Последний крупный новеллист итальянского Возрождения Маттео Банделло (ок. 1485–1561) был человеком большого жизненного опыта и остро интересовался современностью. По его собственным словам, жить ему пришлось в «испорченном и алчном мире».
В XVI веке сконцентрировались и проявились с особой силой основные противоречия итальянской жизни. Реакция тяжело ложилась на плечи народа. Папство, смертельно напуганное протестантскими движениями в странах Европы и реформаторскими течениями в итальянских городах, спасая себя, помогло Испании укрепить ее позиции в завоеванной стране. Итальянское дворянство, аристократия также оказывали поддержку Испании, рассчитывая в случае необходимости получить от нее помощь. Дворянство этого времени усваивает испанские нравы, моды, обычаи, включая сюда традиционно-кастильское дворянское высокомерие, кастовость, мстительность. Банделло все это видел, но он видел также и различные проявления доблести, человеческого достоинства, свободомыслия — всего того, чем было богато Возрождение, и эти проявления казались ему тем более значительными и ценными, чем более тяжелой и гнетущей становилась окружающая обстановка. Он питал острый интерес к современной жизни и сетовал на то, что у эпохи, изобилующей многочисленными событиями, «достойными как восхваления, так и порицания», нет своих летописцев, которые могли бы сохранить эти события для потомков. Банделло имел в виду те из них, которые Совершаются «каждодневно» и мимо которых проходят обычно историки. В своих новеллах Банделло стремился стать летописцем эпохи. Странствуя по Италии и за ее пределами, он жадно собирал, записывал и обрабатывал всевозможные рассказы, предания, случайно услышанные новости. Банделло тщательно — старался установить их достоверность. Малый жанр новеллы не давал возможности нарисовать цельную картину эпохи, но предоставлял в распоряжение Банделло несколько типов новеллы — от анекдотической до трагической, — и новеллист, пытаясь полнее запечатлеть все многообразие событий и происшествий своего времени, всемерно использовал эту возможность, равно как и богатый опыт предшественников.
Вместе с тем Банделло уже чувствовал узость, ограниченность того новеллистического канона, который сложился в итальянских городах-государствах и был связан с еще сравнительно примитивными буржуазными отношениями. В эпоху же Банделло в Италии завязывался узел таких исторических противоречий, которые могли найти свое разрешение только на широкой национальной арене… В основе новеллы обычно лежала определенная ситуация или происшествие, на которых концентрировалось внимание автора; предыстория излагалась в предельно сжатом виде. У Банделло мы не встретим характерного энергичного лаконизма новеллы. В сравнении со своими предшественниками Банделло может показаться читателю слишком многословным. Новелла у него часто превращается в целую повесть, так как история нередко начинается издалека и отличается тщательным описанием обстановки, условий, особенностей характеров действующих лиц — всего того, что должно было, по мысли автора, способствовать реалистической мотивировке изображаемых событий. Достоверность, объективность в изображении жизни были основным принципом писателя, и он старался, насколько мог, быть верным этому принципу. Нередко получалось так, что точное, правдивое описание уводило писателя от его исходных намерений и своей логикой приводило к таким мыслям и выводам, которые он никогда прямо не решился бы высказать или высказывал в смягченной, ослабленной форме. Разумеется, новеллы Банделло от этого только выигрывали в своем познавательном и художественном значении: читатель найдет в них широкое, яркое полотно итальянской жизни XVI века со всеми ее противоречиями; от вынесения приговора этой жизни новеллист-летописец старался, впрочем, себя освободить.
Банделло во многом связывали условия, в которых находился итальянский писатель XVI века, вынужденный Жить при дворах князей и искать покровительства знатных вельмож. В его новеллах и в особенности в письмах-посвящениях, предваряющих эти новеллы, нетрудно обнаружить отдельные аристократические взгляды, кастовые предрассудки, стремление угодить аристократическим вкусам. Но Банделло был убежденным противником произвола и насилия во всех его проявлениях, «Разум намного превосходит силу», — заявлял он.
