— Кто же по траве на лыжах ходит?
Однако на лыжи всё-таки стал. Выросли тут крылья у лыж. Поднялись они на воздух и полетели. Да быстро-быстро! Ветром чуть повязку с головы Чокчо не сорвало. Над Амуром полетели — точно голубая лента вьётся река. Щука в мешке завозилась, выглянула, под собой Амур увидала и говорит:
— Ну, молодец, Чокчо! Этак мы до Ляна скоро доберёмся!
А лыжи летят и летят. Только ветер свистит в ушах. Мелькают внизу реки, стойбища, леса. У Чокчо дыхание захватывает.
Примчали лыжи в Сань-Син.
Посмотрел Чокчо и испугался.
Стойбище большое-большое, домов много. Никогда Чокчо не думал, что в одном месте столько домов может быть: рядами стоят, один на другой поставлены, столько их, что и конца не видно. И народу тут множество великое. Шум от голосов такой стоит, будто буря деревья валит. Толкаются люди, кричат. Покупают, меняют, продают. Людей много, а знакомых нет! Стал Чокчо спрашивать, как ему к дому Ляна-маньчжу пройти. Смеются прохожие над мальчиком, не понимают. Кто ударит его, кто толкнёт, кто за косу дёрнет, кто накричит. На его счастье проходил один старик, язык нанайцев знавший. Расспросил он Чокчо. Показал, где Лян-маньчжу живёт. Пошёл в ту сторону маленький нанаец.
Видит — красивый дом стоит. У крыши концы вверх загнуты. На концах серебряные колокольчики висят, звенят. В окнах прозрачная бумага вставлена. Вокруг дома деревья разные растут: вишни, яблони. Золотые птички на ветках сидят. Музыка играет повсюду. Ручьи меж деревьев струятся, журчат, будто потихоньку разговаривают. Вошёл Чокчо в дом. Кричит:
— Эй! Лян! Выходи на бой! — И палку приготовил, чтобы с Ляном драться не на жизнь, а на смерть!
Не отвечает никто маленькому нанайцу. Видно, дома того человека нет.
Вошёл Чокчо в комнату Ляна. В золу очага жёлудь сунул, чтобы полежал тот на мягком. В умывальный таз Ляна щуку пустил. Вертел около печки поставил. Мялку с колотушкой оставил у двери. Сел сам на нары, да и уснул.
Вечером вернулся домой Лян, весёлый, пьяный.
Захотел он в очаге огонь развести. Нагнулся над ним, угли стал раздувать. А тот жёлудь как подскочит, да как хватит Ляна в глаз. Взвыл от боли Лян. Кинулся к тазу с водой, чтобы глаз промыть. А щука из таза высунулась и цапнула Ляна за нос. Отскочил Лян от таза. А тут вертел ему в спину воткнулся. Совсем перепугался Лян. Кинулся к двери, чтобы убежать. А тут мялка с колотушкой за Ляна взялись. Принялись они колотить его, мять, обжимать так, что Лян и света не взвидел. И так мялка с колотушкой работали, пока из Ляна тонкую шкурку не сделали.
Проснулся Чокчо, спрашивает:
— Не пришёл Лян?
Отвечают ему друзья:
— Пришёл на свою голову! Вот смотри, какой он стал!
Посмотрел Чокчо. Видит, лежит белая мягкая шкурка, совсем на ровдугу похожая. Сказал спасибо своим друзьям Чокчо, пожалел только, что не сам с Ляном расправился.
Разыскал Чокчо в доме Ляна пушнину Бельды. Охотничий припас забрал, товары всякие, что обманом Лян у людей отобрал, сложил всё в шкуру Ляна. Собрал своих друзей: мялку с колотушкой, жёлудь, щуку да вертел. Стал на свои лыжи. Поднялись лыжи опять. Полетели как стрела. Под самым носом у ляновых слуг пролетели.
Долетели лыжи до того места, где их Чокчо нашёл. Оставил их мальчик: «Спасибо за помощь! Чужого мне не нужно!»
