И остроконечная шляпа поплыла дальше.
Цыппинг уставился ей вслед. Потом он схватил ведро и, поскальзываясь на каждом шагу, бегом кинулся в хлев и начал громогласно призывать сына.
— Хламми! Спускайся сию минуту!
На краю сеновала показался Хламми с вилами в руке.
— Чего, папаня?
— Сейчас же веди Дафну на рынок, слышишь?
— Чего-о? Она же лучше всех доится!
— А чего бабаня скачала?
— Она сказала... она сказала... «пущай эта корова еще долго доится»... — Цыппинг замялся.
— Что-то не похоже на проклятие, папаня, — заметил Хламми. — То есть... ты-то клянешь совсем по-другому. А так, по-моему, даже неплохо звучит.
— Ну... штука в том, как... она это сказала...
— А как, папаня?
— Да что с тобой, папаня?
В тот день маманя Огг решила посвятить часть времени своей тайне — самогонному аппарату, спрятанному в лесу. Это был самый надежно оберегаемый секрет в королевстве, поскольку все до единого ланкрастерцы точно знали, где происходит винокурение, а секрет, оберегаемый сразу таким множеством народу, — это и впрямь огромный секрет. Даже король знал, но притворялся, будто ему невдомек: это позволяло ему не допекать мамашу налогами, а ей — не отказываться их платить. Зато каждый год на Кабаньи Дозоры его величество получал бочонок того, во что превращался бы мед, не будь пчелы убежденными трезвенницами. В общем, все проявляли понимание и чуткость, никому не нужно было платить ни гроша, мир становился чуточку счастливее, и никого не поносили последними словами.
Маманя дремала: приглядывать за самогонным аппаратом требовалось круглосуточно. Но в конце концов голоса, настойчиво выкрикивающие ее имя, ей надоели.
Конечно, никто не сунулся бы на поляну — это было бы равносильно признанию, что местонахождение аппарата известно. Поэтому они упорно бродили по окружающим кустам. Маманя продралась сквозь заросли и была встречена притворным изумлением, которое сделало бы честь всякому любительскому театру.
— Чего вам? — вопросила она.
— Госпожа Огг! А мы гадали, уж не в лесу ли вы... гуляете, — сказал Цыппинг. Прохладный ветерок разносил ароматы едкие, как жидкость для мытья окон. — На вас вся надежда! Ох уж эта хозяйка Хмурри!
— Что она натворила?
— Расскажи-ка, Шпигль!
Мужчина рядом с Цыппингом живо снял шляпу и почтительно прижал ее к груди жестом типа «ай-сеньор-на-нашу-деревню-напали-бандитос».
— Стало быть, сударыня, копаем мы с моим парнишкой колодец, а тут она...
— Бабаня Громс-Хмурри?
— Ага... и тогда вы пошли копать в лощине у старого ореха? — ласково спросила маманя.
Шпигль оторопел.
— Нет, сударыня! Кто знает, что мы бы там нашли!
— А еще она прокляла мою корову! — встрял в разговор Цыппинг.
— Правда? Что же она сказала?
— А как она это сказала?
— Любезно!
— Любезно?
— Этак с улыбочкой! Да я теперь этого молока в рот не возьму! Мне жить еще не надоело!
Маманя была заинтригована.
— Что-то я не пойму...
— Это вы собаке старого Гоппхутора скажите, — буркнул Цыппинг. — Гоппхутор из-за хозяйки Хмурри робеет прогнать бедолагу! Вся семья с ума спрыгнула! Сам стрижет, жена вострит ножницы, а оба пацана целыми днями носятся по округе, ищут, куда шерсть сваливать!
Терпеливые расспросы мамани помогли пролить свет на ту роль, которую сыграл во всем этом «Возстановитель волосъ».
— И он дал собаке...
— Полбутылки, госпожа Огг.
— Хоть Эсме и написала на этикетке «по махонькой ложечке раз в неделю»? Да ведь даже тогда приходится носить просторные штаны!
— Он сказал, что насмерть перепугался, госпожа Огг! Я это вот к чему: чего ей надо? Наши жены детишек из дому не выпускают. Потому — а ну как она им улыбнется?
— Ну?
— Она же ведьма!
— И я тоже. И я им улыбаюсь, — напомнила маманя Огг. — А они за мной хвостом таскаются, дай да дай конфетку!
— Да, но... вы... то есть... она... то есть... вы не... то есть того...