виски, смешиваясь с кислой вонью крови и сладковато-тошнотворным запахом начинающих разлагаться трупов. Немногих своих погибших южане похоронили на лугу, полого стелющемся к югу, на Катоктен-Маунтин. Северян же, исключая нескольких не найденных в подлеске, собрали и свалили в кучу дожидаться утра, когда присланные с окрестных ферм чернокожие выкопают яму, достаточно глубокую, чтобы вместить всех янки. У ближайшего к груде окровавленных тел костерка играла скрипка, и пели, негромко, печально, солдаты.
Господь, пришёл к выводу Адам, отвернулся от этих людей. Так же, как и они отвернулись от Него. Сегодня, на обрывистом берегу Потомака, они дерзнули уподобиться Богу, самовольно решая, кому жить, кому умереть. Они отдали себя злу. И не имело значения то, что кто-то из них сейчас молился или облегчал страдания побеждённых. Все они, убеждён был Адам, опалены смрадным дыханием дьявола.
Дьявола, намертво вцепившегося в Америку и тянущего лучшую страну на земле к себе в зловонное логово. Адам, казня себя за тот компромисс, когда он согласился с тем, что Югу нужна военная победа (дабы облегчить дальнейшие переговоры о мире), вдруг ясно осознал: он должен сделать выбор. Здесь и сейчас. Нелёгкий выбор, чреватый разрывом с родными, друзьями, соседями. И любимой. Ну и пусть, ожесточённо подумал Адам. Лучше потерять Джулию, чем потерять душу.
С войной надо покончить, в этом сомнений у Адама не было. Он пытался предотвратить её начало, работая в Христианской Миротворческой комиссии, но горстка добродетельных верующих людей была бессильна остановить охватившее страну безумие, поэтому Адам намеревался покончить с войной посредством самой войны. Он предаст Юг, ибо только предательство — единственный путь спасти страну. Он окажет Северу любую помощь, какую только сможет оказать, будучи адъютантом одного из командующих армий Юга.
Адам стоял на коленях во тьме и знал, что молитва его услышана. Знал, потому что в душе его, наконец, воцарился покой — знак того, что принятое им решение правильно. Он предаст свою страну заклятым врагам во имя Господа и ради Америки.
Мертвецы дрейфовали вниз по тёмному Потомаку к Чесапикскому заливу и океану. Часть трупов прибило к камням водопада Грейт-Фоллз, другие миновали пороги, и их вынесло к опорам моста Лонг-Бридж, по которому проходило шоссе, ведущее из Вашингтона в Виргинию. Вода смыла кровь и грязь с покойников, и на следующий день, когда вашингтонцы вышли к реке, их взорам предстали их ушедшие на войну близкие, с бледной, напитавшейся влагой кожей и телами, раздутыми от газов так, что полопались швы и отлетели пуговицы нарядной синей формы.
А в Белом Доме президент оплакивал гибель друга, сенатора Бейкера, в то время как Юг, видя руку Господню в одержанной на реке победе, возносил Ему хвалы.
Листва пожухла и опала, укрыв багряно-золотым ковром свежие могилы на Боллз-Блеф. Полки южан передислоцировали от реки на зимние квартиры под Ричмондом, против которого, как трезвонили газеты, северяне сосредотачивают армию. Генерал-майор МакКлеллан, прозванный «юным Наполеоном», хвастал, что добьётся от своего умножающегося воинства идеальной выучки и дисциплины. Стычка под Боллз-Блеф наполнила северные церкви скорбящими родственниками, но Север утешал себя тем, что отмщение близко, ибо весной превосходно вымуштрованная армия МакКлеллана предаст Юг огню и мечу. Флот же Союза весны не дожидался. В Южной Каролине, за островом Хилтон-Хед, военные корабли проложили себе дорогу в пролив Порт-Ройал-Саунд и высадили десант, выбивший мятежников из стерегущих гавань Бофор-Харбор фортов. Северный флот блокировал побережье Конфедерации, и, хотя южные журналисты старались преуменьшить военное значение порт-ройалской неудачи, в рабских бараках Юга тайком торжествовали. И торжествовали ещё больше после большого пожара, уничтожившего Чарльстон. «Сам ангел мщения покарал грешников пылающим мечом!» — так трактовали данное событие пасторы северных церквей, и те же пасторы ликовали, когда военный корабль северян, презрев морские законы, остановил британское почтовое судно и пленил двух плывших из Ричмонда в Европу уполномоченных Конфедерации. На Юге тоже нашлись оптимисты, радостно воспринявшие весть об этом, предрекая, что после такого плевка в рожу заносчивые лорды точно пришлют весь флот Её Величества к американским берегам. В декабре прогнозы оптимистов, казалось, начали сбываться: ричмондская пресса с удовлетворением сообщила о прибытии в Канаду дополнительных пехотных батальонов на случай, если Север дерзнёт вступить в войну с Англией, а не поспешит вернуть с извинениями двух похищенных с её судна пассажиров.