Щуку в самую глубину ручья пустил. Колотушку и мялку у покинутой рыбалки оставил: пригодятся хозяину, коли вернётся. Вертел на старое место у костра положил. Жёлудь в мягкую землю положил, чтобы пророс тот и новое дерево из него выросло.
И пошёл Чокчо своей дорогой.
Домой вернулся богатый. Развернул он шкуру Ляна — удивились все в стойбище: как много в ту шкуру влезло.
Обрадовалась мать, сестры обрадовались, что вернулся Чокчо. Целуют, обнимают его, от себя ни на шаг не пускают.
А Чокчо говорит, как мужчина и охотник:
— Мои унты совсем износились. Сшейте мне новые. Завтра я в тайгу пойду!
Сшили ему сестры унты из шкуры Ляна.
Долго носились те унты, потому что нет на свете кожи крепче кожи обманщика и грабителя, которого жалость не проймёт и слёзы обиженных им не тронут.
Очень давно это было. С тех пор столько времени прошло, что где река текла — там сопки стоят, где камни лежали — там теперь леса выросли.
У охотника Чумдага из рода Дунгу родилась дочь…
У Чумдаги давно не было детей. Очень хотелось Чумдаге сына иметь, но он и дочке был рад. А мать от радости просто не знала, куда деваться.
Дали дочке хорошее имя — Ладо.
Делали старики всё для того, чтобы дочка их выросла хорошей, красивой да счастливой. Мать целый год не звала дочку по имени, чтобы злые черти не узнали о рождении дочери у Чумдаги. Называла мать дочку: «моя хорошая», «моя дорогая». Повесила мать над колыбелью дочери мафа гарани — медвежий клык, чтобы злых чертей отпугивать. Чтобы не плакала дочь, повесила мать над колыбелью оксару — птицу из древесного трута, берестяные серьги, петушиные лапки да мукчури — горбатую деревянную старушку, чтобы сны хорошие дочери снились. Своим молоком дочку умывала. Подушку из гагачьего пуха сделала. Перинку из кукушкиных перьев.
И выросла Ладо красавица-красавицей.
Лицо у неё широкое, белое, как полная луна; глазки, как чёрная смородина; щёки розовые, как багульник весной; губы, как спелая малина; стройная Ладо выросла, как цветок сарана. Вот какая красивая!..
Глядели старики на дочь и нарадоваться не могли.
Одно только плохо получилось: ничего Ладо делать не умела. Не хотела мать, чтобы у Ладо были руки грубые — огонь дочь не разводила, дров не рубила, рыбу острогой не била, вёсла в руках не держала, шкурок не выделывала. Не хотела мать, чтобы у дочери глаза покраснели от работы — не вышивала дочь халатов шелками, не сшивала шкурок, не подбирала олений волос для вышивки. До того дошло, что Ладо даже теста замесить не умела, не умела лепёшек испечь. Ничего Ладо делать не умела.
Ходит Ладо по деревне — стройная да лёгкая. Парни от неё глаза отвести не могут. Смотрят парни на красавицу Ладо, головой качают, а подступиться не смеют.
Посватался к Ладо один парень. Не было в деревне охотника лучше его. Когда звери встречались с ним — плакали, зная, что от него не уйти. Посватался парень, а Ладо надулась, нос в сторону воротит:
— Отойди от меня ты, зверем пахнущий! Как буду с тобой жить? О твои шкуры все руки исколю…
Посватался к Ладо другой. Не было в деревне рыбака лучше его: одной острогой сразу десять рыб бил парень, зимой сквозь лёд видел, в какой яме рыба хоронится. Посватался парень, а Ладо от него совсем отвернулась, нос пальцами зажала:
— Отойди от меня ты, рыбой пахнущий! Как с тобой буду жить? Вечно мокрая ходить буду…
Посватался к Ладо третий парень. Лучшая упряжка была у него. Собачки, как ветер, быстрые. С его упряжкой никто спорить не мог. С его упряжкой никто сладить не мог. Посватался к Ладо парень, а она на него и не взглянула. Только показался парень на пороге, замахала Ладо руками, носом в подушку уткнулась:
— Отойди от меня ты, собакой пахнущий! Как с таким жить буду? Твоих собак кормя, все ноги свои истопчу…