Угроза порабощения Италии феодальной Испанией сделала его приверженцем «французской» партии: Франция казалась ему менее опасной, тем более что французский абсолютизм в лице императора Франциска I некоторое время выступал в поддержку гуманистической мысли Возрождения. Возможно, что Банделло принимал прямое участие в антииспанском заговоре Джироламо Мороне, организованном в Милане.
Решительно выступал Банделло против возрождения диких средневековых нравов, бесправного положения женщин, отданных на произвол отца и мужа, которые, по его словам, при малейшей провинности «тотчас хватаются за веревку, кинжал или яд». Он не уставал приводить в защиту человеческого достоинства женщин все те доводы, которые выработала трехсотлетняя гуманистическая мысль Возрождения. Мировоззрение Банделло в основе своей было светским, хотя контрреформация и наложила на него известный отпечаток.
Жизнь Банделло была нелегкой, полной резких перемен. Он родился в знатной семье в Кастельнуово-Скривия, в Пьемонте. В миланском монастыре Санта-Мария делле Грацие он изучал теологию, стал монахом доминиканского ордена и в 1506 году получил сан священника. В эти же годы он усиленно изучал гуманитарные науки, слушал курсы истории и философии в Падуанском университете, изучал древние языки и переводил античных поэтов, писал любовные стихотворения в духе модной в то время эпигонской петраркической лирики.
Светские интересы решительно брали у него верх над религиозными занятиями. Даже сопровождая своего дядю, генерала доминиканского ордена, в инспекционной поездке по монастырям Италии (1505), Банделло сумел побывать в известных салонах Рима и других городов, завязать литературные связи. Много лет провел он при дворах североитальянских князей д’Эсте, Бентиволья, Сфорца, выполняя различные дипломатические поручения, с которыми ему приходилось выезжать и за пределы Италии. После сражения при Павии в 1525 году, в котором Франциск I был разбит испанцами, Банделло, сторонник «французской» партии, был вынужден эмигрировать. Он поселился во Франции. В 1550 году король Генрих II пожаловал ему сан епископа города Ажена, и с этих пор писатель жил на доходы, получаемые с кафедрального собора этого города. Теперь он мог всецело отдаться своим занятиям, собрать воедино свои новеллы. Материал скопился огромный. За время службы различным князьям, за время походов, изобиловавших победами и поражениями, Банделло изучил жизнь дворов, монастырей, военных лагерей, городов и деревень, наблюдал нравы различных социальных слоев и многих народов («пересек сто морей и тысячи рек»). В сборнике новелл Банделло, основная часть которых была написана в 1505–1554 годах (первая часть этого сборника была издана в Лукке в 1554 году, последняя, четвертая, — посмертно в Лионе в 1573 году), читатель найдет представителей всех сословий, всех слоев общества, всех профессий: дворян, горожан, ремесленников, королей, шутов, монахов, куртизанок, людей искусства, ученых и поэтов, кондотьеров, пап, мореплавателей, путешественников, придворных. Действие происходит в различных городах Италии, в деревнях, на курортах, а то и за границей — в Париже, в нидерландском городе Миддельбурге. В сборнике, состоящем из двухсот четырнадцати новелл, то есть вдвое превышающем, по объему «Декамерон» Боккаччо, можно найти новеллы всех типов. Большинство из них, однако, носит драматический характер. Кровь, месть, обман, похищение, насилие, заговоры, убийства чаще всего лежат в основе изображаемых событий. Банделло не искал этих сюжетов специально, с целью потрясти воображение читателя, чтобы потом, и тем успешней, морально воздействовать на него, как это делал Джиральди. Он не стремился поучать и наставлять. Но, как и Джиральди, он подчинился установившимся вкусам и духу времени: в эпоху реакции — безудержного церковного и политического террора — особый интерес вызывали новеллы, написанные в духе «кровавого жанра».
