Жена просыпалась долго. Похоже, она была недовольна и озадачена, так что Сен-Жак просто заставлял телефон звонить, пока она не встала с кровати, направившись в холл и взяв там телефонную трубку.
— Алло? — услышал Сен-Жак ее голос. — Алло?
На другом конце провода никого нет, подумал он. Положи трубку на место и иди в постель.
Открыв глаза, он увидел, как Вероника входит обратно в спальню. Луна светила в окно, но не особенно ярко, и в этом свете жена показалась ему моложе и грациознее, чем обычно. Почти такой же, какой запомнилась она ему по их первой встрече в Висконсинском Университете. Вероника выглядела чуть старше Терри или Джун, пока не набралась практичности и основательности, делавших ее теперь такой похожей на сестру.
Такой она видит себя во сне, такая она внутренне, на самом деле, понял Сен-Жак. Он ощутил неожиданный прилив желания, но подавил его: нельзя было рисковать, чересчур усложняя эксперимент; по крайней мере — не в первый раз.
Когда Вероника начала забираться в кровать, он заставил телефон зазвонить еще раз. Она снова взяла трубку, снова ничего не услышала, повесила трубку обратно и уже направлялась в спальню, когда телефон зазвонил вновь.
Сен-Жак проделал всю процедуру еще три раза, прежде чем успокоиться. В последний раз он даже не заставлял телефон звонить, просто представил, что Вероника слышит звонок — но когда она устало направилась к аппарату, Сен-Жак и сам услышал звонок, такой же громкий и правдоподобный, как и в тех случаях, когда он звонил по его приказу; однако на сей раз звонок был вызван к существованию явно Вероникой. Когда она подняла трубку, Сен-Жак велел ей положить ее на сей раз рядом с телефоном и, вернувшись в кровать, уснуть. Как только жена заснула, Сен-Жак постарался внушить ей, чтобы она крепко спала до утреннего звонка будильника, а проснувшись, ничего больше не помнила о телефонных звонках.
Остаток сна Сен-Жак провел, стоя перед зеркалом в ванной и упражняясь в изменении самого себя. Он увеличивал и уменьшал степень загара и длину усов, менял одежду, прическу, возраст, расу и черты лица, делал себя худым, толстым и мускулистым; потом примерил лицо, фигуру и манеру двигаться Рассела Томаса. Под конец, чувствуя себя необычайно дерзким, Сен-Жак вернулся в гостиную и, взяв тот же самый номер «L'Evenement du Jeudi», превратил себя с его помощью в женщину, изображенную на фотографии. Превращение было вполне убедительным: он выглядел в зеркале в точности как женщина, однако при этом ничуть не менее реальным, нежели в своем собственном облике; Сен-Жак чувствовал тяжесть ее грудей и странную смесь ощущений там, где у него всегда находились половой член с яичками и где их сейчас не было. Сделав случайно шаг назад, он не сразу обрел равновесие.
Почему-то легче было совершать самые сложные изменения в себе самом, чем изменять окружающие вещи. Пребывание в женском теле, однако, вызывало ощущение беспокойства и Сен-Жак вновь принял нормальный облик как раз перед тем, как его разбудил будильник.
Была очередь Вероники готовить завтрак. Как обычно, она пригубила чай, поковырялась в яичнице и почти не притронулась к тосту, предложив Сен-Жаку доесть то, что осталось. Он ждал, не заговорит ли она про обвинения, выдвинутые матерью Изабель в его адрес или о событиях минувшей ночи, когда же она этого не сделала, Сен-Жак в конце концов спросил сам:
— Не звонил ли у нас телефон сегодня ночью? Мне снилось, будто он все трезвонит и трезвонит…
Вероника на секунду задумалась, сосредоточенно вспоминая, потом покачала головой.
— По-моему, нет. А если звонил, то я тоже не проснулась.
Итак, он может вторгаться в сны других людей, не опасаясь за последствия, как для себя, так и для них самих. Он даже может навестить спящую мать Изабель, отнять у нее бейсбольную биту и трахнуть ее этой битой по голове, а потом заставить обо всем забыть. Хотя информация об этом сохранится в ее мозгу, захороненная на каком-то бессознательном уровне, и впоследствии только вызовет новые неприятности. Что действительно стоило бы сделать — это прокрасться в ее сны и убедить ее, что он самый расчудесный человек на земле, истинный святой, вполне заслуживший повышение, а потом подождать, пока эта мысль просочится в ее сознание, так что мать Изабель примет ее за свою собственную.
Прежде чем отправиться в школу, Сен-Жак выпил еще четыре чашки кофе, но все равно оставался весь день до смерти усталым, раздражительным и почти неспособным что-либо делать, хотя беспрестанно заглядывал в преподавательскую комнату отдыха и опрокидывал одну за другой розовые чашечки отвратительного горького кофе, который там постоянно заваривали. Когда наступило время обеденного перерыва, он не пошел в кафетерий, а просто прикорнул на диване в преподавательской и заснул. Во сне он заново прожил предыдущий час — соответствие между сном и бодрствованием выглядело полным — но не смог как-либо на него повлиять или внести изменения в ход протекающих задом наперед событий. Он ведь был единственным спящим, все остальные бодрствовали и находились в полном сознании; так что Сен-Жак никак не мог ускользнуть от создаваемой ими коллективной реальности.
