Василий Аркадьевич. Жизнь прекрасна и удивительна, душа моя!..
Он выскакивает из-за рояля, оставляя сына играть в одиночку, подхватывает жену и ловко, с гусарским фасоном кружит ее по комнате. Мария Аркадьевна смеется.
Любовь Петровна Сумасшедший!.. Ты помнешь мантильку.
Василий Аркадьевич. Не беда! У нас отличный сын, конькобежец. К тому же усерден в вере. Принес в дневнике одни пятерки.
Любовь Петровна. Что с тобой?..
Она отстраняется от мужа, с тревогой и надеждой вглядывается в его смеющееся лицо.
Любовь Петровна. Боже мой, Аркадий! Неужели ты добился отсрочки уплаты по векселям?
Василий Аркадьевич (останавливается). Увы!.. Нет, душа моя.
Любовь Петровна. Ты шутишь? Я не хочу верить! Неужели наше последнее имение пошло с молотка?..
Василий Аркадьевич. Я сделал все, что мог.
Любовь Петровна. Да, воистину ты сделал все, что мог!
Мария Аркадьевна. Люба!..
Любовь Петровна Мария! Мы разорены. Твой брат промотал все мои имения.
Она в изнеможении садится в кресло, прикрывает глаза дрожащей рукой.
Любовь Петровна. Твой брат — ничтожный, пустой человек!
Василий Аркадьевич (с достоинством). Да, душа моя, из меня не получился ни Шопенгауэр, ни Достоевский, но как муж и семьянин…
Любовь Петровна (вскакивает). Замолчи! Жалкий мот, игрок, бабник!
Сережа изо всех сил, с отчаянным ожесточением барабанит на рояле польку.
Мария Аркадьевна. Люба!.. Здесь Сережа…
Любовь Петровна оборачивается к сыну.
Любовь Петровна. Прекрати барабанить!..
Мальчик стремительно кидается прочь из комнаты.
Рахманинов пробегает коридор, закопченную кухню, где у плиты возится «прислуга за все», выскакивает за дверь на черный ход.
Рахманинов сломя голову мчится по крутым обшарпанным ступеням на чердак.
Рахманинов пробирается в темноте среди стропил, по голубиному помету к слуховому окну. Вылезает на крышу.
Мальчик стоит на краю крыши, а под ним и вокруг расстилается озаренный уходящим солнцем Петербург. Горят купола Исаакиевского собора, шпили Петропавловской крепости и Адмиралтейства, кресты многочисленных храмов. Багрецом отливает широкая лента Невы… И вдруг большой, ярко разукрашенный воздушный шар Монгольфье повисает над слуховым окном. Из корзины аэронавта выкидывается веревочная лестница. Мальчик уверенно и ловко карабкается по ней и взбирается в корзину.
Шар плывет над городом, над крышами дворцов и домов, над куполами и крестами, над реками и набережными, над парками и садами. Звучит музыка, напоминающая «Литургию святого Иоанна Златоуста». Восторженное лицо мальчика плывет над городом.
На перроне, перед вагоном первого класса, по красной ковровой дорожке степенно прогуливаются важные господа и дамы. Лакеи в ливреях грузят лакированные саквояжи. Нянюшка бережно ведет румяное дитя, все в кружевах и лентах. Заливисто лает модно стриженный пудель.
А перед немытыми окнами третьего класса слепой шарманщик крутит свою шарманку, и лысая обезьянка трясет сморщенной ручкой бубен.
Здесь пусто и жарко. Унылые пыльные пальмы нелепо стоят посреди грязного зала. Сонный половой отмахивается от мух. В углу за столиком сидят Мария Аркадьевна со своим племянником Сережей. Тетушка считает деньги. Сережа сидит, сосредоточенно водит пальцем по нечистым разводам скатерти.
Мария Аркадьевна. Тут семь рублей и еще… восемьдесят три копейки. Как приедешь в Москву, возьмешь конку до Трубной. Или нет, я, пожалуй, поговорю с проводником, чтобы он тебя проводил…
Рахманинов. Я сам.
Мария Аркадьевна (с укоризной). «Сам»!.. Доигрался, добалбесничался. В московской школе из тебя дурь-то вышибут. Там порядки строгие. Это тебе не у тетки и не у бабушки.
Мария Аркадьевна вдруг смягчается и говорит, просительно глядя на племянника.
Мария Аркадьевна. Сереженька, Христа ради, не шали там. Я ведь понимаю — трудно из милости у кого-то жить…
Рахманинов. А мама приедет?
Мария Аркадьевна опускает глаза и вытаскивает из ридикюля письмо.
Мария Аркадьевна. Писала, что приедет. Значит, не смогла. Ты же знаешь, как ей сейчас трудно из-за долгов. Не горюй, мы к тебе в Москву приедем.
Сережа смотрит на спину шарманщика за мутным окном, прислушиваясь к звукам шарманки.
Рахманинов. А я рад, что она не приехала. А то бы она сейчас плакала, а когда она плачет, у нее краснеет нос и она все время сморкается. Неприятно смотреть.
Тетка пристально смотрит на Сережу.
Мария Аркадьевна. Я знаю, ты это нарочно. Хочешь казаться злым.
Слышатся два удара станционного колокола. Рахманинов будто бы ждал: вскакивает и нетерпеливо смотрит на тетушку.
Рахманинов. Можно идти. Уже пора.