При всей строгости установки на объективное изложение событий Банделло, изображая острые драматические конфликты, не мог оставаться бесстрастным повествователем. В своих письмах-посвящениях, адресованных большей частью знатным лицам, Банделло нередко обращал внимание читателя на моральную цель, которую он ставил перед собой, приступая к тому или иному рассказу. Почти всюду видны гуманные устремления новеллиста, но чаще всего они высказаны слишком робко, либо искажены и притуплены налетом аристократических вкусов и убеждений. Сами же новеллы почти всегда оказываются шире, богаче, смелее по своей образной сути и выводам, к которым приводит логика развития событий; иногда они и прямо противоположны исходным намерениям автора.
Знаменитой новеллой о Ромео и Джульетте (часть вторая, новелла IX) Банделло, по его словам, хотел воздействовать на молодых людей, слишком горячих, страстных, забывающих доводы рассудка в делах любви. Между тем получилась печальная, трогательная, драматическая история, вскрывающая дикость и косность средневековой феодальной морали и прославляющая, совершенно в духе гуманистической философии «природы», свободное проявление чувств человека. Логика развития событий оправдывала веронских влюбленных, и автор выказывал им свое сочувствие. Это особенно заметно в том, какое участие принимает в их судьбе почтенный монах Лоренцо, один из последних носителей жизнелюбивого свободомыслия эпохи Возрождения.
Шекспир, как известно, воспользовался материалом этой новеллы при создании своей трагедии «Ромео и Джульетта», Разумеется, он бесконечно углубил и обогатил разработку темы, но можно утверждать, что у Банделло он нашел не только сюжетную канву, но и ряд отправных моментов для характеристики основных действующих лиц трагедии — Ромео, Джульетты и в особенности монаха Лоренцо.
В острую социальную трагедию вылилась рассказанная Банделло история Антонио Болоньи (часть первая, новелла XXVI), основанная на достоверных фактах. Герой этой истории, зверски убитый в 1513 году, был хорошо знаком новеллисту. Графиня Амальфская из арагонского дома, овдовев, полюбила своего мажордома, человека красивого, талантливого и достойного во всех отношениях; прожив с ним несколько лет, она решила узаконить свой брак и открыто объявила об этом. Братья графини, надменные и жестокие, приняли подобный мезальянс за оскорбление их высокому роду. Вскипев дикой кастовой мстительностью, они убили сестру и ее детей, прижитых в «неравном» браке, и обрекли на мученическую смерть самого Антонио Болонью, который долго скрывался, но так и не смог уйти от их рук.
В новеллах Банделло проявляется глубокое сочувствие к простым людям, к народу, среди которого новеллист находит замечательные примеры великодушия, героизма, моральной чистоты. Банделло ставит героев из народа в один ряд с героями античной древности, хотя и вздыхает — совершенно в духе аристократической идеологии и вразрез с гуманистической традицией — о том, что им недостает благородного происхождения; последнее обстоятельство расценивается автором как ничем не восполнимый недостаток!
Очень трогательно и проникновенно рассказана у Банделло история девушки-крестьянки Джулии из Гациуоло, «новой Лукреции», погубленной придворным камердинером (часть первая, новелла VIII). Образ ее овеян подлинной поэтичностью. Джулия гибнет, предпочтя смерть бесчестью, но морально она торжествует над развращенной знатью. В своде новелл Банделло содержится немало таких историй, изобличающих дикий произвол и самодурство аристократии и придворных. Но, питая известные иллюзии насчет справедливости правителей, Банделло подчас стремился смягчить суровость картины и выставить в привлекательном свете знатных насильников и самодуров, заставляя их «комментировать» свои преступные «барские забавы» запоздалым проявлением «милости» и «правосудия». Эти «милости» и «правосудие» чаще всего выражались в том, что «высокородные и могущественные синьоры», раскаявшись, устраивали своим невинным жертвам пышные похороны и воздвигали величественные надгробия. Вместе с тем наблюдательный, хорошо изучивший действительность новеллист обычно обращается за материалом для новелл «кровавого жанра» именно к жизни верхних слоев общества, придворной среде. Здесь он в изобилии находил сюжеты для подобных историй.
