Но тут из кустов мне дали подножку, и я упал, ободрав колени и ладони о грунтовую дорогу. Я даже видел эту проклятую вытянутую ногу. Меня взяли за шкирку и подняли двое. От них воняло, как от бомжей. Третий, вероятно, тот, который крикнул «стоять», поднял мою клетчатую сумку и начал рыться в ней.
— Когда тебе говорят стоять, то стой, сука! — сказал он мне. — Тебя чё, сука, тормознуть тут и кишки выпустить?!
— Нет, — говорю.
— Ты кто такой? — спросил меня третий. Он отшвырнул сумку в сторону и забрал себе только олимпийку. Видимо, остальное ему не понравилось.
— Давай бабло! — сказал он и показал мне ножик. Ножик у него оказался длинный.
— Нет бабла, — ответил я.
— Как нет?! Как нет! — он ударил меня ногой в живот, и я согнулся. В глазах у меня заплясали разные звёздочки. От боли даже рыдать захотелось. Остальные двое обыскали меня. Эти черти даже в трусы залезли. И ничего не нашли, только пол пачки сигарет и коробок спичек.
— НичАго нету только полЬ пачки сигарет! — сказали они с молдавским акцентом и ушли.
Тщетно пытался найти я свою клетчатую сумку в высоких зарослях камыша, а потом плюнул и пошёл в город. «Хер с сумкой этой!» — думал я и уже начал злиться на грабителей. Я проклинал их и желал им самой ужасной смерти. Я желал им, чтоб в аду сатана спустил с них шкуру и варил в котле с горящим маслом. Я представлял, как буду бить их палкой или битой с удобной рукоятью.
Я выслежу их, каждого по очереди, и устрою им самую жестокую расправу. Буду бить, пока их тела не превратятся в кровавые каши. На самом деле я и драться толком не умею. Так в селе махался пару раз с Колей, но и то на шашлыках по пьяни, чтоб перед местными бабами покрасоваться. Вообще-то, я не хотел их больше никогда встречать. Я очень боялся их, и страх возобладал над гневом. Тем более что я ничего не запомнил: лица их в сумерках трудно было разглядеть. Во что они были одеты? Так быстро и неожиданно всё это произошло…
Возле базара я умылся холодной водой из колонки и пошёл себе вглубь по рядам, разглядывая, что там селяне привезли на продажу. Молодой картофель. Вишня. Абрикосы. А вон мужик продаёт селёдку в бочке. И старуха пирожками торгует с творогом, луком и укропом. Я было постоял возле неё, чтоб украсть пару пирожков, когда она отвернётся. Но старуха, та еще чертовка, сразу поняла, чего я стою, и косилась на меня. Пройдя по рядам, я украл пару абрикосов, у молочников снял пробу брынзы, сметаны и сливок.
К гастроному подъехал грузовик, и я увидел, как водитель вышел с накладной и пошёл к чёрному входу. Потом он, недовольный, вышел без бумаг и стал кричать:
— Работа! Работа! Работа!
Я подошёл к нему. И еще к нему подошёл один ветхозаветный беззубый дед и спросил:
— Что?
— Иди себе, дед! — ответил ему водитель.
— Что? — спросил меня беззубый дед. И мне стало жалко его, что ходит тут по базару такой немощный старый с палочкой. Глухой и подслеповатый.
— Работать будешь? — спросил я деда.
— Что? — спросил он снова.
Пришёл еще один мужик. Он прямо из пивной выбежал. Мы управились за час и получили на рыло по пятьдесят рублей. Отнесли все банки с соком на склад, и мужик успел втихаря бутылку портвейна утащить со склада. Он засунул её в брюки и втянул живот.
— Будешь? — спросил он меня.
И мы зашли в пивную. Что за дивный народ — эти утренние алкаши! Они, как индейцы в резервации, стоят здесь за высокими столиками и смирно ждут, пока их обслужит буфетчица Люда. Щёки у алкашей синие и впалые. Носы распухли. Тела дряхлые. Они — сгорбленные и не говорят, а шепчутся. Тихо-тихо друг с другом разговаривают и смотрят в сторону. Не в глаза, а за спину.