Снег лёг на горы Блю-Ридж, выбелив могилу жены Томаса Труслоу и завалив дороги в западную часть Виргинии. Часть эта бросила вызов Ричмонду, отделившись в самостоятельный штат, мигом примкнувший к Союзу. Вашингтон праздновал отпадение Западной Виргинии, видя в нём первую ласточку скорого развала Конфедерации. Бесконечные колонны новобранцев маршировали по Пеннсильвания-авеню, спеша в учебные лагеря на территории оккупированной северной Виргинии, где «юный Наполеон» делал из рекрутов сверхсолдат. Каждый день из северных литеек привозили новые пушки, выстраивая их в десятки рядов у здания Капитолия, в лучах зимнего солнца слепящего белизной стен под неоконченным, покрытым строительными лесами куполом. Северные газеты самоуверенно пророчили конец Конфедерации, которая скоро обратится в пыль, будто мёртвое трухлявое дерево.
А в столице Юга царило уныние. Зима принесла дурные вести и дурную погоду. Рано выпал снег, похолодало, и янки всё туже сжимали петлю блокады на шее Конфедерации. Адам Фальконер, воспринимавший новости об успехах северян с удовлетворением, за две недели до Рождества приехал на каменные пристани Рокетс-лэндинг. Ветер гнал по воде серые волны и стенал в оснастке судна, которое раз в неделю под белым флагом перемирия ходило из Ричмонда вниз по реке Джеймс-ривер, проходя мимо удерживаемого южанами форта Друри-Блеф, к Аппоматоксу, а оттуда до Хэмптон-Роудз к причалам форта Монро. Находящийся в доброй сотне километров от Ричмонда форт стоял на виргинской земле, но хозяйничали там с начала войны северяне. В форте пароход высаживал пленных северян и забирал обменянных на них южан.
Студёный зимний ветер колол Рокетс-лэндинг иглами срывающейся с небес мороси, осаживая угольную гарь из труб соседних литейных цехов на камни пристани, на чугунные швартовные тумбы, на обшивку корабля, на поношенные мундиры трёх десятков мужчин, зябнущих у сходней. Мужчины были офицерами-янки из числа пленённых под Манассасом. Их договорились поменять на конфедератов, взятых МакКлелланом на территории, известной с недавних пор, как штат Западная Виргиния. Физиономии северян были бледны после пяти месяцев пребывания в арендованном властями под тюрьму заводском корпусе Кэстл-Лайтнинг на Кэри-стрит около двух газгольдеров с горючим для городского уличного освещения. Форменная одежда пленников висела мешками, свидетельствуя, что кормили северян все эти месяцы скудно.
Офицеры дрожали и ёжились, дожидаясь разрешения подняться на борт. У многих были в руках узелки с нехитрым скарбом, накопившимся за время заключения: расчёска, Библия, пара монеток, письма из дома. Пленные закоченели от холода, но мысли о скором освобождении и особенно о пире, который им закатят в форте Монро, придавали сил. Северяне грезили вслух о лобстерах и бифштексах, о черепаховом и устричном супе, о яблочном повидле и мороженом, об оленине под клюквенным соусом и утке под апельсиновым, о мадере и бренди, но больше всего — о кофе, настоящем крепком кофе.
Лишь один пленник не трепетал вместе с прочими от холода и нетерпения. Майор Джеймс Старбак расхаживал по молу с Адамом Фальконером. Толстые некогда щёки майора обвисли, а роскошная борода торчала щёткой, и он, всегда выглядевший старше своих лет из-за рано поредевших волос и вечно хмурого выражения лица, казался почти стариком. В Бостоне Джеймс был восходящей звездой адвокатуры, и в начале войны, записавшись на военную службу, попал в адъютанты к генералу Ирвину МакДауэллу. Но МакДауэлл проиграл битву под Манассасом, а Джеймс угодил в плен к южанам, и что ждало его на родине, не имел ни малейшего представления.
Адам отвечал за то, чтобы на судно погрузились именно те лица, чьи имена были обозначены в списке обмениваемых, то есть обязанности его сводились к перекличке и счёту по головам. Покончив с делами службы, Фальконер-младший отозвал в сторонку Джеймса Старбака и попросил о личном разговоре. Тот, конечно, предположил, что предметом беседы станет его брат.
— Какова, по-вашему, вероятность того, что Нат сменит сторону в этой войне? — с тоской спросил он Адама.
Адаму отвечать прямо не хотелось. Он разочаровался в своём лучшем друге Натаниэле Старбаке, который упивался войной, как донжуан упивается новой любовницей. Нат забыл Бога, и Адам желал бы надеяться, что Бог не забыл Ната. Джеймса расстраивать соображениями подобного рода Фальконер не стал, ограничившись новостью, что, несомненно, должна была порадовать его собеседника:
— Он говорил, что регулярно посещает молитвенные собрания.
— О, отлично! — оживился северянин, отчаянно скребя живот.