Есть в сборнике Банделло и такие новеллы, в которых так или иначе отражается жгучая ненависть угнетенных к их притеснителям и господам, их стремление защитить свое человеческое достоинство. Такова, например, новелла XXI третьей части, в которой сквозь характерную для «кровавого жанра» ситуацию ясно проступают социальные мотивы: раб-мавр жестоко расправляется со своим хозяином за причиненное ему бесчестье. Банделло, судя по его заявлению в письме, предваряющем новеллу, хотел лишь побудить господ к более мягкому обращению со слугами, в особенности с маврами. Но история, в том виде как она рассказана, вылилась в прославление человеческого достоинства угнетенных и в грозное предупреждение тиранам, уверенным в своей безнаказанности.
Творчество Банделло подводило итог трехсотлетнему развитию итальянской новеллы. Оно еще раз показало, какие большие возможности были заложены в этом «малом» жанре, и вместе с тем сделало ясным, что новелла не могла развиваться без тех условий общественной и культурной жизни, которые ее породили и питали, — без городской демократии и гуманистической культуры.
Феодальная и католическая реакция, наступившая в Италии в XVI веке, привела к окончательной ликвидации этих условий. Она задушила итальянский гуманизм и порожденную им культуру. Острая тенденциозность, демократические симпатии и антиклерикальная направленность новеллы были особенно ненавистны реакции. Лучшие образцы этого жанра попали в списки запрещенных книг, составляемые церковной цензурой. В 1557 году последний раз было напечатано полное издание «Декамерона». С тех пор в свет выходили только искаженные, выхолощенные тексты. Некогда известный издатель Альдо Мануцио побуждал Банделло собирать материал и создавать новеллы; теперь издатели отказывались их печатать, испытывая страх перед Ватиканом и инквизицией.
Так итальянская новелла Возрождения закончила свой славный трехсотлетний путь. Она была одним из излюбленных жанров литературы Возрождения и пользовалась исключительной популярностью. Саккетти в конце XIV века уже мог констатировать популярность «Декамерона» в Италии и за ее пределами; известно, что «Декамерон» в 1472 году был переведен на немецкий язык в Германии и стал излюбленной народной книгой.
Итальянская новелла Возрождения сыграла роль важного культурного фактора в борьбе за новую идеологию. Она оказала большое влияние и на развитие новеллистики в Англии, Франции, Испании. Великие драматурги эпохи Возрождения, и последующих веков — Шекспир, Лопе де Вега, Мольер — черпали из нее материал для своих бессмертных творений.
Лучшие сборники новелл итальянского Возрождения вошли в сокровищницу мировой литературы и продолжают жить как яркие памятники этой великой эпохи. Природа этих памятников, однако, такова, что они и сейчас, спустя четыреста-шестьсот лет после их создания, способны оказывать непосредственное, живое эстетическое воздействие. Боккаччо, Саккетти, Банделло и в XX веке читаются с большим интересом.
Конечно, многое из мира итальянской новеллы Возрождения должно восприниматься советским читателем в историко-критическом плане, как явления, находящие свое объяснение в условиях жизни определенной эпохи (сюда следует отнести индивидуалистические тенденции той морали, которая движет героями; многих новелл; слишком откровенный, а порой и просто грубый характер эротических сцен, который дает себя знать, несмотря на виртуозное использование описательных и смягчающих оборотов и приемов, и многое другое). Но нашего читателя не может не захватить все то ценное и устойчивое, «вечное», что есть в итальянских новеллах Возрождения: пронизывающий их жизнеутверждающий дух, смелость воинствующей гуманистической мысли, ополчившейся против религиозного обскурантизма и социальных пережитков феодального средневековья, прославление инициативы и борьбы, мудрость, бодрость, энергия, бьющие снизу, из неистощимых народных недр, а также великолепное мастерство старых новеллистов, умевших вложить в узкие рамки короткого рассказа столько жизни — чувств, мыслей, страстей, пафоса.
