Отогнали лиса с волком стадо подальше в лес. Перерезал волк оленей. Целую зиму два обманщика были сыты до отвалу.
Лежит медведь в берлоге, лапу сосёт. Во сне оленей видит: ходят жирные-прежирные, сало с них на землю каплет. «Ох, и поем я мяска весной!» — думает медведь. Чем сильней у него с голодухи в животе бурчит, тем жирней ему олени снятся.
Вот весна пришла. Солнышко снег растопило. Ручьи по земле побежали, стали деревья почки набирать. Очнулся медведь от своей спячки, из берлоги вылез. Идёт по тайге, от слабости шатается, бока у него ввалились, шерсть колтуном свалялась.
Приходит косолапый к лисе с волком. А те за зиму откормились, гладкие да толстые стали. Выбежала лиса навстречу, суетится, словно от радости не знает, куда дорогого гостя посадить, без умолку говорит, медведю рот не даёт раскрыть. Спрашивает её медведь:
— Ну, где мои олени, соседка?
Запричитала лиса, лапками замахала:
— Беда с твоими оленями, сосед: всё твоё стадо пропало!
— Как пропало? — говорит медведь, разинув рот.
— Убежало, — отвечает лиса.
— Как так убежало? — рассердился медведь.
— А вот так, убежало — и конец! Уж если хозяин не мог оленей упасти, если сам ты справиться с ними не мог, так мы и подавно не могли твоих оленей упасти.
— Где же ваши-то олени? — спрашивает медведь, а сам вокруг смотрит, видит — валяются везде оленьи черепа да кости.
Ещё пуще запричитала лиса, слезу пустила да волка под бок так ткнула, что и тот от боли заревел.
— С нашими оленями беда случилась! — плачет-разливается лиса. — Не уберегли мы и своё стадо. Наших оленей, сосед, моль поела!
— Как моль? — спрашивает медведь.
— А вот так: как напала моль на оленей — ведь у них мех густой — да как принялась поедать оленей, мы и глазом моргнуть не успели, как всего своего богатства лишились… — Глядит лиса на оленьи кости и в голос ревёт: — Ах, мои милые! Да какие вы были хорошие! Да как любила я вас, мои милые!
Жалко стало медведю лису. Утешать её стал:
— Не плачь, соседка, то ли ещё бывает!.. — Почесал он в затылке, подумал. — Ничего, — говорит, — не поделаешь, если моль съела. Видно, не быть мне оленеводом, соседка. Никогда больше не буду оленей держать.
И поплёлся медведь в тайгу.
С тех пор к оленям и не подходит!
Наверное, не так давно это было. Жил на Амуре Киле Бамба — нанайского народа человек, силы богатырской человек Киле Бамба.
От простой женщины родился Киле. Только, видно, добрые черти ему помогали, что быстро он вырос. Ещё соску Киле сосал, а уже со зверем схватился.
Ушла как-то мать из дому. Дверь бревёшком припёрла, чтобы не открылась. Сколько времени по соседкам ходила — не знаю, а только через раскрытое окно вскочил в дом Бамбы тигр.
Услыхали соседи рёв тигра. Услыхали, как заплакал маленький Бамба. Кинулись родичи кто куда: как же можно не бежать, коли в деревню тигр пришёл?
Поплакал Бамба и затих. «Ну, — думают родичи, — пропал маленький Бамба, утащил его тигр в тайгу!»
Прибежала мать домой.
А Бамба на спине лежит, носом пузыри пускает, полосатым тигриным хвостом играет. А тигр рядом с его люлькой лежит: задавил его маленький Бамба и хвост оторвал. Вот так Бамба!
Увидал он мать, вытащил соску изо рта.
— Ну, беда, — говорит, — сколько зверей развелось, спать не дают, в окна прыгают! Видно, придётся мне, — говорит, — за них самому взяться, коли нет в деревне мужчин!