Трудно, однако, было заново сносить изматывающую скуку последнего урока. Трудно заново терпеть муки сдерживаемой похоти и вновь фантазировать, не имея возможности исполнить свои фантазии. Трудно, наконец, наблюдать за самим собой, выполняющим столь бессмысленную, смехотворную и безумно скучную преподавательскую работу, которая так увлекала и очаровывала его в начале учительской карьеры. Сейчас он находился в том же положении, что и его ученицы — скорее зрителя, нежели участника, и сочетание скуки, неисполнимых желаний и резко критического взгляда на самого себя было совершенно невыносимым. Чтобы хоть как-то это стерпеть, Сен-Жак был вынужден провести хотя бы часть повторенного времени не просто наблюдая за событиями, но изучая реакцию девочек на свои слова и раздумывая, что же им нужно на самом деле, почему они всегда так плохо учатся. Ведь если он не сможет ускорять события, превращая их в представление, которое придется ему более по вкусу, как зрителю и критику, то окажется в худшем положении, нежели любая из его учениц.
То была своего рода ирония судьбы: та самая трансформация, которая должна была позволить Сен-Жаку удовлетворить все его запретные желания, принуждала его в то же время стать лучшим, нежели раньше, преподавателем.
Звонок на урок Сен-Жак проспал и был разбужен секунду спустя Джимом Сибери, новым учителем психологии.
— Вы опоздаете, если не поторопитесь.
— Спасибо, Джим. Я сегодня почти не спал и… — тут Сен-Жак понял, что говорит, и осекся, а потом добавил — как он надеялся, с подобающей овечьей ухмылкой:
— Но, с вашего позволения, я бы не хотел, чтобы вы при ком-либо об этом упоминали. Даже при Веронике.
— Само собой. Слыхали, что мать Изабель отказалась возобновить мой контракт? Говорит, что я атеист.
— Слышал и огорчен.
— А я нисколько. Буду только рад сбежать отсюда. Но как бы то ни было, вам надо поостеречься и непременно побольше спать. Большинство людей даже не сознают, насколько опасно недосыпание. Эдак можно кончить и желтым домом.
Сен-Жак уставился на Сибери, пытаясь определить, не собирался ли тот его оскорбить; потом с опозданием вспомнил, что психолог как-то участвовал в качестве испытуемого в каких-то экспериментах по лишению человека сна.
— Каким же образом?
— Ну, до этого я еще не дошел. По крайней мере, пока. Но мне нужно идти на урок. Увидимся попозже.
— Само собой. Пока.
Остаток дня Сен-Жак провел, уклоняясь от встреч с матерью Изабель и в то же время составляя себе новый набор образов и фантазий на грядущую ночь, так как не был уверен, будут ли ему доступны утренние воспоминания, если он после них уже спал.
Марсия снова приступила к занятиям. Она, по-видимому, вернулась к прежней манере поведения, то есть обращала на Сен-Жака как можно меньше внимания, хотя и была тише, чем обычно. Сен-Жак, в свою очередь, не вызывал ее к доске и вообще не уделял ей в открытую никакого внимания, хотя видел, как она шепчется и передает записки, зато все время посматривал на нее уголком глаза.
Один раз, неосторожно посмотрев на Джун, Сен-Жак заметил, что и она, и Терри молча и пристально смотрят на него в ответ. Поспешно отведя взгляд, он, однако, осознал, что они просто изображали внимание, в действительности же их мысли витали где-то в иных местах.
Уходя из школы после следующего урока, Сен-Жак бросил взгляд на плавательный бассейн, обнаружив, что девочки из плавательной команды выстроились вдоль него, глядя, как Вероника демонстрирует прыжок с вышки спиной вперед. Сегодня вечером у них должно быть собрание и Вероника вернется, когда Сен-Жак давно уже будет спать.
Он пораньше разделался с работой и улегся в постель около семи. Подушки менять он не побеспокоился: специи продолжали стимулировать его воображение и обострять чувства — если на то пошло, действие их было скорее возбуждающим, нежели успокаивающим — но Сен-Жак знал, что слишком устал, чтобы они не дали ему заснуть.
Как только закончилось отвесное падение сквозь собственный затылок, Сен-Жак сразу посмотрел на часы — 7:15. Если он вернется к началу урока французского первого года обучения, то у него останется примерно пять часов пятнадцать минут прежде чем течение сна приведет его обратно к тому моменту, когда он заснул, и что случится потом, Сен-Жак не имел ни малейшего представления.