Э. Егерман
Веяльщик Парчиттадино из Линари становится придворным шутом и отправляется повидать короля Англии Адоардо. Похвалив короля, он получает от него сильные побои, а затем, излив на него хулу, удостаивается подарка
Король Англии, старый Адоардо был королем весьма доблестным и славным, а насколько он был справедливым, отчасти покажет настоящая новелла. Так вот, в его время в Линари, что в Вальденсе Флорентийской округи, жил мелкий веяльщик по имени Парчиттадино. У него появилось желание навсегда оставить свое занятие и сделаться придворным шутом, и в этом он всячески преуспел. И вот, преуспевая в шутовском искусстве, он сильно захотел повидать означенного короля, и не просто так, а потому, что он много наслышан был о его щедротах, особливо по отношению к таким, как он. И вот, задумав это, в одно прекрасное утро он отправился в путь и ни разу не останавливался, пока не достиг Англии и города Лондона, где обитал король. Добравшись до королевского дворца, где обитал означенный король, он, проходя одну дверь за другой, достиг той залы, в которой король пребывал большую часть времени, и застал его поглощенным игрою в шахматы с великим диспенсатором. Парчиттадино, подойдя к королю и остановившись перед ним, преклонил колени и почтительно себя отрекомендовал. Но король продолжал сидеть неподвижно с тем же выражением лица, что и до его прихода, и Парчиттадино долгое время простоял в том же положении. Наконец, видя, что король не подает никаких признаков жизни, он встал и начал говорить:
— Да будут благословенны час и миг, приведшие меня сюда, куда я всегда стремился, дабы узреть самого благородного, самого мудрого и самого доблестного короля во всем крещеном мире, и поистине я могу похвалиться перед всеми мне подобными тем, что нахожусь в месте, где я вижу цвет всех королей. О, какой милости удостоила меня судьба! Умри я сейчас, я без сожаления расстался бы с жизнью, поскольку я стою перед тем светлейшим венцом, который, подобно магниту, влекущему к себе железо, добродетелью своей влечет к себе каждого, пробуждая в нем желание лицезреть его достоинства.
Едва успел Парчиттадино дойти до этого места своей речи, как король бросил игру, вскочил, схватил Парчиттадино и, повалив его на пол, столько надавал ему тумаков и пинков, что всего его измолотил; сделав это, он тотчас же вернулся к шахматам. Парчиттадино в крайне плачевном состоянии поднялся с полу, сам не зная, где он находится, а так как ему казалось, что он просчитался и в своем путешествии и в похвальной речи, которую он произнес перед королем, он стоял сбитый с толку, не зная, что ему делать. Собравшись наконец с духом, он решил попробовать, не примет ли дело другой оборот, если он будет говорить обратное тем хорошим словам, от которых ему не поздоровилось. И он начал так:
— Да будут прокляты час и день, приведшие меня сюда! Я думал, что увижу здесь доблестного короля, как о нем гласит молва, а увидел короля неблагодарного и вероломного; я думал, что увижу короля справедливого и правдивого, а увидел короля злого и исполненного всякой скверны; я думал, что увижу венец святой и правый, а увидел того, кто воздает злом за добро. Доказуется же сие тем, что меня, ничтожную тварь, его возвеличившую и почтившую, он так разделал, что я уж не знаю, смогу ли я когда-нибудь еще веять зерно и придется ли мне вернуться к своему прежнему ремеслу.
Тут король вскакивает во второй раз, еще более разъяренный, чем в первый, подходит к одной из дверей и кличет кого-нибудь из своих баронов. Парчиттадино это увидел и… нечего и спрашивать, на что он стал похож: он задрожал и похолодел, как мертвец, и уже готовился к тому, что король его убьет, а когда услыхал, что король вызывает барона, решил, что тот вызывает палача, чтобы казнить его лютой казнью.