Встал Бамба на ноги. Отцовское копьё в руки взял, прикинул. «Маловато!» — говорит. Обеими руками за копьё взялся, нажал, пополам сломал. «Плоховато!», — говорит. В тайгу пошёл, левой рукой молодую лиственницу взял набок свернул, с корнем вырвал, сучья ободрал, землю отряхнул, попробовал — удобно ли? «Легковато!» — говорит. — «Ну, да раз другого нет, ничего не поделаешь — и это пригодится!»
Смотрят на него родичи, диву даются — в кого уродился? Не было ещё таких нанаев. И уже не Киле Бамба его называют, а Мерген-Бамба, богатырь Бамба.
А Бамба такой охотник стал, что лучше и быть не может. Бамба только из дому выходит, ещё на охоту собирается, а за девятью сопками, за девятью озёрами звери в норах просыпаются, с детками прощаются, знают — от Бамбы не уйти! Бамба острый глаз имеет: один раз взглянет — сразу скажет, сколько серебристых волосков на спине у чернобурки, сколько белых у неё в хвосте. Бамба острый слух имеет, прислушивается, говорит: «За девятью реками да за девятью ручьями соболята пищат. Значит, там ставить капкан надо!» Бамба силу имеет: сто дней без отдыха зверя добывает, одну ночь проспит — и ещё сто дней зверя бьёт! Бамба ест здорово: утром — косулю, на обед — сохатого, за ужином — медведя съедает! По животу себя погладит: «Съел бы ещё, да на завтра оставить надо!» Бамба зверя бьёт: один стреляет — десять охотников добычу собирают. С охоты ребёнок идёт — за ним целый поезд собачьих упряжек едет — пушнину везут! Вот так Бамба!
Добрый Бамба был! Услышит, где-то в деревне ребёнок плачет, пойдёт, скажет: «Ты чего ревёшь? На тебе лаха пукани! Играй!» Рыбий пузырь даст ребёнку, станет тот по пузырю ладонью стукать, шум поднимет, плакать перестанет. Столько Бамба медведей перебил, что каждому ребёнку в деревне над люлькой мафа гарани — медвежий клык — повесил, на счастье, да чтобы злые черти не пугали. Сыты все в деревне были: мяса хватает, пушнина есть, рыбы вдоволь.
Ездят нанаи за реку в Никанское царство. Меха продают. Халаты покупают да припасы. Лица у нанаев круглые, животы толстые, глаза ясные, косы красным жгутом оплетены, унты на них красивые, шелками шитые, руки у них ловкие, ноги у нанаев быстрые. Вот какие нанаи!
Смотрел, смотрел с другого берега на нанаев никанский амбань — начальник. Завидки его взяли: живут нанаи хорошо, дружно, дани никому не платят, всё у нанаев есть. А своих никанских мужиков амбань давно ободрал, как липку: себе возьмёт, царю возьмёт, солдату возьмёт, монаху возьмёт, купцу возьмёт да ещё раз себе, а что там мужику остаётся? «Дай, — думает амбань, — я с нанаев ясак — дань — возьму. С них брать ясак буду, богатство себе наживу!»
Вот послал он своих солдат и чиновников к нанаям. Едут: с саблями, с копьями, с огненным боем, сила несметная!
К нанаям приехали. Те гостям рады, угощать стали. Да никанцы на угощение и не смотрят — в амбары полезли. Рассердился тут Бамба на никанцев.
— Невежи вы, — говорит, — вести себя в гостях не умеете!
А солдаты Маньчжу косатые были.
Похватал их Бамба за длинные косы, всех вместе теми косами связал да и бросил в воду. Поболтались никанцы в воде, поболтались да и утонули… Сильный был Бамба!
Сколько раз маньчжу-амбань никанский своих солдат посылал, а обратно их так и не дождался.
Понял тут амбань, что силой амурских людей не возьмёшь. Думать стал, всех своих мудрецов и чиновников созвал, чтобы думали, как с амурской земли поживу взять.
Думали, думали никанские мудрецы и придумали. Говорит амбаню самый старый:
— Солдат не посылай! Солдат мечом, а не головой думает. Пошли купца к нанаям. Купец — что паук: присосётся — не оторвётся, пока всю кровь не выпьет!