Он позволил обратному течению времени подхватить себя и увлечь. С каждым вычтенным из дня часом усталость все уменьшалась. По пути обратно в школу Сен-Жак сообразил, что не сможет вернуться ко времени, когда чувствовал себя еще свежим, если возьмет управление сном на себя в два ноль-ноль, а также, что в течение всего сна он остается в полном сознании, не подчиняясь сну, несмотря на то, что погружен в коллективное подсознание и участвует в общих сновидениях. Что, если это ослабление сознательного контроля необходимо, чтобы сохранить здравый рассудок?
Но возможно также, что для этого необходим лишь контакт, слияние исполняющихся желаний, утрата же контроля — лишь путь, ведущий к цели. Сен-Жак попытался вспомнить, что Юнг — который, в конце концов, был ведь открывателем коллективного подсознания — говорил о снах. Все, что ему удалось вспомнить, это вычитанный где-то анекдот.
Фрейд и Юнг оказались на одной конференции психиатров, где Фрейд читал лекцию о фаллических символах. Он заявлял, что во сне ничто не является тем, чем кажется, что любой образ содержит в себе тайный, скрытый смысл. Он утверждал, что увиденные во сне предметы — такие, как поезда, въезжающие в тоннель, карандаши, мечи, зонтики, да все, что угодно — лишены какого-либо смысла или значения сами по себе, но должны лишь маскировать и вместе с тем выставлять напоказ то, что под их видом в действительности скрывается, а именно фаллос.
Однако когда подошло время задавать докладчику вопросы, Юнг спросил, каков скрытый смысл самого фаллоса, когда фаллос появляется во сне как таковой, и Фрейд не смог ответить.
Что ж, это все очень хорошо и если подсознание Сен-Жака предоставляет ему какую-то информацию, то она должна что-то значить, только вот он не мог понять — что. Если только фаллос не означает на самом деле сам себя, так что искажения оказываются лишь средством привлечь внимание к определенным вещам. Это означало бы, что важен сам факт присутствия их во сне, а не предлоги, к которым они обычно прибегают, дабы оправдать оное.
Глядя, как Вероника воспаряет из бассейна на прыжковую вышку, Сен-Жак обнаружил, что восхищается ее грациозностью и умением управлять телом. Должно быть, команда пловцов еще бодрствовала, поэтому вся сцена оказалась совершенно неизменяемой, но даже на этом расстоянии Вероника показалась Сен-Жаку почти такой же юной и грациозной, какой она видела себя во сне прошлой ночью. Возможно, из-за того, что ей сейчас не приходилось заботиться о впечатлении, производимом на окружающих — но так или иначе, стоя в синем купальнике высоко на вышке, полностью погруженная в свои действия, Вероника парадоксальным образом казалась не такой уж агрессивно здоровой, не настолько мускулистой, какой бывала, когда не занималась спортом.
Сен-Жак продолжал удаляться от бассейна спиной вперед, покуда не потерял его из виду, скрывшись за углом. Оказавшись внутри главного здания, он пропятился мимо преподавательской, направляясь к лестнице, чтобы приступить к последнему уроку. Сен-Жак был удивлен и обрадован, обнаружив, что принятое им во время послеобеденной дремы решение уже оказало некоторый эффект, хотя он не предпринимал никакх сознательных усилий, чтобы изменить методы преподавания. Теперь он явно уделял больше внимания своим ученицам и их потребностям, прикладывал больше стараний донести до них знания и сочувственнее себя вел, если девочки его не понимали. Более того, некоторые из учениц, казалось, почувствовали эти изменения и реагировали положительно.
В перерыве между уроками Сен-Жак метнулся спиной вперед в пустую преподавательскую, выплюнул в розовые чашечки две порции кофе, пронаблюдал, как они втягиваются в рыльце кофеварки, а затем, все так же спиной вперед направился вести урок французского языка в классе первого года обучения, чувствуя себя усталым сильнее прежнего. Он терпел обратный ход урока вплоть до того момента, когда, только что войдя, раскладывал на столе книги, затем подчинил себе ход сна и ощутил, как течение времени вокруг переключилось на нормальное.
Никто из вас не заметит никакой разницы, если я вам не прикажу, мысленно распорядился Сен-Жак. Вы все будете видеть меня, сидящего за письменным столом, произносящего ту же лекцию и задающего те же самые вопросы, которые вы уже помните. Ни в чем не будет ни малейшего отличия от запомнившегося вам варианта. Только, решился он добавить, урок будет куда более интересным, и проснувшись поутру, вы запомните, что это был хороший урок и вам, похоже, на самом деле хочется учиться.
Сен-Жак встал и подошел к двери, остановившись на мгновение, прежде чем выйти, и поглядев на девочек. Все они пристально смотрели на преподавательский стол, более собранные и исполненные внимания, нежели когда-либо на памяти Сен-Жака. Проследив их взгляды, Сен-Жак понял, что видит самого себя сидящим за столом и перебирающим заметки. Продукт коллективного воображения класса.