Когда же явился вызванный королем барон, король ему сказал:
— Поди дай этому человеку одеяние получше, с моего плеча, и заплати ему таким образом за правду, так как за ложь я ему уже хорошо заплатил.
Барон тотчас же пошел и принес Парчиттадино королевское одеяние, из самых пышных, какие только имелись у короля; столько было на нем жемчужных пуговиц и драгоценных каменьев, что, если даже вычесть тумаки и пинки, оно все же стоило не меньше трехсот флоринов, а то и больше. Парчиттадино же, все еще опасаясь, как бы это платье не оказалось змием или василиском, который вот-вот его укусит, принял его, еле касаясь пальцами. А затем, ободрившись и надев его, он предстал перед королем и сказал:
— О священнейший венец, ежели вам угодно платить мне за мою ложь таким способом, я редко буду говорить правду.
И король узнал по его словам, что он за человек, и Парчиттадино еще больше ему полюбился. А затем, завоевав любовь короля, он распростился с ним, покинул его и отправился в Ломбардию, где, посещая многих синьоров и рассказывая им эту историю, еще заработал на ней больше трехсот флоринов. Вернувшись в Тоскану, он, надев свое пышное платье, направился в Линари навестить своих родственников — бедных, запыленных мякиной веяльщиков, и когда они удивлялись, говорил им:
— Я в Англии лежал на земле под градом тумаков и пинков, а потом получил это платье.
И многим из них он помог, а потом пошел по свету искать своего счастья.
Ни один король не мог совершить более прекрасного поступка. А много ли таких, которые не раздулись бы от спеси, если бы их похвалили так, как похвалили этого короля. Он же, сознавая, что заслужил подобную похвалу, решил показать, что она несправедлива, а под конец проявил величайшую справедливость. Многие невежды верят льстецам, которые хвалят их в глаза, этот же, будучи поистине доблестным королем, решил показать обратное.
Мессер Бернабо, правитель Милана, приказывает одному аббату разъяснить ему четыре невозможные вещи, которые ему вместо аббата разъясняет один мельник, переодевшийся в платье этого аббата, и получается так, что мельник остается аббатом, а аббат мельником
Мессер Бернабо, правитель Милана, сраженный прекрасными доводами одного мельника, подарил ему весьма доходную должность. При жизни этого синьора его боялись больше, чем всякого другого, однако, хотя он и был жесток, все же в его жестокостях была большая доля справедливости. В числе многих историй, которые с ним приключились, был такой случай, когда один богатый аббат проявил нерадивость, не сумев как следует выкормить двух принадлежащих означенному синьору догов, которые от этого опаршивели, и синьор приказал ему заплатить за провинность четыре флорина. На это аббат взмолился о пощаде. Означенный синьор, видя, что тот молит его о пощаде, сказал ему:
— Если ты разъяснишь мне четыре вещи, будет тебе полное прощение; а вещи, о которых я хочу, чтобы ты мне сказал, таковы: сколько отсюда до неба? сколько воды в море? что делается в аду и что стоит моя особа?
Аббат, услыхав это, стал вздыхать, и ему казалось, что он попал в худшее положение, чем раньше. Однако, чтобы умерить гнев синьора и выиграть время, он попросил, не будет ли угодно синьору дать ему отсрочку для ответа на вещи столь высокого значения. И синьор дал ему отсрочку на один день. А так как ему очень хотелось услышать, чем все это кончится, он взял с него обязательство вернуться.
Задумался аббат, и, возвращаясь в монастырь в глубокой тоске, тяжело дышал, как запаренная лошадь; в конце пути встретил он своего мельника, который, видя его огорчение, сказал ему:
— Что с вами, господин мой, что вы так запыхались?
И отвечал аббат:
— Есть с чего, ведь синьор того гляди меня прикончит, если я не разъясню ему четыре вещи, которые не по плечу ни Соломону, ни Аристотелю. Мельник спросил: — А что это за вещи?