— Ты откуда? — спросил меня мужик.
Я рассказал ему, что из села Спей, и всё ему выложил, как было. Мол, пошёл жида одного просить, чтоб он бате моему больше не наливал, и как оказался здесь, и что меня ограбили на лимане шесть человек. Я хотел было приврать и сказать, что их было десять. Потом я приврал ему, что грабители забрали у меня все деньги, какие были.
— А было у меня немало, — загадочно закончил я свою историю.
Ох, и разбирает портвейн утром, скажу я вам! — теперь у меня началась пьяная эйфория, и между нами завязалась интересная беседа. Мы взяли еще две бутылки портвейна, и мужик сам за них заплатил. Он сочувствовал мне и был очень добрым человеком. Добрым бродягой. Скитальцем. Я это сразу вижу.
Я человека могу по лицу определить.
Мне не нужно знать, кто он и откуда. Чем занимается, и какие за ним грехи водятся. Мне достаточно видеть лицо человека, и я разложу вам его по полочкам.
А выглядит этот мужик так: на нём засаленная белая майка и джинсы. На поясе у него стальной карабин, на котором много больших ключей.
— Я работаю сторожем на заводе, — пояснил он.
Низкого роста. Но очень широкий в плечах с крепкими руками и ногами. На голове по бокам волос нет, а кучерявый чёрный сноп волос на затылке он скреплял резинкой. Нос его — сморщенная картофелина, и очень грустные карие глаза, в которых плавали чёрные чаинки тоски — щепки от сильных потрясений минувших лет.
Он рассказал мне, что сначала работал моряком. И нанимался на грузовые судна, которые ходили в Гонолулу. Потом он нелегально попал в Норвегию и там работал на нефтепроводе, где очень хорошо зарабатывал, так как спустя годы стал неплохим специалистом по части строительства нефтепровода. Он рассказал мне, что никогда не был женат, а только жил вместе с женщинами. Долго и так — на ночь. Так же он сообщил мне, что у него есть три внебрачных сына прямо в этом городе. Но они и не знают, кто их настоящий папаша.
Посреди рассказа у меня подкосились ноги. Мы выпили по полторы бутылки на человека.
— Валера, — сказал он мне и пожал руку. Он посмотрел на часы. — Чёрт, я могу опоздать на работу! Если хочешь, можешь отоспаться у меня.
Я согласно кивнул. Денег у меня не было, и я абсолютно не знал, чем буду заниматься в городе на сильной жаре. Мы прошли от базара два промышленных квартала.
— Это консервный завод имени Ткаченко, — рассказывал Валера. — Это швейная фабрика.
Мы пришли к хлебному магазину и зашли во дворик. Сонный такой, тихий, очень зелёный дворик с детьми и старушками, которые стерегут мокрое бельё и вспоминают молодость.
Мы поднялись на третий этаж. И прошли три двери налево по тёмному прохладному сырому коридору. Валера отворил комнату: тумбочка, маленький приёмник, стул, два матраса без подушек и пустые бутылки в углу. Вот и всё.
Проснулся я после перебуха только ночью. Был ливень, и была гроза. Была темная комната, и были бутылки в углу, о которые я споткнулся, когда пытался нашарить выключатель на стенке. И бутылки эти с адским грохотом зазвенели.
И сразу раздался стук за стеной.
— Ну сколько можно! Люди уже спят, а они там бухают! — это кричала женщина.
Я постоял еще пару секунд в темноте и прислушивался. Кроме дождя и молнии, звуков не было. Следующая вспышка молнии осветила комнату, и я увидел, где находится выключатель. Когда я нажал на него, свет не загорелся. Тогда я лёг обратно на матрас. Притаился и стал смотреть в окно на молнии. Спустя час в замочную скважину кто-то попытался вставить ключ. Так обычно делает пьяный в темноте.
Наконец дверь открылась. В дверях стоял и покачивался маленький, но очень широкоплечий человек. Он подошёл к месту, где я лежал и рухнул на меня.
Причём локтём угодил мне по хозяйству, и я, дико взвизгнув, начал скакать по комнате, расфутболивая пустую стеклянную тару ногами. Маленький человек двинулся к тумбочке и включил настольную лампу.